Тамерлан. Дорога в Самарканд

Евгения Никифорова

XIV век, Средняя Азия. Силы Джете открыто враждуют с племенами Мавераннахра и Хорасана. Восстание готовят сербедары, ярые противники ордынской знати. Бесчисленные войны приводят к бедствиям, голоду и мору. В то время когда богадуры ищут славу завоевателей, Тимур, сын предводителя барласов, мечтает о новом мире. Роман описывает начальный период жизни выдающегося военачальника, известного как Тамерлан, от первых боёв до курултая, на котором вожди всех племён признали его Великим эмиром Турана.

Глава 5

По-медвежьи огромный, седовласый Чагуй Барлас пронзительно смеялся. Никто из его окружения не смел что-либо возразить: слишком уважали и боялись. Одно было понятно, вождю весть понравилась. Старик пережил много войн, чего только стоила длительная борьба с султаном Краном, которого не сразу, но всё-таки сумел одолеть Казган, а затем, в неподходящее для барласов время, пришли могульские эмиры. Они вырезали в Самарканде всех главарей, в том числе старшего сына Казгана, что могло привести к очередному кровопролитию, на сей раз — по праву мести. Многочисленная армия Туглук-Тимура разоряла и без того бедствующий Мавераннахр. Хаджи Барлас отправился к Казгану за помощью и пропал. Джалаиры ссорились, мирились и снова ссорились — толку от таких союзников было маловато. Тарагай-бек скончался. Чагуй Барлас раз от разу вспоминал, как в самый тяжёлый день к нему в юрту проник высокий красивый юноша. Глаза рыжеволосого бека странно и опасно горели. Всё, чего он тогда попросил — поддержку. Кто-то должен был заменить сбежавшего Хаджи Барласа, взять Кеш под своё покровительство. Кто-то, кто готов ждать и по крупицам восстанавливать порядок.

— Поступай, как решил, — сказал вождь Тимуру. — Я буду защищать наш дом.

Почему хан вдруг остановился? Чагуй Барлас полагал, что никогда об этом не узнает. Лишь четверо присутствовали при разговоре Тимура и завоевателя из Джете. Какой договор они заключили, почему матёрый и жестокий чингизид прислушался к мальчишке, у которого, как всем казалось, не было ничего: ни богатств, ни влиятельных союзников? Чем двадцатилетний бек околдовал врага? «Что бы там ни произошло, мы получили главное — время, благодаря которому смогли выжить. Наши стада снова заполнили долину, женщины родили сыновей. Барласы обрели силу», — так он думал много позже, взирая на собранные отряды. Ночи и дни сменяли друг друга, голод больше не тревожил людей, и, к прочему, армия Туглук-Тимура отбыла обратно в Моголистан — чингизиды схлестнулись за власть. «Этого следовало ожидать, — сказал Барлас остальным вождям, которые также ненавидели пришлых эмиров. — Славы Великого хана не так уж и легко достичь. Особенно человеку, подобному Ильясу-Ходже. Самарканд крупный город. Неужели он счёл себя лучше покойного Казан-хана? Лучше Абдуллы, который побеждал в битвах, когда самого Ильяса кормили грудью? Все пали. До конца бились, храбрые львы, — но пали! А этот ребёнок, что он может?» Весть о возвращении новоявленного эмира, дорогого племянника, взволновала и утешила: Чагуй Барлас знал, что рано или поздно Тимур явится и, если Аллах сочтёт нужным — куда более значимой фигурой, чем был когда-то. Особенно осчастливило предложение взять в жёны одну из дочерей, что доказывало — Тимур умён, раз решил укрепить связь с родом и обрести наследника, чистокровного Барласа.

Из раздумий старика вывела проскользнувшая в юрту тоненькая фигура.

— А, Турмуш, — сказал он дочери. — Присаживайся. Мне есть чем тебя обрадовать.

Девушка, аккуратно попридержав низ халата, устроилась у ног своего господина и отца.

— Ты помнишь Тимура, сына моего брата Тарагая? Уж сколько лет прошло. Аллах, как летит время! Гонец сообщает, что скоро он будет здесь, в Кеше.

