Кушаны

Галина Альбертовна Долгая

Предводитель юэчжей Куджула Кадфиз, объединив все племена, создал Кушанское царство. Он укрепил границы своего царства с Парфией и направился в Паропамисад, мечтая завоевать Гандхару – средоточие всех дорог Великого торгового пути на Востоке.. Любовь и дворцовые интриги, приключения в военных походах, терзания духа и выбор пути сопутствуют героям романа, действие которого развивается в первом веке в Центральной Азии. Роман будет интересен любителям древней истории и приключений.

Марины Глушковой.

Иллюстратор Аслиддин Исаев

Иллюстратор Галина Долгая

Редактор Елена Долгополова

© Галина Альбертовна Долгая, 2023

© Аслиддин Исаев, иллюстрации, 2023

© Галина Долгая, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0059-7321-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие автора

Великие империи, известные человечеству с давних времен, как правило, рождались на обломках предшествующих государств. Так же случилось и с Кушанским царством, сменившем в потоке времен Греко-бактрийское, основанное на древних землях Средней Азии эллинами. Греко-бактрийское царство просуществовало два века и распалось «около 140 г. до н. э. под натиском наводнивших Бактрию северных среднеазиатских народов — сначала саков, а вслед за тем юэджей… В источниках конца II — I вв. до н. э. юэджийские владения фигурируют лишь как ряд мелких самостоятельных княжеств, но к концу I века до н. э. намечается тенденция к их объединению. Во главе юэджийской коалиции становится род Кушанов, который последовательно проводит политику расширения своих границ и установления единодержавия. В I — II вв. н. э. могущественная держава Кушан охватывает современные территории Узбекистана, Таджикистана, Пакистана, большую часть Афганистана и Индии, являя, наряду с Римом, Парфией и ханьским Китаем, одну из величайших империй античного мира» (Г. А. Пугаченкова).

Информация о кушанах дошла до нас в исторических хрониках китайских путешественников, в трудах древних греков, в надписях на монетах кушанского времени и на постаментах скульптур в династийных храмах кушанов, разбросанных по всему царству. Название царства «Кушанское» происходит от созвучного ему названия одного из владений юэджей — Гуйшуан, из которого был родом царь Куджула Кадфиз.

От кушанов потомкам осталось богатое наследие: древние города, храмы, дворцы. Множество находок хранится в музеях мира. Росписи стен, терракота, украшения восхищают мастерством их создателей, дают представление о верованиях народа, о его культуре.

Сегодня, спустя почти две тысячи лет, все, что могло происходить в те далекие времена, воспринимается как миф. Но в предлагаемом читателю романе цари и царицы, военачальники и члены их семей, слуги и простые воины предстают перед читателем реальными людьми, жизнь которых сплелась в единое повествование о кушанах — народе, обозначившем целую эпоху истории.

Сердечно благодарю за консультации ведущего археолога Узбекистана, академика Эдварда Васильевича Ртвеладзе. К большому огорчению, он оставил наш мир 10 февраля 2022 года, когда роман еще не был закончен. Эдвард Васильевич посвятил жизнь изучению древней истории Средней Азии, написал немало книг, которые стали настольными для автора во время работы над романом.

Также благодарю историков, археологов, искусствоведов, языковедов, этнографов, путешественников прошлого и настоящего за труды, из которых я узнавала бесценную информацию об описываемом периоде истории.

Желаю читателям приятного чтения и надеюсь, что древний мир Средней Азии, представленный на страницах этого романа, заиграет множеством граней, а жизнь людей в те далекие времена станет ближе и понятней.

Галина Долгая

«Не все одинаковы жизни пути:

Ты выдумкой повесть мою не сочти;

Согласна в ней с разумом каждая речь,

Хоть мысль доводилось мне в символ облечь».

Фирдоуси, «Шах-наме»

Пролог

1975 г.

Поднявшись на самый верх неба, солнце будто устало и, выдохнув изрядную порцию жара, начало неспешный спуск к горизонту, границы которого таяли в горячем и вязком воздухе. Разрывая его густоту, над городищем Дальверзинтепе¹ пронесся ветер. По пути он поднял пыльную воронку со дна узкого раскопа, покрутил ее и, не найдя себе другого развлечения, нырнул за вал городской стены, в заросли осоки на берегах Кармаки-сая. Пошуршав травами, он озорно скользнул по лениво струящейся воде, окатил брызгами низко летевшую горлинку и шмыгнул к молодым тополям на другом берегу. Поиграв с серебристыми листочками, ветер затих между ветками. Но вскоре его внимание привлекли люди, гуляющие по стенам раскопанного дома. Одного из них он знал давно: каждый год то копает здесь, то черепки рассматривает — любознательный! А другие… Ветер сорвался с веток и перелетел через вал, чтобы ближе рассмотреть их. Совсем молодые — дети! На головах шляпы и косынки; щурятся на солнце; кто-то прячется в тени у стен. Подхватив облачко пыли, ветер пронес ее через улицу, отделявшую первые городские дома от крепостных стен и, нырнув в раскоп, швырнул ее в парня в соломенной шляпе. Никакой реакции не последовало. Группа ребят так увлеклась экскурсией, что не заметила шалости ветра. Он притих, зависнув над ними, а давно знакомый археолог увлеченно рассказывал школьникам о древнем городе, по улицам которого ныне гуляет разве что ветер да такие люди, как он.

— В первые века нашей эры этот город мог быть столицей Кушанского царства, — сообщил он. — Его площадь сто пятьдесят гектаров!

Цифра не произвела на ребят должного впечатления. Тогда археолог привлек внимание к стенам раскопанного дома:

— Смотрите, какие высокие и толстые стены! Они сложены из особых кирпичей — сырцовых, которые формуют из глины, смешанной с соломой. Такие стены надежно защищали жителей от зноя, холода и от ветра, который здесь особенно сильно дует с севера.

Ветер встрепенулся и как бы в подтверждение сказанных слов дохнул жаром в лицо девочки, поднявшей голову, чтобы рассмотреть стены.

— Что-то сейчас не защищают, — она потерла глаза и отвернулась.

— Сейчас нет крыши, — археолог улыбнулся, — пойдемте дальше, я покажу вам, где была баня! Мы раскопали керамические трубы почти двухтысячелетней давности, и вы сами их увидите! Этот дом принадлежал богатому горожанину, может быть, важному военачальнику или представителю знати кушанов, — ведя ребят к проходу между помещениями, продолжил он рассказ. — Вот здесь стены были украшены росписями, там, в нишах, стояли скульптуры. За парадным залом, в котором мы только что с вами были, есть даже домашняя молельня!

Собрав детей вместе, археолог спросил:

— А вы знаете, каким богам поклонялись жители Дальверзина? — сделав многозначительную паузу, он сам ответил на свой вопрос: — Богу солнца Митре, богине плодородия Ардохшо, богу ветра Вадо!

— Даже бог ветра был? — удивилась синеглазая девочка, смотря на археолога из-под приставленной ко лбу ладошки.

Ветер разозлился, оттого что существование его бога подвергли сомнению: закружил воронку, поднял мелкий мусор и только хотел осыпать им девчонку, как мальчишка в шляпе с загнутыми краями встал между ними, и мусор в итоге скатился с его спины.

— А где молельня? — поинтересовался мальчишка. — Мы тоже помолимся! Богу солнца, — уточнил он, — чтобы не жарил так сильно, — он подмигнул девочке. Та в ответ сморщила нос.

Археолог достал платок из кармана, снял кепку, промокнул лоб. Прав парень: солнце припекает как никогда! Пора заканчивать экскурсию и отпустить ребят.

— Что ж, пойдем сначала к молельне, а там поднимемся на стены. Сверху посмотрите на баню.

Несмотря на июльскую жару дети с азартом лазали по стенам раскопанных домов, устроили целый спектакль перед алтарем молельни. Археолог Баходыр Азизович стоял на стене и наблюдал за ними, щурясь от яркого солнца.

Городище, волнами расстилающееся во все стороны, словно плыло в пыльном мареве. Воздух над веками спящим городом колыхался от зноя, и только зеленый оазис на берегах Кармаки-сая, как и века назад продолжающего свой бег за крепостной стеной, манил прохладой.

— Баходыр, — сзади послышался хорошо знакомый голос.

Баходыр оглянулся. В свободных брюках и рубашке с длинными рукавами, в широкополой шляпе, из-под которой виднелись колечки кудрей, к нему шла руководитель экспедиции Галина Анатольевна Пугаченкова.

— Приехали? — Баходыр обрадовался и пошел навстречу. — А я тут экскурсию провожу!

— Вижу! — Галина Анатольевна встала рядом, поглядывая на детей. — Как они? Интересно хоть?

— Вроде интересно. Жарко только. Работать решили утром и вечером. Днем совсем невозможно. Хотя, это мне! — пошутил он. — А им, кажется, все нипочем! — Баходыр задержал взгляд на детях, устроивших догонялки на стенах домов. — Пойдемте в тень. Сегодня солнце особенно сильно печет. Дело к вечеру, а жара не спадает.

Они дошли до навеса в ремесленном квартале и спрятались в спасительной тени. Ветер нырнул за ними и притих, прислушиваясь к беседе.

— Про клад рассказывал? — спросила Галина Анатольевна, подняв хорошо сохранившуюся чашу из последних находок, которые складывали под навесом.

— Рассказывал! Хотели посмотреть, где нашли.

— И что?! Показал?!

Баходыр развел руки, удивляясь.

— Нет! Мы же договорились не показывать.

Галина Анатольевна одобрительно кивнула и поставила чашу на место.

— И правильно договорились! Это же дети! Начнут сами искать, перероют все.

— Знаете, а ведь так и хотелось показать, где был зарыт кувшин с золотом, когда проходили мимо! — он кивнул в сторону раскопа недалеко от крепостной стены и улыбнулся про себя, испытывая почти мальчишеское чувство гордости за находку клада.

На кувшин с золотом в семьдесят втором наткнулись студенты под руководством Татьяны Беляевой. Сколько было восторга и тревоги! Как вынимали золотые предметы, как прятали, беспокоясь об их сохранности! А как потом они с Эдвардом Ртвеладзе везли золото в Ташкент! До сих пор сердце заходится, словно все происходит прямо сейчас: сложили золото в четыре сумки, до автобуса ехали на водовозе, потом в самолет… Привезли в институт, а Галины Анатольевны там нет. Эдвард помчался к ней домой. Двери закрыты, никто не отвечает. Оставил записку и бегом назад. Вместе они закрылись в кабинете, разложили все находки на столе — сто пятнадцать предметов общим весом почти тридцать шесть килограмм! А какие изделия были в кувшине: ожерелье из золотых шнуров с цилиндрами, испещренными вставками из альмандинов и бирюзы, пектораль с сердоликовой геммой-инталией в виде головы Геракла, бляха в зверином стиле, золотые бруски с надписями! Когда Галина Анатольевна пришла, глазам своим поверить не могла!

— Мда… — Баходыр выдохнул почти как тогда, когда поставил сумки на стол в кабинете Шарафа Рашидова, который проявил особый интерес к золотому кладу.

