Одиннадцатый цикл

Киан Ардалан (2022)

Утренний колокол звонит о рождении дитя Верховного Божества. Его Семя, чистый лист, чей долг — уничтожить Зло. Сгущающийся туман Ниф наполняет земли страхом. Гниль разъедает тела, а Свидетели молятся, чтобы не стать Забвенными. Четверым смертным предстоит сыграть роль в судьбе Минитрии. Девушка с даром исцеления, которую клеймят ведьмой. Беженец, чье племя люди считают врагами. Нефилим, мечущийся между долгом и милосердием. И женщина-воин, бросающая вызов смерти. Что же предстоит уничтожить Семени, если каждый человек противоречив и волен породить и зло, и добро? Что ж, люди научат его Воле и Состраданию, Ярости и Страху. И Надежде. «Этот роман отвечает всем требованиям гримдаркового шедевра. Потрясающее достижение, утвердившее автора в качестве одного из самых интересных новых голосов в фэнтези». — GRIMDARK MAGAZINE «Если вы устали от того, что в фэнтезийных книгах вас кормят с ложечки одними и теми же предсказуемыми тропами, эта книга должна стать вашим следующим фаворитом». — Out Of This World SFF «Это максимально мрачный роман во всех смыслах этого слова. Каждый важный герой будет страдать! Вас будут испытывать на прочность, толкать и тянуть, а в некоторых случаях заталкивать в темные места, в которые вы никогда не ожидали попасть». — Under The Radar SFF «Книга прекрасна, она захватывает дух, она многих заставит говорить и думать даже после прочтения последнего абзаца». — Escapist «Поклонники “Берсерка” и Dark Souls, это захватывающее эпическое гримдарк фэнтези написано для нас». — Петрик Лео/Novel Notions «По пути вас ждет выдающееся мироустройство, эгоистичные боги, волшебные существа, рожденные из кошмаров, и один из лучших новых писателей». — Out of This World Reviews «Мрачная и кровавая книга, но в то же время чувствительная и с глубиной характеров, которую редко получается достичь. Она не похожа ни на одну другую. Автор — новый принц гримдарка, и он вступил на сцену с триумфом». — Шона Лоулесс «История о том, как узнаваемые герои пытаются найти свое место в откровенно лавкрафтианском мире и вступают в конфликт с институтами, которые были созданы самыми Старшими богами. Институтами, которые призваны служить не человечеству, а загадочным целям Старейшин». — Замиль Ахтар

Глава девятнадцатая

Далила

Ущербная ветвь одиноко взрастет

Там, где смерти заронено семя.

Врага помяни и сорви с нее плод,

Дабы с ним разделить одно бремя.

— Поэма о роковом бремени

То утро ничем не отличалось от остальных. Встать с кровати было так же адски трудно: кости залиты свинцом, простыня, как налипшая грязь, сковывает движения. На грудь тяжко давит, а внутри бурлит осточертевшая скорбь, желая излиться плачем, но пробиться ей не дает ком в горле.

Я уперла глаза, эти два замызганных окна в вышине над моей душой, в крышу из соломы и грязи.

Семья объявила мне бойкот. Бен и тот меня сторонился, хотя явно не понимал, в чем дело.

По всему казалось, родители хотят так меня проучить. Или, может, еще не созрели для утешений. Наверняка все сразу.

Во дворе вдруг поднялся переполох. Я даже отвернулась от стенки: часть меня порывалась встать и посмотреть. Что-то стряслось — что-то нехорошее. Маме плохо?

Воли хватило лишь дернуть указательным пальцем. Глаза еле-еле хлопали. Я словно чужая в своем теле, зритель, а подлинная Далила кричит, беснуется в груди, но слишком тихо, и мышцам, скелету не услышать ее приказов.

Голоса за окном нарастали, переругивались. Отец кричал. Мать умоляла. На звуке хлесткого шлепка я вздрогнула.

Мама взвизгнула. Сердце заколотилось, медленно и неумолимо разливая по телу силу, но ее все равно пока ни на что не хватало.

— Роберт! — Мамин вскрик приглушило стенами.

Суматоха все приближалась.

— Молю, пощадите! — стенала она.

Распахнулась входная дверь.

Тут наконец-то чары спали, и я села — но что дальше? Бежать некуда. Раз, другой, третий громыхнули тяжкие сапоги.

Отлетела еще одна дверь. Видимо, родительская.

— Не надо! Нет! — рыдала мама.

— Рот закрой, деревенщина! — гаркнул мужской голос.

Опять хлестнула пощечина. Я на дрожащих ногах просеменила ко входу и открыла дверь.

— Мама!

— Далила! Беги! — Мать лежала на полу, держась за красную щеку.

Над ней высился клерианский стражник в сюрко золотого города, держащего на себе солнце.

— Вот она! — крикнул солдат на улицу.

— Не-ет! — невнятно проскулила мама, пускаясь в рев, и ухватила стражника за бронированную лодыжку. — Беги!

Я бросилась к порогу, но на пути вырос тенью развязного вида мужчина.

Он едко щерился. Дряблый индюшачий подбородок покрывала плешивая щетина, под нижней губой был косой шрам слева направо. Ранение зажило неправильно, обнажив десну как бы в вечной кривой ухмылке. Солдат опустился на колено и обдал меня холодным взглядом. Лицо обрамляли сальные волосы.