— Это действительно радостная новость. Я велю рабыням как следует всё подготовить.

— Не торопись. Я позвал тебя, чтобы сказать: молодой эмир намерен жениться. По правде, ему давно пора обзавестись семьёй. А твой возраст уже подошёл, поэтому не вижу причин Тимуру отказывать.

Вождя настолько поглотили мысли о предстоящей свадьбе, что он не заметил, как изменилось лицо дочери. Турмуш побледнела, в глазах промелькнул страх. Чагуй Барлас продолжал говорить о племяннике, его боевых навыках, об отношении к старшим, почтении, которое всегда выражал родственникам, но слова благополучно растворялись в сумраке: девушка ничего не слышала. Спокойная размеренная жизнь разбилась в одно мгновение.

Тимура она помнила смутно, как и остальных мальчиков, его сопровождавших. В детстве Турмуш занималась куклами, пела и играла с сёстрами; учебные бои, которые всегда пользовались любовью зрителей, её взор не цепляли. Когда-нибудь, конечно, отец подобрал бы жениха, но девушка старалась об этом не думать — слишком уж боязно было выходить из-под крыла матери, а тем более делить кров с мужчиной.

Однажды с Турмуш случилась вещь, о которой она никому бы не рассказала, разве только Аллаху на Суде. Воин, охранявший караван от посягательств, долго и пристально смотрел на дочь вождя племени — хрупкую и немного угловатую. Девушку смутило подобное внимание, хотя сама она не понимала отчего. Разве какой-то бродяга будет претендовать на её руку? А затем неожиданно Турмуш получила в подарок ирисы: заикавшаяся рабыня с трудом передала послание, что цветы «от него». Наверное, стоило донести отцу или братьям, но чувства не позволили раскрыть рот. Вечерами Турмуш рисовала по памяти красивое лицо незнакомца, гадала, как бы всё изменилось, окажись он беком или эмиром. Мечты не имели ничего общего с правдой: воин уехал, ей же оставалось смотреть на увядшие лепестки.

Сёстры прыгали и плясали, донимали Турмуш расспросами, как отец описывал жениха. Мать распорядилась, чтобы начали готовить свадебный наряд. В гареме происходила страшная суматоха, все пребывали в возбуждённом состоянии, одна только невеста ходила грустной и напоминала тусклую тень прежней себя.

До благословенного дня Тимура довелось увидеть лишь раз. Мужчины довольно долго обсуждали дела, сразу после приезда уединившись в юрте. Турмуш оставалось покорно ждать, а когда её всё же позвали — на закате, с уплывающим за горизонт солнцем, — неуклюже проследовала за слугой под войлочную крышу жилища. Своего отца она нашла крайне довольным. Чагуй Барлас оценил достоинства племянника: тот побывал во многих сражениях и от каждого поимел солидный достаток. Тимур повернулся к вошедшей, и девушка разглядела медового оттенка глаза, в которых, к её сожалению, не зародилась нежность — подобная той, какой одаривал незнакомец.

От воспоминания холод пробрал нутро.

Тёмно-рыжие волосы водопадом спускались по голове, что показалось ей любопытным: воины обычно предпочитали бриться налысо. Высокие скулы придавали лицу выразительность.

— Хороша? — прогремел голос вождя.

— Я восхищён, — отозвался гость. Тихо и совершенно бесчувственно.

— Как я и говорил, прекрасно воспитана! Слова поперёк ни разу от неё не слышал. Турмуш сокровище.

Хвалебные излияния смутили девушку. Она опустила взгляд и натолкнулась на распростёртую прямо у ног карту. «Неужели состоится поход?» — подумала с горечью, прослеживая линию реки, которая разрезала горные и пустынные области. Отец милостиво разрешил удалиться, что Турмуш сразу сделала. Одно она для себя уяснила точно: жених не был ей восхищён, а слова эти сказал для приличия.

— Разве я не красива? — спросила у рабыни, когда намеревалась лечь спать.

— Красива, госпожа, очень красива! — залепетала та, всплеснув руками.