Но Дальверзин радовал и другими не менее важными находками. Среди них буддийские скульптуры, росписи на стенах, шахматные фигурки, терракотовые статуэтки, монеты. Прикосновение к каждой пробуждало особое чувство сопричастности к чужой жизни, которая замерла здесь полтора тысячелетия тому назад, но кипела, когда город жил, когда по его улицам бегали дети, звучал их смех — так же, как сегодня у наполовину раскопанных домов ремесленного квартала, работать в котором предстоит подросткам из школьной археологической экспедиции.

Тем временем солнце почти добралось до горизонта, ветер принес намек на прохладу от Кармаки-сая. Школьники шумной толпой промчались мимо археологов.

— Куда это они? — Галина Анатольевна проводила их взглядом.

Она и представить себе не могла, что после жаркого дня дети купаются в реке, вода в которой напоминает густую глиняную взвесь, а ее уровень только посередине едва доходит до пояса.

— Пойдем посмотрим! — Баходыр улыбнулся.

Азарт детей, их неугомонность создавали на раскопках особое настроение. И жара июля не так тяготила, и ожидание чего-то непредсказуемого радовало.

Они поднялись на вал стены — оплывшей с веками, но все еще огораживающей город от внешней жизни — и с высоты наблюдали за купанием детей. Их шляпы, как гигантские грибы, валялись на берегу вместе с рубашками, трико, шортами, а девчонки и мальчишки с разбегу прыгали в ржавую воду, отчего она будто закипала и поднималась брызгами.

Галина Анатольевна обратила внимание на девочку, с головой погрузившуюся в воду у самого берега. Мальчишка протягивал ей руку. Едва уцепившись за нее, девочка вдруг снова падала в воду и плыла по течению, а мальчишка следовал за ней по берегу, снова предлагая помощь.

— Утонет! — Галина Анатольевна встревожилась.

В ответ Баходыр рассмеялся.

— Не утонет! Там воды чуть выше колен. Это игра у них такая. Дно глинистое, скользкое, она не может вылезти, пацан вроде как предлагает ей помощь, но, как только она берется за его руку и делает шаг, он отпускает ее. Вот, смотрите, опять… и его за собой утянула! — Баходыр сам веселился, как мальчишка.

Когда небо подернулось розовой вуалью, а солнце добралось до вершин хребта Байсунтау, миражом маячивших на горизонте, дети поднялись на вал городской стены и, завороженные красотой простора, вместе с археологами наблюдали за одним из самых красивых закатов в своей жизни.

Едва верхушка светила спряталась за горами, как по всему хребту пошли всполохи света. Они расходились в разные стороны от места, где скрылось солнце, с каждым разом теряя яркость, но окрашивая небо радужными красками. От восторга у всех перехватило дыхание. В повисшей тишине слышалось легкое журчание воды в сае, шелест прибрежных трав.

Со стороны городища на фоне сияющего неба отчетливо был виден силуэт стройной женщины с пышной прической. Окруженная детьми, она выглядела словно богиня, сошедшая на землю благословить их, направить по верному жизненному пути. Но магия заката скоро ослабла. Всполохи угасли, тонкая полоска света в последний миг очертила контуры горных хребтов и исчезла.

— Бог Митра посылает вам прощальный привет! — обнимая стоявших рядом девочек, сказала Галина Анатольевна.

— Митра? Это бог солнца? — послышался в ответ девичий голос. — Нам Баходыр Азизович рассказывал. И про других богов, и про Канишку!

При упоминании имени царя Канишки над Дальверзином волной пробежали смешки. Галина Анатольевна тоже улыбнулась: ожидаемая реакция детей на такое непривычное в современном мире имя!

— Митра — это бог солнца, верно, а Канишка — царь, — пояснила Галина Анатольевна, продолжая любоваться красотой неба.

Но вот сумерки разбавили цвета радуги серыми красками. Ветер, воспрянув, взлетел над городской стеной и помчался над городищем, словно страж, высматривающий все подозрительное. Но кроме теней у стен домов, он ничего нового не увидел.

С дороги послышался сигнал автобуса.

— Идемте, — позвала Галина Анатольевна. — День закончился! После ужина я расскажу вам обо всех царях Кушанского царства, частью которого был город, который сегодня вы раскапываете.

Ветер проводил людей до автобуса, попрощался с ними, заглянув в каждое окошко, и вернулся на городище.

Дальверзин уже задремал. Он спал веками, погребенный под толстым слоем земли, как и все другие города Кушанского царства. Изредка его сон нарушал стук копыт коней, мчавшихся по былым улицам города, или блеяние овец, бегущих на пастбище по его плотному земляному покрывалу. Но в последние годы появились любознательные люди, решившие раскопать не только его дома и храмы, но и узнать потаенные тайны, хранимые им сотни лет. Он уже и сам стал забывать многое, но, когда луч света скользнул по монете, найденной на полу того дома, он вспомнил старика, обронившего ее. А вон тем костяным гребнем расчесывала густые волосы красивая молодая женщина. В этой узкой комнате двое спрятали под полом кувшин, полный сокровищ. А ту стену в храме украсил фресками бородатый художник, который писал лик богини с самой принцессы…

Воспоминания о былых временах живут между старыми глиняными стенами. Стоит солнечному лучу добраться до них, как образы прошлого оживут, поднимутся с ветром и расскажут свою историю — удивительную, почти сказочную, но волнующе-прекрасную!

47 — 48 гг.

Глава 1. Слушай ветер!

…И стих ветер, и нечем стало дышать богам и людям, завяли листья на деревьях, пожухли травы. Прервалось дыхание во всех трех мирах — подземном, земном и небесном…

Куджула вздрогнул и натянул поводья. Конь всхрапнул и остановился. Слова старой ведуньи из далекого детства, всплывшие в памяти и отчетливо прозвучавшие в голове ее грозным хриплым голосом, встревожили. От сна не осталось и следа. Царь прищурился и поднял голову, медленно осмотрелся вокруг. Его ноздри затрепетали, втягивая воздух. Тишина. Ни дуновения ветра, ни шелеста трав. Вадо² оставил Срединный мир и улетел в небесные чертоги? Что ж, и богам нужен отдых! Вернется! Близко время его полного владычества, когда, излучая всю силу, словно конь с вольных пастбищ, он будет беспрерывно носиться по долинам, гонять облака в небе, заставлять людей кутаться в меха, уподобляясь животным.

— Государь?.. — асбаробид³ Буцзю, молодой, из недавно приближенных, всегда следующий за ним, остановился в ожидании.

Куджула махнул, молча приказывая двигаться дальше, и легким движением повода намекнул коню, чтобы отошел в сторону. Вороной не заставил себя ждать: всхрапнул еще раз, повел ушами и, сделав пару шагов с пыльной колеи на пожухлую траву, снова остановился. Хозяин легонько пнул его под брюхо, и конь медленно пошел вперед. Куджула пропускал всадников, прислушивался к их тихим беседам, к цокоту копыт, попадающих на камень — к звукам, привычным для войска на марше.

Солнце скатилось к горизонту, а они шли по открытой долине прямо к нему, освещенные еще яркими его лучами. Скоро Михро⁴ укроет землю пурпурным плащом и оставит ее на ночь, умчавшись на резвом коне, чтобы утром вновь рассеять тьму и дать божественную защиту людям, прославляющим его. Нужно поторопиться! Куджула взмахнул поводом, и конь перешел на скорый шаг. Он быстро обогнал отряд и встал во главе. Конь, как и его хозяин, привык видеть мир, когда никто другой не закрывает его своей спиной.

Отряд вышел к берегам Паретаки⁵ — реки, несущей бурные охристые воды в Окс⁶. Дальше они пойдут вверх по течению и через день-два достигнут переправы, а там и до Города Ветров⁷ рукой подать!

Куджула спешился на широкой поляне. Вокруг уже суетились воины: распрягали коней, разжигали костры. Буцзю отдавал приказы, и вскоре долина Паретаки расцвела разноцветными полотнами шатров. Ни в конях, ни в воинах не чувствовалось усталости. Наев бока на богатых пастбищах Реки Кочевников⁸, добрые скакуны — один к одному по стати и силе! — могли преодолеть за день расстояние, в три раза превышающее пройденное, а воины кушанов отличались особой выносливостью. В свою конницу царь брал только степных всадников, с детства познавших вкус ветра!

Пока Куджула вел отряд из пятисот конников — малую часть всего войска, которое пойдет вслед за ним до владений парфян. Пришла пора осадить пыл заносчивых аршакидов! Им принадлежали многие земли на западе — от Согда до Вавилонии, но, сколько правил Куджула — а это уже более двадцати лет! — не было мира на их землях. Междоусобные войны между братьями Варданом и Готарзом перерастали в грабительские на землях кушанов, куда парфяне вторгались, невзирая на границы. Это мешало торговле, которую Куджула считал основой процветания Кушанского царства. Из-за боязни потерять товар караваны все чаще уходили южными путями. Кушаны теряли доход, знать подталкивала к решительным действиям.

— Буцзю! — царь окликнул помощника, отчитывающего одного из всадников за нерасторопность.

Оставив его, Буцзю подбежал и, поклонившись, вопросительно взглянул на господина. В его лице он не заметил недовольства, глаза царя отражали задумчивость — сощуренные, они поблескивали под сведенными бровями; поджатые губы пролегли между усами и бородой тонкой линией. Гладкие щеки впитали пурпур заката, а бронзовая полоса на лбу, придерживающая волнистые и уже посеребренные сединой пряди, сверкала огненными всполохами.

— Бу-цзю, — Куджула произнес имя помощника по слогам, одними губами, да так и оставил их выпяченными, словно раздумывая, добавить к этому старинному юэчжийскому имени титул «ябгу»⁹ или умолчать о нем. Владение Буцзю было номинальным по меркам основных княжеств, влившихся в его империю, — ничтожным, но оно было! — Буцзю, где твоя семья?

Вопрос застал начальника конницы врасплох.

— В стойбище, — ответил он, не понимая, чего хочет царь.

Куджула кивнул. Лицо его расправилось от дум.

— Отправь посыльного. Пусть собираются и едут в Город Ветров. Мы там задержимся.

Буцзю приложил руку к сердцу и склонился в благодарности. Монета под рубахой — подарок царя — напомнила о себе теплым прикосновением. Он получил ее за верность тому, кто сам был верен своему народу и богам кочевья. На монете так и было написано: «Куджула Кадфиз ябгу кушан, стойкий в вере». Буцзю гордился особым вниманием царя и исправно нес службу.

Тем временем плащ Михро скользнул за лучезарным хозяином, и темнота, освободившись, наконец, от сдерживающей силы света, расползлась по небу. Куджула поежился. Стоило солнцу погаснуть, холод — спутник тьмы — накинулся на людей. Слуга подал накидку. Застегнув ее на массивную бляху, Куджула запахнул полы. Тяжелая темно-синяя ткань, сотканная из шерсти высокогорных овец, согрела. Царь почувствовал голод.

Над кострищами уже висели котлы. В них готовился походный суп: вяленое мясо распаривалось в воде вместе с кореньями и пшеницей. На поверхности варева расплывались жирные бляхи растапливаемого курдючного сала.

Слуга поставил перед ним чашку горячего супа. Тонкая кость бараньей ноги торчала из желто-коричневой похлебки, скрывающей под собой распаренное мясо и пшеничные зерна.

