Тамерлан. Дорога в Самарканд

Евгения Никифорова

XIV век, Средняя Азия. Силы Джете открыто враждуют с племенами Мавераннахра и Хорасана. Восстание готовят сербедары, ярые противники ордынской знати. Бесчисленные войны приводят к бедствиям, голоду и мору. В то время когда богадуры ищут славу завоевателей, Тимур, сын предводителя барласов, мечтает о новом мире. Роман описывает начальный период жизни выдающегося военачальника, известного как Тамерлан, от первых боёв до курултая, на котором вожди всех племён признали его Великим эмиром Турана.

Глава 3

Самарканд медленно просыпался. Под натиском палящих лучей холода отступили, глина прогревалась, и вот спустя два-три часа после рассвета город зажил обычной жизнью. Зашумел разноцветный базар, муэдзин принялся петь молитву, навьюченные верблюды фыркали, подражая горделивым хозяевам. Полторы тысячи лет хранились в стенах сооружений, в улицах и памяти самих обитателей, которые знали порядки так же хорошо, как собственные лица. Любая перемена грозила взрывом негодования, поэтому Тимур не понимал, чего добивался наместник.

Ильяс проникся дурманящим ароматом власти. Он — человек, не участвовавший в сражениях, прятавшийся в тени могущественного отца, — внезапно получил в распоряжение огромные земли, армию, богатства Мавераннахра. Набросив на плечи лисий мех, юноша занял трон со странным чувством, которое, как показало время, переросло в откровенную ненасытную жажду доказать всем свою силу, пусть даже это потребует крови. И что более опасно — вызов устоям.

— Нашим воинам нужна поддержка, — сообщил он Бекчику, — чтобы у них не было повода присоединяться к предателям.

— У господина есть мысли на этот счёт? — советник одарил Ильяса сальным взглядом.

— О, да. Заодно очистим город от блуда.

Пожелание было исполнено. Следуя приказу, стражники из каждого дома вытаскивали невольниц. Рабынь, которых не успели продать, отнимали у торговцев и волокли на площадь. Многих забирали прямо из рук хозяев: те, сколько бы ни пытались отстоять служанок и купленных наложниц, в ответ получали одни угрозы. Женщин клеймили и друг к другу привязывали, били плетьми, если норовили сбежать. Плач, ропот, мольбы о помощи разносились по всему городу.

— Сколько месяцев воины сражаются за моего отца. Наверняка уже забыли о женской ласке, — Ильяс улыбался, сидя на своём троне. — Пусть оценят щедрость наследника Туглук-Тимур хана. Надеюсь, в будущем наши могульские друзья меня не покинут.

Бекчик не выступал против решений наместника, как, впрочем, и другие из его окружения. А юноше было достаточно слышать похвалу эмиров. Глас народа заглушали стены дворца. Вековые традиции, защищавшие неприкосновенность чужого имущества, волновали только одного человека. Это ему, стоя во главе отряда, приходилось усмирять недовольных и возвращать кипящие базары к порядку.

— Брат!

Кутлуг Туркан-ага преградила путь чёрному коню Тимура. На мгновение барлас растерялся, когда увидел её на главной улице Самарканда.

— Сегодня моих девушек отправят прямиком в ад. Немедленно прекрати этот позор, пока не поздно!

— Думаешь, мне это нравится? — рассерженно вскричал Тимур.

— Ты входишь в Совет, ты эмир! — Туркан-ага перехватила поводья, не давая коню отстраниться, а брату оборвать разговор. — Нечестивцы увели и моих рабынь. Сколько понадобится времени, чтобы хан добрался до знати?

— Возвращайся домой. С этим делом я разберусь.

Женщина поджала губы и отступила. С ним она ссоры не искала, а всё, что хотела сказать, Тимур и так знал. «Как будто недостаточно сербедаров. Очевидно же, жителей нельзя оставлять в убытке. Сегодня власти отняли у людей их собственность, попрали закон», — воин обратил взгляд к возмущённой толпе. — «Верно, пусть Самарканд шумит: это намного лучше молчания. Когда город молчит, ничего хорошего ждать не следует».

Раздражение, точно дикий зверь, вновь встрепыхнулось, стоило Тимуру обнаружить Бекчика: тот, разодетый в юаньские шелка, посмеивался над рабом, который в силу неопытности допустил ошибку. Другой бы ни слова не обронил, но могульский эмир жаждал развлечений. Он решил проверить, сколько унижений раб вытерпит, прежде чем примет смерть или будет отпущен.

— Довольно! — своим появлением Тимур заставил Бекчика оторваться от бедного мальчика. — Нам давно следовало поговорить. Это не проблема, надеюсь?

— Никаких проблем, — тот отмахнулся от раба, повелевая скрыться с глаз, и сосредоточил внимание на госте. — Добро пожаловать, Тимур ибн Тарагай! Что заставило тебя прийти?

— Последний указ. Четыреста девушек вот-вот уведут из города.

— Такова их судьба.

— У них есть хозяева.