— Ступай…

В гареме не разделяли горя невесты. Турмуш внезапно поняла, что причина её кошмаров вовсе не замужество, а чувства. Наложницы, жёны, да и мать порой любили предаваться воспоминаниям, с какой охотой господин увлекал их в постель и как замечательно проходили ночи в крепких объятиях. «Мужчины любят ласку», — поучали они, поэтому раньше Турмуш казалось, что в браке не возникнет сложностей. Она совсем не готова была увидеть стальные глаза жениха и полное в них равнодушие.

Тимур и правда ожидал большего. Когда Чагуй Барлас призвал дочь, эмир думал познакомиться не иначе как с гурией — кем-то необыкновенным. Всё-таки речь шла о первой жене, той, кто разделит все тяготы, отправится в бой, если придётся, возьмёт ответственность за рабынь и наложниц. Надежда умерла, когда в юрту привели Турмуш. Маленькую, напуганную, совершенно не цепляющую взор. В другой ситуации Тимур бы тысячу раз подумал, но он нуждался в союзе с Барласами — особенно в такое время.

— Странные дела творятся в Хорасане, — сообщил вождь. — Бугай-Сальдур разбушевался. Уж не знаю, что его вынудило. То ли правда Казган на старости лет из ума выжил, то ли Туглук-Тимур хан собирает против нас неприятелей. В любом случае, мы в стороне не останемся. Теперь уж точно, когда вся моголистанская тьма против нас.

— Я отправлюсь к Казгану, как только женюсь.

— Не торопись. Хорошо бы определиться для начала, кто с нами пойдёт. Не хочу, чтобы всё, как тогда в Самарканде, повторилось.

— Отсюда врагов не видать, — Тимур выдавил усмешку. — Я отправил к Казгану посланников ещё до того, как в Кеш приехать. И раз их головы не вернули, ожидаю приглашения.

— Значит, готов и с Хусейном встретиться?

— Выстрелил прямо в сердце, дядя.

Чагуй Барлас задумчиво огладил бороду.

— Аллах вас разберёт. То ли враги вы, то ли друзья. Помнится, вместе Герат пошли отвоёвывать. Что там случилось? Ты вернулся сам не свой, хотя и с победой.

— Это давнишняя история, дядя. Мне неприятно вспоминать.

— Признай, хотел Герат себе взять? — Чагуй Барлас громко засмеялся. — На меньшее никогда не соглашался. Всё или ничего. Таков уж ты, Тимур.

— Я хотел половину.

— Да кто же половину отдаст?

— Хусейн поклялся.

— Всё ещё обиду на него держишь? Отпусти. Своими землями не делятся. В пользование можно дать, но властвовать, — мужчина замолчал, и в наступившей тишине его мысли зазвучали громче, чем во всех этих фразах. — Мало ты осведомлён о власти, Тимур.

Не дожидаясь ответа, которого бы и так не услышал, вождь ткнул острие меча в карту.

— Если помощи попросят, барласы присоединяться к борьбе. Нельзя отдавать Бадахшан в любом случае. Только не Бугай-Сальдуру.

— Он не изменит Туглук-Тимур хану, верно?

— Даже не смей надеяться.

Эмир многим бы поделился с дядей, если бы обладал уверенностью, что его выводы о происходящем заслуживают огласки. Да и на что бы они повлияли?

Остаток вечера молодой барлас занимался лишь тем, что поддерживал беседы о семье и доме, которые в силу возраста были близки вождю: тот, помимо прочего, не прекращал расписывать достоинства Турмуш. Тимура же влекла карта с начертанным Бадахшаном. «Уж явно не фруктами и лошадьми земля привлекла могульских стервятников, — думал эмир про себя. — Расположение. Прямо между Мавераннахром и Хорасаном. Хотят отрезать нас от Казгана, вот почему всё это затеяли. Без повеления Ильяса-Ходжи Бугай-Сальдур носа бы не высунул, дальше бы спивался со своими прихвостнями. А голову задрал, как раз когда я Самарканд покинул».