Куджула сглотнул — знатный у него ужин! Аромат мяса, сдобренного степными травами, пробуждал аппетит. Куджула поднял чашу. Капли жира качнулись на поверхности супа. Втянув его в себя, царь обжегся, но не опустил чашу. Густой бульон согрел изнутри, от его тепла даже тяжелые думы поблекли.

В такие минуты Куджула часто вспоминал ведунью — свою прабабку, которая потчевала его чудесными варевами и приговаривала: «Поешь, Киоцзюкю, поешь, и все проблемы увидишь в другом свете». Сколько лет прошло, а он помнит ее заветы! Помнит и следует им!

Из уст бабушки-ведуньи он узнал историю своего рода, услышал трагическую истоию о герое юэчжей — славном ябгу гуйшуане, который боролся с сюннами. Они вытеснили юэчжей с родных земель у излучины Желтой Реки¹⁰. Всем племенам пришлось покинуть обжитые места, когда коварные сюнны убили ябгу и раструбили на весь мир сказку о том, что предводитель сюнну сделал из черепа ябгу чашу и пил из нее вино.

От того рассказа в сердце маленького Киоцзюкю осела липкая горечь. Он видел в кошмарных снах отрубленную голову ябгу с потухшими глазами. Его губы шевелились и, прислушиваясь к утихающим звукам, доносившимся из мертвого рта, Киоцзюкю слышал мольбу о мщении.

Но юэчжи нашли себе место среди племен и народов и обосновались за Яксартом¹¹, на северных территориях Бактрийского царства, подчинившись его правителю. Когда он умер, огромная территория Бактрии была расчленена на владения, правители которых не находили общего языка между собой. Юэчжи пошли на Бактрию. Конница кочевников побеждала бактрийских князей одного за другим, и в конце концов они подчинили себе всю Северную Бактрию.

Киоцзюкю стал мужчиной, стал отважным воином. Он был одержим идеей мщения за свой народ, за обезглавленного ябгу. Но месть не вела к процветанию рода, она могла погубить будущего князя в самом начале жизни. Ведунья видела в нем силу ума, силу убеждения. Да и ветер приносил шепот богов об особом будущем молодого ябгу. Ветер дул не на восток, где остались земли предков, а на юг — к богатым караванным тропам, к славе и процветанию.

В один из летних дней, когда утро ворвалось в шатер ярким светом вместе с пением птиц, ржанием коней, людским говором, старая ведунья подняла юного Киозюцю коротким приказанием:

— Собирайся! На два дня уходим.

Возражать самой уважаемой женщине рода никто бы не осмелился. Киоцзюкю мучил вопрос: «Куда уходим?», но он не сказал ни слова, а ведунья не спешила объяснять свое решение. Выпив по чашке жирного кобыльего молока, они сели на коней и поехали на восток.

Прохладное утро быстро уступило долину жаркому дню. Стремительные жаворонки, невидимые в блеклом небе, прославляли мир и покой длинными трелями, от распаренных кустов полыни веяло особым терпким ароматом. Всадники ехали по открытым просторам скорым шагом. Киоцзюкю исподлобья поглядывал на ведунью — не утомилась бы! Стара уже мчаться в седле навстречу ветру! А старуха будто забыла о прожитых годах: подбадривала коня тихим «кх-кх», подгоняла легкими ударами пяток под брюхо. Позвякивали медные украшения на ее шапке и сапожках, лента широкого пояса, сдерживающая полы расшитого золотыми бляхами халата, развивалась за ней. Конь цвета ячменного колоса с коричневыми пятнами и такими же гривой и хвостом грациозно вскидывал мускулистые ноги, крепким лбом пробивал стену густого знойного ветра, а всадница довольно улыбалась, тоже склоняя голову ниже, пряча в прищуре глаза от жара.

Когда они добрались до реки, несущей воды к Яксарту, ведунья остановила коня. Киоцзюкю спешился первым и помог ей слезть. Старая женщина не возражала. Устала она.

— Постели мне циновку, отдохну немного, а ты посмотри, где переправляться будем.

— Переправляться?! — переспросил Киоцзюкю. — Но там владения Сидунь-сихоу. Что если хозяева нас заметят?

Ведунья отмахнулась.

— Не заметят. А заметят — и что? Двое всадников — это не отряд. Любому понятно, что зла не причинят. Давай, давай иди, ищи переправу! Найди место помельче. Небось не Йенчуогуз, не утащит! Киоцзюкю уже вскочил на коня, но новое слово, прозвучавшее из уст ведуньи, насторожило.

— Йенчуогуз?

— Да, — устало проговорила она, — так называли Яксарт в давние времена. Ступай уже, дай мне отдохнуть! Да коня привяжи, не ушел бы…

Старуха сняла тяжелый головной убор. Жидкие косички, невидимые под подвесками шапки, расправились по ее спине. Седые волосы, слегка взлохмаченные от быстрой езды, образовали над головой ореол, и он светился, вбирая в себя солнечные лучи. Но чудо исчезло, как только ведунья пригладила пряди и легла, вытянувшись во весь рост.

Киоцзюкю поспешил убраться, чтобы не гневить ее и не мешать отдыху. Он направил вороного к берегу реки. Ее светящаяся лента извивалась по долине, огибая возвышенности; блики, отраженные от бегущих вод, слепили глаза. Подойдя ближе к воде, он сдержал коня — не остыл еще от скачки, нельзя пить.

— Потерпи, — ласково погладив его по взмокшей шее, прошептал Киоцзюкю.

Конь недовольно всхрапнул.

Они пошли вдоль реки. Киоцзюкю вглядывался в ее бурное течение и недоумевал: «Что взбрело старухе в голову? Зачем нам на тот берег? И ведь не говорит ничего!»

Киоцзюкю чувствовал раздражение. К тому же хотелось пить. Он же не конь! Ему можно! Он снял кожаную флягу с пояса, открыл ее, приложился к горлышку. Вода охладила пыл, раздражение утихло. Вороной дошел до места, где река выкатилась на мелководье и разделилась на несколько рукавов. Даже ее говор изменился на журчащий! «А ведь старуха знала, что есть здесь такое место!» — догадался Киоцзюкю.

Он направил коня к воде; спешившись, подвел его ближе и дал напиться. А сам приглядывался к течению реки, отмечал ширину рукавов и островки, и более пологие выходы на них. «Здесь переправимся!» — решил он и, вскочив на спину коня, помчался назад к ведунье.

Вода, журчащая жаворонком на мелководье, навалилась всей мощью в узкой и глубокой протоке. Конь ведуньи, только намочивший ноги в начале переправы, вытаращил глаза и косил на настырного поводыря испуганным взглядом. Киоцзюкю шел по дну, держа в поводу двух коней. Ведунья сидела на своем ячменном, пригнувшись к его шее, шепча то ли ободряющие слова, то ли заклинания. Киоцзюкю поплыл, уцепившись за гриву вороного, повод пегого натянулся. Молодой ябгу дернул его — нет времени на ласковое обращение! — река понесла всех по течению. До берега рукой подать, а грести невозможно, только надежда на вороного — вытянет за собой, хватит сил одолеть стремнину! Пегий, вняв мольбам хозяйки или настырной силе молодого воина, поплыл, держа голову высоко над водой, орудуя ногами как в галопе. Вот и дно под ногами, но не встать — река не дает, тянет за собой, гудит, как орава демонов! Киоцзюкю удалось сделать пару шагов, вороной укрепился передними ногами, оттолкнулся задними и почти выпрыгнул на берег, но размытый край земли обвалился под его тяжестью. Однако конь справился — удержался, и в следующем прыжке выбрался наверх. Киоцзюкю выполз за ним и потянул повод пегого. Ведунья совсем легла на его спину, обхватила шею изо всех сил, на какие была способна, сжала крутые бока коленями. Конь вышел на берег и встал как вкопанный. Вода ручьями стекала с лоснящихся ячменных боков, грива повисла волнистыми прядями. Киоцзюкю подбежал к старой женщине, помог слезть. Несмотря на все бесстрашие, ее трясло мелкой дрожью.

— Я костер разведу, — накинув на бабушку кожаный ачкан¹², Киоцзюкю усадил ее под камень с подветренной стороны и бросился собирать хворост.

Ведунья молчала. Надо бы сначала добраться до места, но нет сил командовать, нет сил двигаться. Страх сковал ее. Она понимала это и с грустью поглядывала на своего воспитанника, завидовала его молодости и силе духа. И она когда-то была такой, и она…

Обсохнув немного, напившись горячего травяного отвара, ведунья приободрилась.

— Стара я стала, сынок, а все никак не смирюсь с этим, — тяжелый вздох был продолжением мысли. Киоцзюкю понял. Он не возражал, не ободрял, слушал молча. — Но я должна была привезти тебя сюда. Немного осталось пройти. — Она махнула на запад, туда, куда поворачивала река. — Там есть огромный камень. В нем сокрыта страшная тайна. Я расскажу тебе.

Киоцзюкю кивнул с одобрением. В голосе бабушки он слышал любовь, заботу о нем. Знала она куда больше, чем говорила, но тем и ценно каждое ее слово — не пустое, все с особым смыслом.

— Собирай пожитки, дальше поедем. Надо успеть дотемна. Слышишь, ветер поднимается. Чувствуют демоны, что идем, что собираемся проникнуть в тайны за семью печатями — одолевать будут.

Киоцзюкю подставил лицо ветру. Слабый всполох воздуха ласково прошелся по нему.

— Почему ты говоришь о демонах? Разве движением воздуха управляют не боги?

Ведунья усмехнулась. Да, Вадо — бог ветра. Бог! Но не его присутствие она чувствует, не его.

— Глуп ты еще, раз ветра́ различать не можешь. Вадо сверху прилетает, он людям дождь несет, прохладу, на благо его деяния. А этот ветер с земли поднимается, в нем песок, пыль. Пока его движение легкое, беды не ощущаешь, разве что песчинка в глаз попадет, а как войдет в силу — беда будет. И людям, и скоту, и птицам.

Киоцзюкю моргнул, сощурился. Глаза засвербило. Показалось? Или права старуха — ветер пыль поднимает, а вместе с ней и весь сор с земли? Да и птицы в небе умолкли. Одна, другая подаст голос в кустах — и тишина. Ведунья заметила напряжение ябгу, одобрительно кивнула: не ошиблась она в нем — на лету схватывает!

Недолго они ехали. Ветер не успел набрать силу, как вдали показался огромный валун. Чем ближе они подъезжали к нему, тем явственней Киоцзюкю видел в нем голову воина: шлем, натянутый по самые брови, облегал ее, глаза казались прикрытыми — то ли дремлет воин, то ли смотрит в прищуре. Борода его слилась с землей. Раскидистый куст сбоку походил на растрепанные пряди волос, сбитые ветром в одну сторону — к югу. Рука Киоцзюкю невольно легла на рукоять ножа. Тревожно стало ему, неуютно в седле. Он спешился. Довел коней до подветренной стороны, помог старухе слезть. Она не села, чтобы отдохнуть, не вздохнула даже, как это бывает от усталости, а выпрямилась во весь рост, будто помолодела сразу: спина ровная, подбородок поднят, ноздри трепещут, как у девушки от волнения. Только ведунья не волновалась, она принимала вызов демонов и шептала заклинания, способные защитить, как свет во тьме, прячущей в своих недрах злую силу.