— Ты, значит, ведьма? — спокойно спросил он.

Мама умолкла и только всхлипывала в углу, не отпуская его. Молчали все: незваный гость полностью приковал внимание.

— Меня зовут Далила.

Он слегка растерялся.

— Что ж, прошу извинить. Я сержант Ричардсон. Для тебя можно Эрик. — Говорил он, как и выглядел, развязно, с ленцой тянул слова. Не удивлюсь, если изо рта сейчас выскользнет змеиный язык.

Стражник — Эрик — палец за пальцем сдернул правую перчатку и коснулся моей щеки. Я вздрогнула и чуть не отпрянула — но он не причинил мне боли, а лишь зачесал прядь за ухо. К горлу моментально подкатило.

Я рухнула на колени, и меня вырвало бесцветной желчью.

— Прости, Далила. — Голос выдал сожаление. Эрик подался ко мне и шепнул на ухо: — Я не обижу. Мне нужна только ты. Пойдешь подобру-поздорову — никого не трону. — Пахнуло гнилью, но не просто изо рта, а от самих слов — так он их произнес.

Я коротко кивнула, и стражник хмыкнул, хлопнул меня по спине.

— Умница.

Я инстинктивно сгребла остатки воли в кулак и оцепенело встала. Не позволю навредить семье!

— Поехали отсюда. — От его притворного добродушия не осталось и следа.

— Молю, не забирайте мою Далилу, она еще совсем дитя! — Казалось, мама всерьез надеется прослезить самодура и ждет ответа.

Ответа не последовало. Эрик лишь показал глазами, чего хочет. Я прошаркала к матери.

— Мама, не бойся за меня. — И улыбнулась как можно убедительнее.

Улыбка явно вышла совсем холостой, но мама все равно поверила и сдалась. Хватка разжалась, и руки бессильно опали на пол. Раздался поверженный всхлип.

Сержант отпихнулся от нее ногой, будто брезгуя, что позволил дотронуться до себя жене пахаря.

— Пора в путь. Извините, если что не так. — Он весело осклабился.

Я подступила к нему.

— Сержант…

— Ну что ты, просто Эрик. — Улыбка расползлась шире. Я кивнула.

— Можно взять кое-что в дорогу?

— Что? — нахмурился он.

— Священное слово Владык, Каселуду.

— Там, куда мы поедем, Каселуд предостаточно.

— Это наша семейная. Чтобы помнить родных.

Я сделала как можно более покорный, смиренный вид — в моем состоянии это нетрудно. Подумав какое-то время, Эрик кивнул.

— Но будешь тише воды.

Я побежала в комнату за книгой.

Мы вышли на двор, и я увидела отца — его скрутили двое солдат. Левая щека понемногу отекала, подбитый глаз-щелка уже налился иссиня-багряным цветом. Он брыкался и, когда его отпустили, упал на вытянутые руки. Том смирно лежал на руках у Фредерика, а Бен куда-то запропал.

Я бросила последний взгляд на дом, запечатлевая его в памяти. Обшарпанный. Старый. Покосившийся. Но родной.

Солнце стояло высоко, проливая весеннюю теплоту на кожу — казалось, чужую, не мою. Где-то вдали играли дети, не подозревая, как жестока бывает жизнь.

В какой-то миг я запнулась и уперлась взглядом в босые ноги — столь маленькие рядом с сержантскими следами. Семья молча смотрела мне вслед, а маму душили рыдания. Она правда так меня любит?

Братья и отец не махали, не кричали — может, думали, если попрощаться, станет слишком очевидно, что это не сон. Я не знала, что сказать, и посмотрела в сторону убранной, готовой к очередной весне пашни.

Мы прошли мимо колодца. Я так хотела сохранить в памяти его очертания, зарисовать в душе неровную кладку, торчащие тупоугольные камни и местами слишком глубокие щели. В нем звучно плескалась вода. А изумрудный свет еще там? Или, может, в лесу? Вот бы он вновь указал мне путь.

Все слишком быстро пролетало мимо.

Хотелось запомнить землистый запах прелой палой листвы. Хотелось запомнить шелест безмятежных деревьев, когда ветер качает их растопыренные пальцы-ветви. Хотелось опять вскинуться на Фредерика, зажать уши, когда плачет Том, и смеяться, когда агукает. Хотелось, чтобы Бен бегал и колдовал, а я ехидно улыбалась. Хотелось открыть душу маме. Умоляю, отец.

Как быстро все пролетало!

Меня посадили в запряженный фургон. Стражники устроились спереди, Эрик оседлал гнедого жеребца, и мы тронулись в путь. Таяло в дали место, которое я четырнадцать лет называла домом. Когда-то я с замиранием сердца мечтала покинуть его безопасные стены — но не таким образом.

Предоставленная самой себе в тени под навесом фургона, я раскрыла Каселуду.

Не слов ее я искала, не мудрого совета на страницах, а единственное, что связывало меня с любимым.

Да, голубизна померкла, лепестки пожухли, но вот он, лазурчик. Покорно ждет меня.

Я закрыла книгу, гадая, какая судьба уготована пойманным в силки ведьмам.