Однако вопреки угрозам, преследующей его опасности, Тимур поддался чувству посильнее смятения; оно покрыло сердце, когда барлас ещё не пересёк Железные ворота. Пустынный край сменился цветущей долиной, вместо назойливого песка взгляд находил зелень. То был Кеш, древний, как весь этот мир, и вечно живой. С горами-монолитами, пастбищами, ячменными полями и реками, он предстал перед воином в том виде, каким его Всевышний сотворил изначально — подобием рая. В напоминание, чего грешник лишится, а праведник приобретёт. Не удивительно, что жители также называли Кеш Зелёным городом. Раньше бывать в его стенах Тимуру доводилось редко, да и не горел он желанием отправляться под навес каменных сооружений; душа радовалась в кишлаке, на вольных просторах.

Спустившаяся со скалистых высот мгла окутала равнину. Мужчина, распрощавшись с вождём до утра, полной грудью вдохнул влажный прохладный воздух. Селение, россыпь больших и малых шатров, гудело от веселья: родственники наконец воссоединились друг с другом, братья встретились, отцы обняли сыновей. Темноту разгоняли костры. Тимур двигался вдоль хорошо знакомых троп Ходжа-Ильгара, вновь видя лица, которые порой, после тяжёлых битв, безуспешно пытался нарисовать в памяти.

И всё отчётливее начинал понимать, насколько ему не хватает матери, к которой непременно бы отправился, будь она жива. Не терпелось, как ребёнку, прижаться к груди, поделиться сомнениями, спросить совета насчёт предстоящей женитьбы. Тоненькая блёклая Турмуш вводила в замешательство; он бы никогда не выбрал её, но, с другой стороны, Тимур принимал как должное обязанность заботиться о состоянии своего гарема. «Аллах послал мне эту девушку, такова судьба», — смиренно отвечал на возмущённые мужские желания. И, не успев войти в юрту, тут же распорядился отыскать среди вещей великолепную ткань, красную парчу, в подарок.

— О, Всевышний! — воскликнули девочки, когда развернули полотно. — Как же тебе повезло с женихом!

Турмуш обратилась за поддержкой к матери, но услышала: «Тимур очень щедр. Мы пошьём красивый наряд на свадьбу».

Сама невеста мыслями находилась далеко. Приготовлениями занимался кто угодно, от евнухов и рабынь до жён господина — её эти дела волновали мало. На парчу Турмуш едва взглянула, а когда несколькими днями спустя надела халат, вообще чуть не расплакалась. Яркая, с тёплыми переливами ткань превращала лицо в уродливое нечто, жёлтое и осунувшееся. На нос, лоб и щёки женщины наносили как можно больше белил, веки разрисовали сурьмой, но сколько бы ни старались поправить наружность, облегчения Турмуш не почувствовала. Кто-то, рассудок ли, шайтан ли, в глубине души без умолку повторял, что она не сможет добиться расположения эмира, не познает его любовь. И этот внутренний голос убивал все надежды.

На заключение никяха собралось сотни гостей. Чагуй Барлас гордо принимал поздравления. Своего мужа девушка нашла надменным и отстранённым; окинув её взглядом с ног до головы, он возвратил внимание собеседникам. «Я словно недостойна, — Турмуш закусила губу, чтобы стерпеть обиду. — Тот воин кроме меня никого не видел. Нет, нельзя о нём думать! Так только хуже. Лучше бы я эти ирисы выбросила». Заклятый день длился медленно, никак не прекращали звучать песни. Но мучиться в кругу семьи ей казалось предпочтительнее, нежели одиноко молиться о наступлении ночи. Турмуш страшилась оставаться с мужем наедине. Ширинбек, младшая сестра Тимура, танцевала, как в последний раз, и, пожалуй, только ей эмир искренне улыбался. Турмуш даже испытала укол ревности, а потом сама же себя за это возненавидела.

Вскоре тьма опустилась на долину, хотя её приход старались отговорить. Эмир утёр губы, поднялся из-за стола и предложил руку жене; та приняла её. Взбудораженные голоса свидетелей перебивало хриплое дыхание коня, которого слуги привели на праздник. Тимур легко забрался в седло, следом усадил Турмуш и под выкрики родственников отправился к недавно установленной юрте — там новобрачных ожидало их ложе.

— Я приготовлю чай, господин, — первой нарушила молчание девушка, когда оказалась посреди богатого убранства жилища. Сердце подсказало, что лучше действовать по чётко установленным правилам.