— Костры зажигай с четырех сторон, — голос ее прозвучал твердо и властно.

Без тени сомнения Киоцзюкю принялся исполнять приказание. Только ветер мешал. Но кочевники с детства учились ставить костры, и Киоцзюкю справился — пламя запылало, запрыгало на дровах, яркие всполохи поднялись ввысь, разбрызгивая искры, туманя воздух дымом от сырых поленьев.

Ведунья повысила голос. Отрывистые слова стрелами летели в камень и, отражаясь от него, сплетались вместе в ведомое только старым шаманам заклинание. Старуха подняла руки вверх, качнулась, толкаемая ветром, но лишь шире поставила ноги, уперлась в землю, словно сдерживая крышку сундука, готового вот-вот открыться.

— Слушай ветер! — различил Киоцзюкю ее слова, брошенные ему. — Слушай — и познаешь истину!

Киоцзюкю прикрыл глаза. Через тонкую кожу век он видел борьбу света и тьмы — языков огня и пустынного ветра. Его завывания проникали в голову, в самое сердце, пугая и шепча слова смерти.

— Открой глаза! — крикнула ведунья. — Иди за мной!

Ветер ударил в глаза песком. Киоцзюкю потер их, прищурился. Старуха шла боком вокруг камня. Перед ней у самой земли на нем вспыхивали белым светом таинственные знаки. Ведунья произносила незнакомые Киоцзюкю слова, задерживаясь у каждого знака на миг, и шла дальше. Киоцзюкю поддался таинству ритуала и, вовлеченный в вечную игру света и тьмы, шел за шаманкой и с волнением разглядывал рисунки на камне: треугольники, горизонтальные линии, вертикальные, точки… Каждый знак имел свое значение, каждый имел силу. Киоцзюкю чувствовал ее: плотным воздухом она обволокла подножие валуна — не подойти к нему, не дотронуться!

Когда они обошли весь камень и вернулись к южному костру, ведунья опустилась на землю. Перед Киоцзюкю снова была старая женщина: тяготы жизни согнули ее спину, опустили ее плечи. Бабушка бессильно положила руки на подол халата и невидящим взглядом смотрела куда-то вниз. Костер угасал, и Киоцзюкю подбросил в него сучьев. Они затрещали, клубы дыма окутали их, но пламя окрепло и снова его языки поднялись к небу.

Киоцзюкю поставил походный шатер. Ведунья уснула.

В этот вечер плащ Михро пылал самыми яркими красками. Но ветер изменился! Теперь он дул сверху, он разгонял тучи и, когда ночь опустилась на землю, в небе вспыхнули божественные светильники. Киоцзюкю улегся на спину, закинув руки за голову, и долго смотрел ввысь, восхищаясь неведомым чудом, пока усталость не сомкнула его веки.

— Выспался? — ласковый голос прозвучал рядом, тяжелая рука легла на лоб.

Бабушка погладила его по голове, как когда-то в детстве. Киоцзюкю с трепетом в сердце снова ощутил заботу, которая защищает ребенка от всех невзгод. Захотелось зарыться лицом в ее колени, закрыть глаза и, ни о чем не думая, слушать песню жаворонка и ощущать трогательную ласку теплой ладони. Но он повзрослел. Теперь остался главный урок, который бабушка должна ему преподать.

— Вставай, ночь прошла, день близок.

Киоцзюкю освежился водой из ручья, проведал коней, пасущихся на его зеленеющих берегах, выпил кислого кобыльего молока.

Бабушка наблюдала за ним, улыбалась, восхищаясь молодостью, силой, красотой. Вот оно — достойное продолжение рода! В его руках судьба кочевья, дело, начатое Гераем!

— Сядь рядом, сынок, говорить буду.

Она похлопала по ковру, приглашая. Киоцзюкю присел, скрестив ноги. Ведунья начала рассказ без предисловий:

— В камне этом спит дух Великого Воина Света. Давно заточили его здесь шаманы прошлого. Знаешь, почему? — Киоцзюкю покачал головой — не знает он. — Великий воин так долго сражался за Свет, что сам стал походить на демонов: полюбил вкус крови, стоны страданий. Чтобы не потерять его, чтобы не стал он служить демонам, боги приказали заточить его до тех пор, пока дух его не очистится, пока он снова не обратится к свету.

— И вчера ты освободила его?..

Ведунья так посмотрела на молодого ябгу, что у того мурашки по коже побежали.

— Освободила?! — воскликнула она, взмахнув руками. — Целый отряд шаманов совершал ритуал заточения! Ты думаешь, какая-то бабка одна может освободить мятежный дух?! — она отвернулась. В воцарившейся паузе только и было слышно, как всхрапывают кони у ручья, как веселятся в небе жаворонки. — Я проверила силу заклятия. Крепка! Ты чувствовал изменение ветра?

Киоцзюкю кивнул.

— То-то! Хоть это чувствуешь… Ладно, слушай дальше. Освободить Воина Света может только один человек…

— Человек?..

Киоцзюкю чувствовал себя совсем глупым. Но ведунья на этот раз не разгневалась, объяснила:

— Великие духи перерождаются. По велению богов они живут жизнь человека, совершая важные дела для людей и богов или отрабатывая свои грехи. На землю, в наш мир — Срединный мир, мир между миром богов и демонов, — должен прийти светлый дух Рожденного Свободным. Это самый чистый дух во всем мире! Ни разу он не запятнал себя ничем, ни один демон не смог повлиять на его чистоту. За это боги даровали ему такое перерождение, какое он захочет сам и когда захочет… Великий Воин виноват перед ним. В прошлой жизни он причинил ему зло. Теперь только прощение Рожденного Свободным освободит его от каменных оков. Когда это случится — никто не знает. Мы ждем. А пока дух Великого Воина пребывает в оковах сна, мы, люди, сами должны бороться за свет, за то, чтобы он не угас в наших сердцах. Войны ожесточают. И, хоть в нашем мире всегда происходит борьба света и тьмы, предводители людей, те, кто становится избранным по рождению или благодаря победе в борьбе за власть, должны следить за соблюдением равновесия сил зла и добра. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, бабушка. Но…

Она хлопнула себя по бедрам и воскликнула:

— Вот это «но» меня и пугает! Я привела тебя сюда, чтобы дать урок, после которого ты образумишься, поймешь, что месть — это путь зла! Пусть боги решают, кого и как наказать! Не нашего ума это дело! Понимаешь? Посмотри на этот камень. Сильный воин спит в нем в ожидании прощения! Самый сильный воин! А ты не можешь простить тех, кто два века тому назад оскорбил юэчжей, убив нашего предводителя?! Все смотришь на восток, тогда как путь твой лежит на юг! — Она выдохнула и, освободившись от гнева, спокойно и уверенно сказала: — Там твое будущее. И будущее нашего народа.

Киоцзюкю слушал напряженно. Многое из того, что говорила ведунья, звучало для него впервые.

— Ты говоришь так, будто я предводитель всего кочевья! О каком будущем ты ведаешь, колдунья? Что тебе известно? Скажи мне, хватит играть! — он сам не заметил, как повысил голос. А ведунья в ответ не рассердилась, напротив, она улыбалась. — Что? Что тебя веселит? — Киоцзюкю чувствовал огромное напряжение в мыслях. Они ворочались в его голове и, казалось, вот-вот выстроятся в ровный ряд, и все станет ясно, но что-то еще мешало, что-то не давало им течь свободно.

— Что ж, слушай! Тебе минуло уже шестнадцать лет! Когда наступит время сбора хлебов и земля отдаст людям урожай, отец сосватает тебе невесту — дочь правителя юэчжей Нушин. Красивая, крепкая девушка, она родит тебе хороших сыновей.

Киоцзюкю опешил. О Нушин ни разу ни его мать, ни отец даже не намекали. С чего бабка взяла, что правитель отдаст свою дочь ему в жены?.. И не любит он ее, он полюбил девушку из своего племени — нежную, хрупкую…

— Знаю, знаю, — отмахнулась ведунья, — твое сердце заняла та девчушка из дома Жоху — Царица тамариска! Так зовут ее? — Киоцзюкю кивнул в ответ. — Забудь о ней. Пока забудь, сынок. Тебе необходима родственная связь с родом правителя. Поверь мне! А ту девчушку ты позже можешь взять в наложницы…

Киоцзюкю вспыхнул.

— Я люблю Шаогоз! Она будет моей женой!

— Нет, — тихо ответила ведунья. Она смотрела ласково, даже с жалостью, но в ее «нет» прозвучала такая уверенность, от которой Киоцзюкю стало плохо. — Не расстраивайся, мальчик мой. Со временем ты привыкнешь выбирать между «надо» и «хочу». Это непросто. Но эту науку придется освоить, чтобы создать сильное царство.

— Сильное царство?.. — слова ведуньи били по голове. — Я не понимаю тебя…

— Так слушай и запоминай. Это главное. Когда день станет равен ночи, верховный ябгу созовет совет. Ты тоже отправишься на него. И там ты возьмешь власть над нашим народом в свои руки! Пришла пора вернуть славу Герая — царя юэчжей из рода асиев! И сделать это суждено тебе. Пройдет пять, десять лет — не знаю точно, — и ябгу всех родов склонят головы перед тобой.

— А мой отец… почему я, а не он? Он… умрет?..

— Нет, Киоцзюкю, он слаб волей. Ему не удержать власть. Да и не пойдут за ним, — ведунья словно отмахнулась, — но он будет помогать тебе, всегда будет рядом. Ты станешь великим царем! Но это случится тогда, когда ты обратишь на свою сторону всех ябгу, когда забудешь о мести и будешь думать о новых землях для своего народа. Ябгу подчинятся тебе. Всем нужны богатства, всем нужны новые пастбища! Ты добудешь их! Но помни: страдания и кровь покоренных для царя — путь к краху. Ты найдешь способ жить мирно с теми, кто признает тебя царем — силой ли, богатствами или убеждением — к каждому свой подход. Но начнешь ты свой путь к трону с женитьбы на Нушин! Это козырь для тебя. Не станет отец вредить мужу своей дочери.

Бабушка опустила голову. Устала она. Киоцзюкю понял. Он оставил ее и, оседлав вороного, помчался на вольный простор, подставляя ветру разгоряченное лицо.

— Слушай ветер, сынок! Слушай ветер, мой царь! — вслед ему проговорила ведунья. — Как не станет меня, развей мой прах в горах. Воссоединюсь с ветром, буду летать с ним по всем краям. Захочешь — услышишь мой голос. А нет — мешать не буду. Слушай ветер!..

Ветер незваным гостем прохаживался по бокам шатра, проверяя его на прочность. Вслед за ним по натянутой на шесты коже ударили капли дождя. Тяжелые, сначала они падали лениво, потом все чаще и чаще, и вот уже снаружи забарабанило как на пляске шаманов, когда они призывают духов неба и усмиряют духов земли.