— Всякий может обратиться к хану за выплатой, — Бекчик засмеялся. — Конечно, если смелости хватит.

— Чего вы добиваетесь? — Тимур пытался разглядеть на лице могола помимо лукавства хоть что-нибудь настоящее. — Вы же знаете, что таят улицы Самарканда.

— Вот именно. Очень скоро нечестивцы вылезут из канав, я уверен. Чем громче будут плакать их матери…, — он не закончил фразу, потому что противник сократил расстояние ещё на шаг.

— Я поклялся оберегать нашего хана. Вижу, оберегать его придётся не только от врагов. Но и от Совета тоже.

— Осторожно, Тимур ибн Тарагай. Это опасные слова.

Барлас остановился. Он вдруг увидел перед собой закалённого в интригах человека, жаждущего утвердить влияние через молодость Ильяса-Ходжи, его слабость, неопытность; никто не размышлял о природе язв, о длительных изнуряющих болезнях государства.

Самарканд долго терпеть не будет, это не стойло, из которого овец гонят в степи, а тысячелетняя твердыня — вот какую мысль старался донести Тимур, представ перед взором наместника. Снова и снова говорил об угнетённых жителях, которые примутся искать спасения у кого угодно — даже у персидских висельников, о долге, который Аллах взыщет с каждого, кто соприкоснулся с природой власти, но Ильяс воспринимал всё как шутку. «Не нужно так бояться, Тимур ибн Тарагай. Мы изловим предателей, где бы они ни прятались, — ответил возмущённому барласу. — Отец не успел разделаться с сербедарами. Это сделаю я. Пока наш хан, с благословения Аллаха, усмиряет непокорных в Джете¹».

«Я знаю, как жаждешь ты оказаться на моём месте, — между тем звучали мысли Ильяса. — Мечтаешь уничтожить меня. Избавить родные земли от могульских эмиров. Я вижу, на что ты надеешься. Я не столь глуп, чтобы позволить себя обмануть. Только не здесь, не сейчас».

— Презренный шейх Халифе проповедовал, что каждый может занять трон. Крестьянин, торговец, дервиш… Кого выберет народ, — юноша вертел в руках изящный кинжал, подаренный отцом в день праздника. — Подумать только! Чтобы государство возглавил оборванец без роду и племени! Шейха Халифе и его учеников убили, но проповеди! Проповеди продолжали оглашать, проповеди слушали, внимали им… И верили. Напомнить, что случилось потом? Сербедары лишили жизни Тук-Тимура, внука Великого хана. Очередь за нами! Мы, могульские правители, прямые наследники Чагатая, у них как кость в горле! Мы их природные враги, кровные враги! Эти проклятые ненавидят завоевателей и жаждут не только нашей погибели, но и краха, полного распада империи! Шейхи, сейиды… они ходят из города в город и обольщают народ сказками о добрых правителях, которых те сами себе назначат. Отвратительная ложь! Что стало с ильханатом Хулагу после восстания? Где эти добрые правители, где обещанный порядок? Разруха. Вот что постигло Иран и что ожидает Мавераннахр и остальные земли на Востоке, если мы пропустим сербедаров, если уступим им.

— Мой хан? — Бекчик низко поклонился, ожидая распоряжений.

— Схватить каждого шейха, каждого сейида и дервиша, кто вызывает подозрения, кто пользуется любовью мусульман… И бросить в яму!

В глазах Ильяса пылал злой огонь.

— Господин, это преступление против шариата, — возразил Тимур.

— По шариату, восставать против правителя куда более тяжкое преступление! — рыкнул наместник, но затем добавил уже тише. — Бесполезно рубить ветви анчара, они вырастут снова. Избавляться нужно от самого корня.

— Это мудрое решение, — поддержал юношу другой эмир из ставки Бекчика. — Кто поручится, что в медресе не распространяют учение шейха Халифе? Не будем забывать, что сербедары убили хана Тук-Тимура в его же шатре, хотя были приглашены на переговоры как гости. У висельников нет чести, с ними бесполезно вести дела.

— Вот поэтому ждать больше нельзя, — пылко произнёс Ильяс. — Бросайте проповедников в ямы, сажайте в клетку, только не вздумайте проявлять снисхождение! Я не пощажу того, кто предложит им помощь!

— Не понимаю, чем ты огорчён, брат.

Кутлуг Туркан-ага разожгла очаг в комнате. Женщина выпроводила евнуха, когда Тимур появился на пороге её дома. Он явно был не в себе. Грудь тяжело вздымалась, а предчувствие чего-то нехорошего искажало и, как болезнь, портило красивое лицо. На улице свирепствовал холод, от которого не спасал даже накинутый на плечи мех. Туркан-ага сразу предложила травяной отвар: он быстро согревал желудок и возвращал ясность рассудку.

— Семьдесят наших учителей отправлены в тюрьмы.

Услышав это, она едва не выронила поднос.

— Защити, Аллах!

— Наместник не станет разбираться, связаны они с сербедарами или нет. Их казнят, Туркан. Казнят служителей ислама, — вымолвил Тимур через силу и сделал несколько глотков, прочищая кипятком горло. — Это начало великой беды.