— Если, конечно, вы этого хотите.

Тимур жестом выразил одобрение. Следующие полчаса с подобием любопытства он наблюдал за её неловкими попытками угодить. Турмуш тряслась от волнения, едва не выронила поднос, кроме того, отвар получился недостаточно крепким, что явно её расстроило.

— Если всё благополучно сложится, ты бы пожелала со мной в Хорасан поехать?

Эмир, наконец, спросил о главном.

Она вскинула голову, в глазах промелькнул испуг, и именно это послужило ответом, а не маловнятное: «Если господин сочтёт необходимым взять с собой». Разочарование мужа не сразу открылось девушке, — тогда Турмуш беспокоилась лишь о злосчастной судьбе, о том, что разлучится с близкими и местом, где родилась и выросла. Позже она осознала, что должна была попрощаться с детством, с прежней беззаботной жизнью. Но ошибку эту осознала, когда прошло слишком много времени, чтобы её исправить. Много для Тимура, для мужчины, который проливал кровь и который не собирался ждать, когда кто-то его полюбит.

— Господин, господин!

Гонец прибыл в Ходжа-Ильгар с первыми лучами и, завидев рыжеволосого эмира, рухнул в ноги. Кайхосров, возвращавшийся с тренировочного боя, быстро спешился, другие богадуры замерли, нутром чуя: грядёт беда.

— Что передал Казган?

— Аллах, Аллах… Казгана нет! Пропал! — верещал вестник.

— Как пропал? — вмешался Зинда Чашм, подбежав к вождю.

— Уехал на охоту, господин. И не вернулся.

— Проделки нечестивых могульских шакалов, не иначе! — выпалил Тимур раздражённо и перехватил взгляды воинов, ожидавших его приказа. — Ильяс-Ходжа не стал медлить. Нам тоже нельзя. Собираем отряд и в путь. Праздники кончились.

Пока укладывали снаряжение, готовили коней, эмир зашёл к дяде. Чагуй Барлас, в отличие от молодчиков, отнёсся к происходящему серьёзнее: предстоящий поход отнюдь не воодушевлял его. И сына Тарагая почти не заметил, всё никак не мог оторваться от карты.

— Плохо, очень плохо, — приговаривал в бороду.

— Я поеду вперёд, — сообщил Тимур. — Заодно разузнаю, что происходит.

— А ты не видишь? — взревел старик. — Хорасан на клочки порвут! Без Казгана-то…

— Может, он жив.

Чагуй грузно осел на скамью. «Вот она, юная душа, неопытная. Верит в лучшее, когда вокруг рушится мир. Ребёнок!» — думал про себя, украдкой посматривая на племянника.

— Время Казгана и так было на исходе, — пояснил Тимуру, который всем существом противился принять истину. — Жаль, Абдулла мёртв, он бы за отца любого порвал. Хусейн, конечно, хорош, но со старшим наследником не сравнишь. Жаль…

— Рано Казгана хоронить!

Эмир умолк, переводя дыхание.

— Рано? Откуда тебе знать? Когда ты учился, было рано: Казган и султана, и хана, всех в землю отправил! Врагов не щадил. Сколько поселений выжгло его племя! А годы берут своё. Он уже безвылазно в шатре сидел, только женщин и принимал. Что за шайтан посоветовал на охоту ехать? — вождь покачал головой. — Нет, дальше нам без него действовать надо.

— Мы поможем Хусейну, — ответил Тимур, совладав с горечью. — Предложим ему крепость Шадман для удержания Бадахшана. И людей моего друга, эмира Хызры. Это первое.

— А второе? — с усмешкой поинтересовался дядя.

— Уничтожим Бугай-Сальдура и всех, кто причастен к покушению.

— А признай, ты много об этом думал.

— О чём?

— О Хорасане. Огромная часть улуса и без хозяина. Мы ведь оба понимаем, у Хусейна недостаточно средств, чтобы сохранить наследие.

— Я не предатель, — отозвался эмир помертвевшим тоном. — Наши отношения с Хусейном никого не касаются. А судьба Хорасана дело общее.

— Конечно, — кивнул Барлас. — Но аккуратнее, Тимур, не обмани самого себя.