Куджула лежал под теплым одеялом, вытянувшись во весь рост. Масляный светильник чадил у входа, блики от его слабого огня блуждали по неровной поверхности шатра, создавая причудливые тени. Всю ночь Куджула думал, лишь на какие-то мгновения погружаясь в сон, и тогда память открывала свои тайные хранилища, и он снова возвращался в прошлое, картины которого напоминали о его деяниях.

Став царем, Киоцзюкю изменил имя, но оставил название своего древнего рода — Кадфиз, и царство назвал как свое племя — гуйшуан. Со временем другие народы, для которых юэчжийское звучание слова было непривычным, изменили его на «кушан», и теперь владения Куджулы Кадфиза во всех краях называли Кушанским царством. Он выполнил наставления старой ведуньи, и пророчество сбылось: ее любимый правнук Киоцзюкю объединил все владения юэчжей под своим началом. Не забыл он и уроки о гармонии миров, о чем каждый, кто понимал символику тайных знаков, мог прочитать на монетах, выпускаемых им. Жезл с четырьмя направленными вверх стрелами стал его символом. Четыре стрелы — четыре стороны света — сжаты в одном кулаке: весь Срединный мир будет жить в единстве, пока об этом будут помнить ябгу его рода. Ветер напомнит, если забудут!

Слуга зашевелился у входа. Полог шатра приподнялся. Ветер только того и ждал: влетел сильным порывом, разбавил застоявшийся воздух свежестью раннего дождливого утра.

— Что там? — царь приподнялся на локте.

— Послание от господина Саданкаша, — слуга протянул свернутый кусок кожи, поднес светильник ближе.

Сын писал, что прибыли начальники стражи с дальних рубежей. Ждут царя.

Куджула кивнул, слуга убрал светильник, подал сапоги. Сшитые из прочной кожи, узкие, они облегали ногу, а для надежности перетягивались шнуром, продетым в отверстия с двух сторон по переду и до самого верха. Стянув шнуровку, слуга подал ачкан, длинный пояс, расшитый оберегами. Куджула двумя пальцами поправил усы, огладил бороду, надел высокую шапку из валяной шерсти с завернутым вверх ободом.

— Подай накидку, пройдусь посмотрю на воинов. Пока еду приготовь. И собирайся, скоро поедем.

До Города Ветров оставался день пути. Распутица растянет его, но если поторопиться, то к ночи доберутся. Куджула решительно вышел под дождь: не первый в его походной жизни и не последний!

Глава 2. Город Ветров

Дождь не любит людей. Если уж пришел в город, то загоняет всех под крыши и гуляет по пустым улицам и дворам, наполняя водой каждую ложбинку, каждую ямку. Вода с шумом низвергается с небес на землю, барабаня по заглаженной поверхности улиц, потоком стекая с крыш.

Ноконзок обманул дождь: он спрятался от него под крышу айвана¹³, с которого открывался просторный вид на широкую улицу, ведущую к площади.

Дом военачальника стоял на возвышении, почти у крепостной стены, защищающей Город Ветров с запада. Хозяйственные постройки во дворе не мешали обзору, а виноградник, опирающийся на подпорки, радовал глаз. Урожай уже собран, но ржаво-зеленые листья еще танцуют на ветру и крепко держатся на ветках в отличие от желтых и красных листьев урюка, которые, поддавшись дождю, вместе с ним летят к земле и устилают ее пестрым ковром.

Ноконзок размышлял о богах. «Как у них там все продумано, все распределено! — думал он. — Каждый занимается своим делом: Вадо гоняет облака по небу, Фарро хранит небесный огонь, Ардохшо ведает речными водами и заботится о плодородии. Но каждый из них приносит блага людям, если они почитают их, усердно молятся, приносят жертвы. Да-а-а, боги любят жертвы!»

Ноконзок никогда не жалел быка для Михро в день его почитания, богатых даров для Ардохшо на Праздник урожая. В его доме не гаснет священный огонь на алтаре святилища, образы богов и богинь, сделанные мастерами из обожженной глины, стоят в приемном зале, в спальнях его семейства — охраняют домочадцев от сил зла.

Стены своего дома Ноконзок тоже украсил изображениями богов. Даже здесь, на айване, радующем глаз нежной фисташковой побелкой, каждого входящего в дом встречает Ардохшо в одеждах, ниспадающих к ногам волнами, с ожерельем, в которое вплетены диковинные цветы и листья. Воздев руки к небу, она благословляет землю, усеянную семенами, на богатые всходы; живых тварей, смиренно стоящих парами, одаривает приплодом; жен человеческих, просящих о потомстве, младенцами. Богиня не обидела Ноконзока! Он женился на красивой и плодовитой женщине, которая родила ему двух сыновей и дочь. Старший сын и дочь уже обзавелись семьями. Всем им досталось добра от отца — только приумножай его и радуй внуками!

Ноконзок завозился под одеялом. Ароматный дымок в курильнице иссяк. Светильники, подвешенные между колоннами, чадили.

— Эй, — окликнул он слугу, опуская ноги с суфы¹⁴, — скоро там еда будет?

Запахи из кухни, расположенной в боковой комнате за стеной айвана, щекотали ноздри. В животе заурчало. Слуга, тихонько ожидающий в сторонке приказаний хозяина, шмыгнул в проем двери, перепрыгнув сразу обе ступени, ведущие в коридор. Не успел Ноконзок встать, как он уже вернулся.

— Стол накрывают, господин. Ждут тебя.

На айван выглянула Уша. Поймав взгляд мужа, она улыбнулась. Ее лисьи глазки сощурились, уголки губ уперлись в круглые щечки, приподняв их. Не молода уже, а все хороша! И, хоть не сравнить с девушкой, радующей гладкой и упругой кожей, а все так же желанна.

— Господин мой, идем к столу! — позвала она и встала, скрестив руки под грудью — ровно как женщина, изображенная на стене!

— Иду! — он хотел выговорить ей, что не зовут, что мешкают, а он и замерз уже, и проголодался, но ласковый взгляд жены словно ветром прогнал ворчливые мысли, и, улыбаясь в ответ, он обнял ее и шепнул на ухо: — Уша! Моя Уша!

Ужинали тихо. Ноконзок потирал голень — разболелась из-за дождя. Два года, как сломал, но все не может смириться с хромотой. Кажется, когда идет, все оглядываются и шепчутся, мол, был военачальник, да весь вышел, теперь хромец, куда ему воевать! Потому со двора не выходил — выезжал на коне. В седле он чувствовал себя уверенно. Руки крепкие — меч держат надежно! Да и ноги не слабы, только одна ноет да ноет…

Уша незаметно поглядывала на мужа, прихлебывающего горячий суп из чаши. Не жалуется, но морщится. Ноет нога…

Два года он не уезжал далеко от дома. Царь без него справлялся. С падением последнего бактрийского князя от Окса до хребтов снежных гор, защищающих владения Кадфиза на севере¹⁵, воцарился мир. Куджула Кадфиз объединил все владения под своей властью, не притеснял земледельцев, испокон веков живших на этих землях, не прогнал с горных пастбищ и владельцев тучных отар. Для своей многочисленной конницы он выбрал пастбища в малообжитых долинах Реки Кочевников, крепким войском обезопасил торговые пути, проходящие через царство. Казна богатела пошлинами, самые лучшие товары заполняли склады знати. Во всем этом есть и заслуга ее Ноконзока! Он всегда рядом с царем, с самого начала его восхождения. Но вот же сломал ногу в последнем бою. Стрела вонзилась в шею коня, он упал, завалившись на бок. Ноконзок не успел спрыгнуть. От тяжести коня хрустнула кость. Хромает теперь ее военачальник, на дожди ворчит, а в поход с царем собирается! Она спросила, какой поход, куда, зачем, но он только цыкнул — не твоего ума дело! А сам приказал готовить снаряжение, мечи наточил — и длинный, и короткий…

Уша подозвала слугу, шепнула ему, чтобы принес горячие угли. Ноконзок сидел, опершись спиной о стену, вытянув больную ногу: так казалось легче. Уша пристроила жаровню с углями рядом, прикрыла одеялом.

— Согреется — успокоится!

Ноконзок не возражал. Поев мяса, он взял бокал с вином и, подмяв подушку под локоть, пригубил его. Молодое вино взыграло свежими соками; одурманило сначала, отвлекло от грустных мыслей, а потом растеклось весельем.

— Выпей, Уша! Хорошее вино! Славный виноград мы с тобой вырастили в этом году!

На сердце Уши потеплело: успокоилась нога, развеселился.

— Из тебя не только умелый военачальник получился, а и винодел хороший, — похвалила она.

От вина у нее запылали щеки, губы заалели. Если бы не морщинки в уголках глаз, подумалось бы, что нет тридцати лет, которые они прожили бок о бок, а все только начинается: и жизнь вместе, и вспыхнувшая при первой же встрече любовь. Глаза Уши поблескивали, отражая огоньки масляных светильников. Все ее лицо — открытое, чистое, — сияло, будто нет в ее голове никаких тяжелых дум. Серебряный обод, составленный из вертикальных пластин, уменьшающихся в размере ото лба к вискам, дополнял крученый жгут, удерживающий ее волосы в аккуратной прическе. Ни один локон не выбился из крепкого пучка, сокрытого легким шелковым шарфом сзади. Уша любила аккуратность во всем, и в своем облике прежде всего. А щечки припудривала толченной в пыль краской, и всегда они алели, как у молоденькой девушки. Она и дочку научила, как нравиться мужу многие годы: не досаждать вопросами, не грустить, не плакать, быть аккуратной, использовать ароматы, пудру, подкрашенное масло для губ и еще — уметь веселиться. Почему мужчины любят молодых? Потому что они веселые! А старухи ворчат. Вот и отмахиваются от них и берут молодых наложниц.

Уша подсела ближе к мужу, прикоснулась пальчиками ко лбу, провела ладонью по волосам, зачесанным назад и собранным в шишку на затылке. Черны еще кудри! Темные, с красноватым отливом, они украшают его лицо, как и усы. А вот от бороды он решительно отказывается! Царь отрастил, мог бы последовать его примеру. Но не хочет. Что ж, так он выглядит моложе царя! Бравый воин!

В коридоре послышались возня, бряцание металла. Уша опустила руку, насторожилась.

Входи, кто там есть! — приосанившись, приказал Ноконзок.

Склонив голову и придерживая рукой меч, в комнату вошел воин. Струи дождя стекали с мокрой шапки, с усов. По его виду Ноконзок догадался, что тот, кого они ждут, уже прибыл.

— Где?

— В лагере за цитаделью. Принц Саданкаш послал…

Ноконзок перебил посыльного:

— Понял! Иди! Я следом.

Пары веселья развеялись вместе с любовным туманом. Уша с тревогой вглядывалась в лицо мужа, пытаясь поймать его взгляд. Он не смотрел на нее. Знал, что не одобряет его решения идти на войну. Хоть и не говорили они об этом, да разве от хитрой лисички что-то скроешь?! Давно догадалась!

— Будь тоже готова, — он бросил на нее быстрый взгляд. — Может пир устроить, тогда всех позовет. Агизилес уже там, наверное.

Имя сына возымело действие. Взгляд Уши потеплел: не один он там будет, с сыном!