— Хан сошёл с ума?

— Он верит, что сможет таким образом победить. Но сражаться с армией не то же самое, что губить прямых представителей шариата. Если шейхов казнят, разразится смута. И сербедары воспользуются преступлением против Аллаха как поводом для свержения чингизидов.

— Неужели никто не скажет об этом Ильясу?

— Совет хочет утвердить влияние. Эмиров не волнуют последствия.

Туркан-ага присела возле брата.

— А как бы ты поступил, Тимур? Что предпримешь?

Барлас устремил взгляд во тьму, которая, словно чудовище, притаилась в углах дома и готовилась наброситься на него с последней искрой огня.

— Я не знаю, сестра. Я лишь вижу, что мы поступаем неправильно, потворствуя страху чингизида и гневу его врагов. Мы ищем способы выжить, бросаем на растерзание рабов и отрекаемся от веры, — он зажмурился, сжимая пальцами пиалу. — Это не путь, это падение.

— Думаешь, сын Тарагая усидит на месте?

Ильяс гладил по щеке черноволосую девушку, покорно лежавшую в ногах.

— Всем известно, как он относится к духовным наставникам, — промолвил в ответ Бекчик. — Мой господин одним ударом решил убить двух волков?

— Тимур многое готов снести. Но есть кое-что, с чем он не смирится.

— Попрание веры, — эмир кивнул. — У этого барласа странная любовь к религии. Ему впору быть каляндаром, а не воином.

Юноша рассмеялся, посчитав сравнение забавным.

— Я прикажу отправить письмо вашему отцу. Тимур вот-вот поможет сербедарам спастись.

— Верно, Бекчик. Зачем откладывать неизбежное?

Сомнения отворачивали от цели, кружили над головой, будто вороны, путали мысли. Сомнения сопровождал страх, а кроме него — чувство долга, память о клятве, которую Тимур принёс могульскому хану и которую не собирался нарушать вплоть до этого вечера. Барлас оказался в ловушке меж стенами, что простирались по обе стороны: одна называлась честью. Будучи мусульманином и учеником суфийских наставников, взявших его на воспитание после смерти Текины-хатун, Тимур не мог просто наблюдать, как казнят шейхов. Не мог он также идти на риск без ведома своих людей. Прежде чем предпринимать что-либо, следовало поставить в известность богадуров — согласятся ли воины нарушить приказ Ильяса-Ходжи ради собственной чести, оставят ли Самарканд, когда грядёт буря? Последуют ли за Тимуром ибн Тарагаем в Кеш и на дальние рубежи?

Ночь опустилась на город, укрывая будущих мятежников. Они все явились. Зрелые и молодые. Каждый, кто помнил, как рыжий барлас прибыл на переговоры к Туглук-Тимур хану и убедил сохранить земли и народ в неприкосновенности: после пережитых войн это казалось невозможным. Тимур возмужал, окреп, оправился после ранений и возвратил разрозненный Мавераннахр под власть самаркандских сановников. Его дозволялось не любить, завидовать удали и необычайной прозорливости — Аллах свидетель, человек слаб душой, — но предавать… На предательство не решались. Барласы не готовы были отречься от вождя — не после того, как он привёл племя в столицу. И уж тем более не ради могульского завоевателя и его мальчишки. «Я знаю, чем сулит моя выходка. Я намереваюсь выпустить шейхов и сейидов из клеток, но за это придётся заплатить, — Тимур внимательно наблюдал за переменами на лицах собратьев. — Наместник отомстит за своеволие. Полагаю, в скором времени я поведу вас в Кеш».

— Если вы считаете этот путь верным, — зазвучало в темноте дома. — Да поможет Аллах.

— Мы мусульмане, как и вы, господин. Нам тоже не нравится приказ Ильяса-Ходжи. Где это видано, чтобы без явной вины казнили проповедников?

— Я поступлю так, как меня учили. Нет ничего выше чести, — добавил Тимур, крайне довольный поддержкой десятников. — Держитесь друг друга. В ближайшие дни нам всем будет нелегко.

Самарканд просыпался. Холод сменил жар солнца. Ветер распылил пески и понёс по округе протяжное пение муэдзина. Надсмотрщики, тщательно скрывая недовольство, вынуждены были принять рыжеволосого эмира, заявившегося к ним ранним утром. Не мешкая, он отдал приказ освободить пленников. Разве осмелился бы кто ослушаться? Из зловонных ям и приземистых клеток один за другим на свет выбирались люди: обросшие сединами шейхи и их ученики, которые, сбросив цепи, спешили взять под руки ослабевших стариков. На Тимура обращали удивлённые, восхищённые взоры. Пленники благодарили, падали ниц и целовали край дегеля.

— Покиньте Самарканд до полудня, — сообщил им барлас в полголоса, не желая, чтобы об этом узнали тюремщики и донесли до стервятников из Совета. — Если хотите жить.

Примечания

1

Другое название Моголистана — Улус Джете