Слуга подал пояс, помог затянуть потуже, прикрепил меч. Ноконзок одернул полы ачкана. Расшитые от плеч полосы на нем распрямились, открывая всю красоту витиеватого узора. На шее Ноконзока поблескивало серебром массивное ожерелье из шариков. По центру между ними матово сияли крупные бусины красного агата. Царя надлежит встречать как положено — соответственно статусу!

С заднего двора слуги привели любимого коня военачальника. Быстроногий аргамак в ожидании бил копытом. Его шерсть отливала красным сердоликом — в масть с волосами хозяина!

Поднявшись в седло, Ноконзок поднял руку. Жена ответила благословляющим жестом: не на войну еще, но так тревожно в груди…

Как только ворота за мужем закрылись, Уша побежала к себе подбирать наряд. Не сегодня так завтра — все равно понадобится!

Небесные чаши излили всю влагу. Последние капли выпали из них и, сталкиваясь друг с другом, разлетелись мириадами брызг, не все из которых долетели до земли. Запах божественной свежести окутал Срединный мир. В небе вновь зажглись мерцающие светильники, и даже сонный Мао приоткрыл единственный глаз.

Земля вокруг Города Ветров настолько пропиталась влагой, что чавкала под копытами коней, будто те идут не по проторенным веками дорогам, а по болоту. Если бы не воины с факелами, которых Саданкаш заранее отправил подготовить место для лагеря, то в ночной мгле войску Куджулы непросто было бы разместиться.

Оставив лагерь на попечение Буцзю, царь в сопровождении трех приближенных направился в город. В свете факелов он парил в ночи туманными очертаниями зубчатых стен и едва проступающими за ними дворцовыми постройками. Вода в канале, обтекающем стены цитадели, поднялась вровень с берегами. Куджула ощущал себя частью природы — деревом, опустившим ветви под тяжестью влаги. Она стекала с его бороды; пропитала шапку, плащ; даже грива коня будто стекла к ногам черными прядями.

Остановившись перед ступенями входа во дворец, Куджула сначала скинул плащ, затем слез с коня. Наверху, в проеме распахнутых дверей, толпились придворные. Саданкаш вышел навстречу.

— Заждались уже, — устало улыбаясь, сын распахнул объятья.

Куджула похлопал его по плечам.

— Мокрый я, прикажи подать сухую одежду, потом и обнимемся.

Улыбку, предназначенную сыну, он спрятал в усы, молча миновал его свиту, но, заметив Ноконзока, остановился.

— Здравствуй, Ноконзок! — приветствовал он давнего друга. — Не уходи. Поговорим. Остальных отпусти, — приказал Саданкашу, направляясь в покои.

Среди встречающих Куджула не заметил Саданкау. Обида скользнула в сердце.

— Брат где? — резко спросил он.

Саданкаш ответил уклончиво:

— Ждал. Но решил, что ты задержишься в пути до утра.

Куджула невесело ухмыльнулся. Младший сын не отличался дисциплиной. Слишком долго сидел у ног матери. Размягчила она его, да и почтительности к отцу не научила.

— Завтра чтоб был! — он спрятал раздражение в коротком приказе.

Куджула любил Саданкау, желал его уважения, внимания, но не получал. Только в детстве сын смотрел в глаза с восхищением, когда, вернувшись из очередного похода, он брал его на руки, дарил подарки. Потом что-то изменилось. Нушин ли тому причиной, беззаботность, как младшего в семье, — Куджула не понимал. Но настроение испортилось.

— Как мой внук? Подрос? — Куджула спрятал обиду на младшего сына глубоко в сердце и улыбнулся открыто, излучая глазами предвкушение радости от общения с внуком.

— Ждал тебя, уснул на троне, — Саданкаш тоже улыбался. — Завтра первым прибежит. Встает с птицами.

— Саданкау своих привез? — поправляя перстень с геммой, осведомился Куджула.

Сын кивнул с присущей ему ироничной улыбкой.

— Привез жену. Дочерей оставил с бабушкой. Вима ждал сестер. Расплакался было.

Невольно сжав кулаки, Куджула насупился. Нушин подговорила! Все делает, чтобы уколоть его. И ведь он не обижал ее никогда. Не любил — да, но многие ли мужья любят своих жен? Радовалась бы благополучию, в котором живет. Любви ей не хватило…

Раздражение могло помешать делам. Царь отогнал недовольство, как муху; он умел разделять личное и государственное.

Слуга затянул сапоги кожаной тесьмой, закрепил ее пряжкой, подал легкий плащ.

— Не надо, — Куджула отказался и кивком позвал сына. — Идем!

Им накрыли стол в небольшой комнате в сердце цитадели. Здесь не было особых убранств, кроме высоких курильниц, расставленных по углам и источающих ароматы гандхарских пряностей, смешанных с местными травами. Усевшись на суфу, Куджула заметил на стене рядом с входом неоконченный рисунок, часть которого выступала на фоне ярких красок белоснежным ганчем. Мастер изобразил воина, стоявшего с широко расставленными ногами. Одна его рука лежала на рукояти меча, другая была поднята, но что означает этот жест, пока непонятно — рука еще не дописана. Лицо воина, выполненное ганчем, было безбородым, но кого-то очень напоминало. Куджула спросил:

— Себя изобразил?

— Нет. Герая.

Сын в прищуре смотрел на отца. Его брови приподнялись. Не ожидал…

— Герая?! — он встал, подошел ближе и поднес рожок с пламенем ближе к изображению. — Я уже забыл, каким он был…

— С монеты писали. Да вон она, рядом с кистями.

Куджула вспомнил своего великого предка. Вспомнил и отца, как он, настроенный ведуньей, отдал ему власть, как помогал советом в трудную минуту, как сражались с ним бок о бок на поле битвы за объединение племен.

— Хорошо придумал, — похвалил сына, — только надо бы в тронном зале, чтобы все видели начало нашего рода!

— Сделаем, отец! Пока тут пробуем. С другой стороны твой портрет будет.

Куджула довольно кашлянул. Доброе дело сын затеял!

— А меня каким изобразишь? С бородой или без?

— Со славой воинской! — нашелся Саданкаш. — Как проучим парфян, завоюем их земли…

Царь перебил:

— Не так сильны мы, чтобы присоединить Парфию! Велика эта страна, да и Рум на нее смотрит. Об этом и хочу с вами поговорить. Что скажешь, Ноконзок?

Военачальник молчал, пока отец разговаривал с сыном, но теперь беседа потекла по более важному руслу, особенно волнующему сегодня.

— Сыновья Артабана¹⁶ меж собой сражаются за власть. Вардан загнал Готарза в Гирканию. Вардан не большого ума правитель, но отчаян и жесток. Просто согнать его с наших земель — мало. Вернется. Надо навсегда отбить охоту лезть не в свое стойбище. На службе у него племена дахов. Царь Никшапайи прислал весть. Дахи напали на Город Образа Светлых Вод¹⁷. Атаку отбили, но они в осаде. Наместник Вардана Сападбиз грабит жителей Никшапайи. Аштату присоединится к нам, если поможем; пойдет дальше, чтобы проучить их.

Куджула задумался. Пойдут ли они до Никшапайи? Там равнинные земли — самое лучшее место для парфян, не любят они ни гор, ни холмов. Два брата враждуют меж собой, но не объединятся ли перед лицом внешней опасности? Кроме того, страху наводит тяжелая кавалерия — катафракты. Конечно, пока всех подтянут, пока сообразят, что да как, у парфян — преимущество. Но как раз и навсегда оградить свои земли от набегов дахов, которые служат парфянам? Пограничная стража несет службу по хребтам Великих Гор¹⁸, на которых еще йоны строили защитные стены. Многое разрушено временем и кочевниками вроде них. Когда юэчжи проникли в Бактрию, еще не думали о своем царстве, не берегли то, что было создано бывшими хозяевами этих земель. А как бы сейчас пригодилась крепость Барис на неприступном хребте у Длинного Ущелья¹⁹! Пока Михро позволяет людям жить в тех краях, отдельные отряды кушанов несут там службу. Но в сильный зной и в холода воины уходят оттуда. Если бы восстановить крепость… Но об этом потом! Слабое место парфян у Окса. Как раз там и проходит караванный путь. Опять же, надолго ли хватит урока, если он удастся?

— Аштату отвлечет на себя часть дахов. Войску Вардана не до них будет, когда ударим. А там посмотрим, как все сложится. Может, и дойдем до Никшапайи, — Куджула задумался. — А что Гермей?

— Наблюдает.

— Поможет нам, как думаешь?

Ноконзок пожал плечами:

— Трудно сказать. В царстве Гондофара²⁰ тоже не все благополучно. Гермей силен, да и сидит за горами — не всякий до него доберется. Но наследники, за которыми часть земель Паропамисада, не ладят меж собой. Гермей между ними. Пакора — сын Гондофара — правит на западе, граничит с Парфией. Воевать с ней не будет. Как бы нам не помешал. Сын Гермея — Абдагаз — в Такшашиле, тоже не правитель — наместник, но стоит Гермею ослабить силы, кто знает, что придет на ум обоим?..

Куджула мельком взглянул на сына. Слушает. Спокоен. И он, как отец, спокоен! В свои двадцать семь Саданкаш проявлял ум мудрого правителя более чем отвагу безудержного воина. Куджула не раз советовался с ним по вопросам управления государством. Не было у него повода подумать что-то плохое о своем сыне. Ладят ли братья друг с другом? Не ругаются — это он знает наверняка. Живут порознь, делить пока нечего. Он и так дал власть каждому в своем пределе. Будет ли так всегда? Только богам известно! Но что-то согревало сердце маленьким огоньком — не такие у него сыновья, как у Артабана и Гондофара! Он может на них положиться!

— Завтра Саданкау ко мне, как только встанет! — приказал он.

Саданкаш кивнул — приведет братца! Пусть отец ему скажет свое слово! А то слишком загулял: наложницы, вино.

Ноконзок по-своему понял царя. Да как не понять?! У него тоже сыновья. Один несет службу на границе с Даванем, второй здесь, но не к тому прилепился — к безответственному Саданкау, а он наставлял его быть ближе к старшему из братьев. Старший унаследует царство! От него будет зависеть будущее и рода военачальника.

— Что ж, завтра на совете будем решать все на свежую голову, — подвел Куджула итог разговора.

Саданкаш кивнул в ответ. Напряжение дня давало знать о себе: его клонило в сон. Как бы отец не обиделся! Но Куджула и сам устал, да и с Ноконзоком хотелось перекинуться парой слов наедине.

Он отпустил принца спать, а с Ноконзоком они подняли чаши с вином за дружбу.

— Вижу, ты оправился от ран! — подбодрил Куджула.

— Оправился, — не стал отрицать Ноконзок. — Два года на суфе валялся! — пошутил он. — Пора на коня и в бой!

Куджула слушал и рассматривал кубок. От него не ускользнула бравада друга, а это означает, что не все так ладно, как он говорит. Но расспрашивать мужчину о его здоровье — унижать его. Когда не сможет воевать — скажет! Пользы от него и так немало. Воинов готовит к рати, оружие кует — на него, как ни на кого другого, Куджула мог положиться.

— Как Уша твоя? Все так же хороша? — царь знал о большой любви военачальника. Да, случается такое, хоть и не часто.

При упоминании имени жены, в груди Ноконзока потеплело. Сейчас наверняка сидит, ждет посыльного, чтобы не мешкая по велению мужа прибыть к нему — ни слова упрека за всю жизнь, ни одной жалобы!

— Красота мимолетна, особенно женская, ты сам знаешь, — уклончиво ответил Ноконзок, — но она все такая же юркая, хозяйством управляет сама, меня поддерживает.

— А сын? Младший? Слышал, он в свите Саданкау пребывает.

Брови Ноконзока сошлись у переносицы. Все-то знает! Зачем спрашивает?

— В веселье проводит время, — подтвердил он то, на что царь намекнул.

Куджула поставил полупустой кубок. Похлопал друга по спине.

— Не переживай, будет им дело — серьезное, мужское! Забудут о веселье! Пойдут вместе в головном отряде на Вардана. Я так решил! — Ноконзок молча согласился. — Пусть собирается. Пойдут навстречу войску, к Оксу. Там идет большой отряд — десять дирафшей²¹ всадников. Начальником у них Мирзад. Помнишь хромого вояку, который глаз потерял, когда мы на земли Даваня выскочили?

— Помню, как не помнить! — Ноконзок приободрился. Его мышцы, как у коня, предвкушающего скачку, напряглись до дрожи. Застоялся он в стойле! Начал забывать запахи вольного ветра!

— Он нашим сынам спуску не даст!

— Боюсь, с их гонором ему не справиться, разделить бы их… — Ноконзок опустил глаза. Царский сын даже его не слушает. Агизилес за ним ходит, как собачка. Но как сказать об этом Куджуле?..

— Вот как… гонор! — царь и сам догадался, о ком речь. — Хорошо. Саданкау с нами пойдет. Агизилес — с Саданкашем. — Куджула опустошил кубок, хлопнул себя по коленям. — А сейчас спать! Долгий день у меня был!

Ноконзок вытянул сомлевшую ногу, ломота стянула голень. Куджула заметил, как военачальник сжал губы.

— Нога беспокоит? — не удержался, спросил.

Вопрос не понравился Ноконзоку. В нем проскользнуло сочувствие. Это оскорбило.

— Ничего меня не беспокоит! У какого воина нет ран?! — ответил он с вызовом.

Куджула понял свою ошибку.

— Тогда чего расселся? Иди уже! — он выпроводил гостя нарочито грубо, прикрывая тем свой промах.

Сонная тишина сковала город. Без дневной суеты, без окриков водоносов, без беготни детей он казался пустым, но спал тревожно, вздыхая криком ночной птицы, ворочаясь тенями за глухими стенами домов.

Ноконзок шел не спеша, ведя коня в поводу. Он размышлял о разговоре с царем, и по пути взглядом военачальника оглядывал Город Ветров, отмечая силуэт стражника на защитной стене, отблески огней факелов на поверхности воды в хаузе. Воздух, напоенный влагой, приятно охлаждал лицо, раскрасневшееся от вина, тепла и обидных слов друга. Друг ли он? Царь! Друзьями они были, когда на равных мчались по степным просторам или переходили заснеженные перевалы, идя след в след по узкой тропе, по которой только козлы скачут уверенно. Они были молоды! И вместе шли к намеченной цели — возродить былую славу юэчжей, заявить всем о силе и смелости отважных воинов кочевья, создать новое государство, в котором дети их будут жить как законные хозяева. Киоцзюкю был их лидером, он отличался не только высокими воинскими качествами, но особой сметливостью, умением предвидеть ход событий, анализировать обстановку и принимать верное решение. Ноконзок присоединился к Киоцзюкю, когда его отец ябгу Шуанми принял его покровительство, и два племени стали союзниками. С тех пор минуло два десятка лет, а они по-прежнему бок о бок воюют за свой народ, теперь объединенный границами нового царства — Кушанского.

Ноконзок остановился. Конь, как и весь город, тоже пребывающий в сонных грезах, ткнулся мордой ему в плечо и фыркнул, очнувшись.

«Чем я недоволен? — вдруг подумал Ноконзок. — Да, прошло столько лет, но мы с Киоцзюкю вместе. Воюем вместе, о детях заботимся вместе, о народе. Да-а, засиделся я на суфе! Вот и лезут обиды, терзают голову тревоги».

Он дернул за повод. Конь сделал шаг вперед, скосил глаза на хозяина.

— Что уставился? Шагай давай! Почти пришли, будет тебе сейчас отдых в стойле. А то, можно подумать, ты так устал! — Ноконзок улыбнулся в усы, будто кто мог увидеть его в темном городе и подумать что-то не то.

Конь, чеканя шаг, пошел вперед. Так они и дошли до своего дома.

Слуга забрал коня. Прихрамывая, Ноконзок, поднялся на айван. Факел освещал его середину. В скупом свете росписи на стенах словно ожили. Будто ночью, когда никто из людей не видит, боги ведут свою тайную жизнь — не прячась, не застывая в красивых или грозных позах. Казалось, руки Ардохшо, только что воздетые к небу, вот-вот опустятся и, получившие благословение, припадут к ее ногам — люди, упав на колени, животные, подогнув передние ноги.

Ноконзок застыл, ошеломленный видением.

— Во имя Бога, Милостивого, Милосердного, Любящего. Да будет велик, благостен и победоносен дух госпожи Ардохшо, — зашептал он.

В сердце бывалого воина разлилась благодать, окрепла уверенность в своей силе. Со стены на него смотрела богиня, в руках которой было процветание семьи и могущество царей.

Переборов боль, Ноконзок встал на одно колено и склонил голову к груди. Слова молитвы прозвучали в ночной тишине:

— Даруй мне такое обретение, о благая могущественная Ардохшо, чтобы я стал победителем в схватке с врагом моего господина, с врагами нашего царства…

Ноконзок не заметил, как в дверном проеме показалась Уша. Сонная, кутаясь в теплую накидку из мягкой шерсти, она не смела окликнуть мужа, застав его коленопреклоненным перед расписной стеной дома. Но Ноконзок сам прервал молитву, задумавшись. Не время тревожить благочестивую госпожу ночью. Молитвы к ней обращают при свете дня, когда все черные помыслы врагов Света гаснут в лучах огненного светила. Завтра он пойдет в храм Ардохшо и воздаст ей великие почести!

— Уша! — заметив жену, он смутился. — Не спишь?

Уша дождалась, когда муж встанет, хоть и с трудом, но сдержала себя в порыве помочь ему. Так неловок он был, таким уставшим показался ей. Она подошла только после того, как он выпрямился.

— Уснула было, да проснулась. Что царь? Всем ли доволен?

Ноконзок приобнял ее за талию.

— Не до довольства ему сейчас. И с дороги устал, и думы тревожные.

Сердце Уши упало. Она спросила почти обреченно, зная ответ наперед:

— Воевать будете?

Ноконзок сделал вид, что не расслышал вопроса.

Они прошли в широкий коридор, из которого можно было попасть во все части дома: прямо — в парадный зал, налево — к комнатам очищения, направо — в столовую и спальни, а дальше по узкому проходу — к домашнему святилищу, на алтаре которого рядом с фигурками особо почитаемой семьей богини плодородия стояли фигурки бога огня Фарро и бога ветра Вадо.

Ноконзок любил проводить время в святилище, сидя на широкой суфе, погружаясь в думы об устройстве мира, о судьбах людей, о замыслах богов. Огонек, все время тлеющий в светильнике перед алтарем, очищал мысли и сердце от тягот. Но сейчас ему больше всего хотелось человеческого тепла: прижаться к Уше, уткнуться в ее плечо, втянуть в себя успокаивающий запах ее волос и уснуть блаженно и спокойно! Супруги прошли в спальню. Уша сама стянула с ног мужа сапоги, помогла снять одежду, омыла его ноги, тщательно вытерла досуха и, дождавшись, когда слуга приберет все, сняла платье и, укутав Ноконзока шерстяным одеялом поверх цветастого тканого покрывала, сама нырнула под него и обняла мужа.

— Завтра до свету в храм пойду. Потом к царю, — засыпая, сказал Ноконзок. — Ты не волнуйся. Мы не скоро уйдем. Войска еще на подходе. Да не все решено. Спи спокойно. И за Агизилеса не переживай. С Саданкашем пойдет.

Уша прерывисто вздохнула. Говорили о детях! А богиня поможет, защитит! Они вымолят ее благосклонность, принесут хорошую жертву.

Глава 3. Светлое утро

Дождь угомонился ночью. Барабанная капель за стенами домов постепенно смолкла, уступив место тишине, разрываемой лишь резким криком ночной птицы. Жрец храма Ардохшо ворочался всю ночь и уснул под утро, когда слуга принес и пристроил жаровню с горячими углями ему в ноги. Тепло сделало свое дело: разогрелась кровь в ступнях, а веки тотчас отяжелели и сомкнулись тогда, когда уже пора было открывать их. Слуга не смог разбудить хозяина, как обычно, простыми словами, произнесенными тихим голосом у самого уха: «Вставай, господин, Михро уже на подходе!». Жрец очнулся от прикосновения к плечу холодной руки и, спросонья не разобрав, кто перед ним, испугался и сполз на циновку перед ложем.

— Госпожа моя, непорочная, сильная, чем я провинился перед тобой? За что обрекаешь меня на вечный холод подземелья? — пролепетал он.

Слуга испугался слов хозяина и стоял, не зная, что делать. То ли сказать, что это он, а не богиня, тормошит его, то ли молча дождаться, когда жрец окончательно проснется и сам увидит, что светает, а его старательный слуга в такую рань готов служить ему во имя Великой Богини.

Пока он думал, жрец окончательно проснулся. В полутемной комнате на фоне стены, едва освещенной скупым утренним светом из припотолочного проема, выделялся темный силуэт. Жрец узнал мальчишку, прислуживающего ему.

— Ты это, олух?

Слуга кивнул, подошел ближе, подхватил господина под мышки, поднял и усадил на ложе.

— Упал я, что ли? — спросил жрец, просовывая голову в отверстие шерстяного покрывала.

— Упал, — подтвердил мальчик, расправляя теплую ткань по сухим плечам.

— А ты где был? Почему не поймал?

— Не успел. Ты, господин, очень быстро упал.

— Эх, и за что только я кормлю тебя? — жрец ухватил корявыми пальцами мясистое ухо мальчишки.

— Ой-ой-ой, — запричитал он, пытаясь вырваться.

— Не ойкай! Поделом тебе! Сапоги давай, да побыстрей! Я уже в храме должен быть.

Слуга натянул на ноги жреца сапоги, расчесал костяным гребнем редкие седые волосы, завязал худой пучок сзади у самой шеи, водрузил на голову серебряный обруч. Образок с изображением Ардохшо, искусно сделанный из красноватой глины лучшим керамистом Города Ветров, жрец не снимал. Он всегда покоился на его груди.

Слуга Ардохшо встал, выпрямился, взял посох. Его покои от храма отделяла стена. Но, чтобы попасть в святая святых, ему нужно было выйти наружу и пройти двенадцать шагов до входа. Когда жрец переступил порог своего жилища, в лицо дохнул студеный воздух. Втянув его в себя, он оглянулся на город и с удовольствием отметил поднимающиеся в небо дымные хвосты от разжигаемых очагов — хозяйки уже хлопочут, готовят еду домочадцам. И ему кто-нибудь принесет горячей похлебки. А потом и мясца поест из даров. Богиня делится с ним подношениями! Почмокав в предвкушении жирной еды, старик посеменил в храм.

День стремительно приближался, в воздухе проявлялось все больше света. За крепостной стеной, у которой стоял храм, не видно было горизонта, но жрец знал, что Михро уже на подходе. Скоро взмах его алого плаща прогонит тьму, а птицы возвестят о начале нового дня.

Через широкий проем входа из храма лился неровный свет. Словно часть плаща Михро, он стелился красным по земле, а пламя наружных факелов, трепещущее на ветру, вливалось в него всполохами и создавало иллюзию движения света.

Жрец вошел в храм. Из широкого коридора направо и налево вели проходы. Служитель повернул налево и остановился. Посередине просторного помещения стоял широкий побеленный постамент. Казалось, узкий коридор обтекает его, как канал Город Ветров. Из дальнего угла зала к нему побежал молодой жрец. Белая рубаха на нем просвечивала на фоне пламени факелов, установленных на стенах через каждые два шага. Молодой жрец помог главному настоятелю снять теплую накидку, стащил с него сапоги и унес в комнату, служившую приютом для послушников и хранилищем вещей посетителей.

Опираясь на посох, жрец прошел к постаменту. В центре на нем стоял трон Ардохшо. Деревянный, сделанный из целого ствола старой горной арчи, он радовал глаз изяществом формы. Спинку трона украшала ветвь из ганча с листьями и цветами, раскрашенными яркими красками. Ножки трона были вставлены в подогнанные под них бивни слона. За троном и по углам постамента струился ароматный дымок из курильниц. Высокие, вровень с троном, они напоминали ступенчатые колонны, в открытых капителях которых разжигали травы и благовония.

Жрец остановился у угла постамента. Слева от него, на стенной росписи коридора, ведущего в следующий священный зал, на таком же троне Ардохшо восседала вместе с богом Фарро. Белые одежды, окаймленные тремя рядами тонких черных полос, ниспадали с колен богов, ведущих меж собой неспешную беседу. Ардохшо левой рукой поправляла складки платья на колене, Фарро — с взглядом, полным огненной страсти, протягивал богине горящий факел. Язычки алого пламени освещали чистое и полное лицо богини, окрашивая ее щеки в цвет зари.

Взгляд старого настоятеля задержался на массивном мече, который Фарро придерживал правой рукой. Всегда наготове! Всегда на защите интересов тех, кто щедр в восхвалениях и жертвоприношениях в честь Ардохшо! И вместе с тем Бог огня красив и изящен: тонкие длинные пальцы, совершенные черты лица. Только боги могут быть сильны, воинственны и нежны одновременно! Люди же в сражениях ожесточаются, становятся грубыми. Вспомнился военачальник. На вид суров, всегда подтянут, и руки у него крепкие, без тени ухоженности. Хотя с женой он ласков. Так говорят.

Жрец прошел в сердце храма — в покои богини, где она, воплощенная в великолепную статую, пребывала в размышлениях о мироздании.

Богиня встречала входящих прямым взглядом. Стоя на высоком постаменте, она возвышалась над человеком и смотрела сверху вниз. Складки белого платья, схваченного на бедрах широким шарфом, фалдами ниспадали до ступней в атласных туфлях. В свете факелов открытые плечи богини, длинная шея, лицо с совершенными чертами отсвечивали розовым. Высокую грудь украшало ожерелье из лазуритовых бусин, волнистые волосы разделены прямым пробором и собраны в косу на спине. Золотая корона возвышается над головой, а в вытянутой вперед левой руке богиня держит рог, наполненный гранатами — символом богатства и плодородия.

Стены покоев Ардохшо расписаны цветочным орнаментом, а вокруг богини установлены чаши с плодами и кувшины с вином — подношения жителей Города Ветров, просящих благословения.

Перед богиней, припав на одно колено, молился Ноконзок. Венок в опущенной руке Ардохшо оказался над склоненной головой военачальника. «Будет ему слава и почет!» — заметив это, подумал жрец и хотел выйти, чтобы не мешать, но Ноконзок окликнул его:

— Подожди, отец, я закончил.

Он неловко поднялся, еще раз взглянул на богиню и повернулся к жрецу.

— Возьми от меня, ты сам знаешь, что с этим делать.

Ноконзок достал из-за пазухи мешочек с серебряными монетами и глиняную фигурку богини. Она почти в точности походила на скульптуру в храме, только была без царственных атрибутов в руках и в высоко накрученном шарфе вместо короны. Правая рука богини покоилась на животе, а выражение лица казалось умиротворенным.

Старик кивнул в ответ. Он знает! Он поставит дар военачальника на алтарь, выпьет хаомы²², нальет ее в каменную чашу перед светильником, сядет на суфу и обратит свой разум к богине с восхвалением ее и просьбой даровать начальнику войска кушанского защиту от врага, чтобы он вернулся живым и здоровым и со славной победой.

— Мне пора, — Ноконзок сжал сухую ладонь мощными руками, привыкшими держать меч, — царь призывает! Я там овец привел, распорядись, — кинул он, выходя.

Слуга ждал военачальника у входа. Он быстро натянул на ноги хозяина высокие сапоги, подал шапку и плащ. Снаружи в нетерпении топтался конь.

Свет уже вытеснил тьму, и утро разливалось по городу — ясное, свежее. Вот-вот солнце поднимется над Городом Ветров — и он оживет после дней ненастья, засуетится, зашумит повседневной жизнью.

Получив пятками в брюхо, конь рванул с места, и вскоре Ноконзок спешился во дворе цитадели. Царский дворец тремя ярусами возвышался в самом ее центре. Бодро поднявшись по ступеням главного входа, военачальник прошел мимо вытянувшихся в струну стражников, отдал шапку подбежавшему слуге и вошел в парадный зал, на ходу приглаживая волосы.

В центре, на троне, укрытом пятнистыми шкурами гепардов, восседал Куджула Кадфиз. По обе стороны от трона полукружьями стояли скамьи, на которых согласно чину сидели приближенные. Слева от царя, облокотившись на спинку, беседовали меж собой его сыновья — Саданкаш и Саданкау, рядом с младшим сыном царя сидел Агизилес. Заметив отца, он кивнул ему. Ноконзок сдержанно ответил тем же. Место справа от царского трона оставалось свободным. Военачальник прошел туда; придерживая меч и поклонившись Куджуле, он сел, гордо держа голову. Рядом с Ноконзоком — чуть поодаль, как и полагается по должности, — сидел начальник царской конницы Буцзю. Ему уже приходилось присутствовать на торжественных церемониях в столице, но все же он чувствовал себя неуютно. В нем не было той уверенности, с которой держали себя члены царской семьи и ее приближенные. Буцзю боялся не так поставить ногу, не так посмотреть на кого-то. Ему казалось, что он одет, причесан не как положено, хотя все утро он приглаживал торчащие усы, надевал и снимал войлочную шапку, проверяя, не сильно ли путаются волосы под ней. Если бы рядом была Шаогоз… она бы собрала его как надо! Буцзю украдкой взглянул на военачальника. Сидит с прямой спиной, уверен в себе, и ничего у него не торчит. Волосы стянуты сзади шнуром и нисколько не спутались. Рука Буцзю невольно потянулась к шишке на затылке. Такая прическа была удобна в походах: волосы не щекотали шею, не падали на лицо при быстрой езде. Но как вовремя царь начал речь! Все внимание присутствующих обратилось на него, а рука Буцзю опустилась на колени, едва поднявшись.

— Я вижу всех, кто мне нужен, — сказал царь, и шепот среди вельмож стих. Только потрескивали дрова в жаровне, пламя из которой освещало красными бликами напряженные лица. — Мы готовимся к войне. Долго зрел момент принятия решения. Западные соседи не оставили нам выбора. Парфяне все чаще вторгаются на наши земли, грабят наших подданных, препятствуют торговле. Пришло время дать им такой отпор, который навсегда отобьет желание нарушать границы нашего царства. Военачальник Ноконзок возглавит войско.

Ноконзок встал. В этот момент он забыл о ноющих ранах, о больной ноге, он ощущал силу в теле и власть, которой его наделил Куджула Кадфиз. Голос его звучал громко и уверенно:

— Мы выступаем несколькими отрядами. Два войска по пять дирафшей уже в долине Великих Гор. Их возглавит Саданкау и начальник пограничной стражи западных рубежей. Старая крепость меж двух ущелий — это наш тыл. Отряд в десять дирафшей мы посылаем на границу между Парфией, Паропамисадом и нашим царством. Гонец к царю Гермею отправлен вчера. Предлагаем ему присоединиться к нам в борьбе против наследников Артабана. Саданкаш назначен военачальником того отряда. С ним идет Агизилес. Если Гермей примкнет к нам, то Вардану придется отступить на всей протяженности границ нашего царства и Паропамисада.

— А если не примкнет? — раздался голос начальника цитадели.

— Сами справимся! — с вызовом ответил Ноконзок. — Начало боевых действий в двух направлениях ослабит силы Вардана. Если, конечно, к нему на помощь не пойдет брат. Но, как доносят наши лазутчики, они жестоко воюют между собой. Думаю, Готарз будет наблюдать и ждать случая захватить власть в свои руки.

— А Кангюй?

— Да, на первый взгляд, Кангюю выгодно наше противостояние с Парфией: торговые караваны идут по их землям. Но вряд ли Кангюй пойдет на союз с парфянами против нас. У нас с ними протяженные границы. Торговый путь в Цзибинь, Шеньду все равно идет по нашим землям. Кангюю ни к чему возмущение торговцев. Незачем им воевать с нами.

Агизилес поднял палец.

— Говори, — разрешил царь.

Молодой повеса выглядел сейчас как никогда серьезным. Как ни осуждал Ноконзок сына за беспутную жизнь, он любовался им! Красив, строен, с какой гордостью держит он голову, как легко и непринужденно откинул полу плаща за спину! Его светлые кудри свободно лежат на плечах, взгляд смел!

— Государь, для меня большая честь стать помощником принца Саданкаша! Все мы знаем о его дипломатии и гибкости ума. В другое время я бы не желал ничего иного, кроме как быть рядом с ним и учиться всему. Но, как сказал военачальник, на западных границах у нас два больших отряда, — Агизилес с торжеством посмотрел на отца. Да, он знает детали! Не все время проводит он, как думает отец, в игрищах с друзьями и любовных утехах! — Укрепления у Длинного Ущелья нельзя оставлять без опытного командующего, каким является начальник пограничного отряда. Позволь, государь, стать мне во главе одного из отрядов принца Саданкау. Обещаю быть послушным тебе во всем.

Агизилес низко поклонился. Вельможи зашептали.

— Верно говорит…

— Два больших отряда…

— Начальник не может оставить Старую крепость…

Куджула выпятил губы, раздумывая. Потом кивнул.

— Быть посему! Агизилес возглавит отряд.

Ноконзок опустил глаза. Уша обрадуется этому известию, будет гордиться сыном.

Огонь в жаровне вспыхнул новыми языками. Смолистые поленья зашипели в его объятиях, воздух наполнился хвойным ароматом, хвосты дыма поползли к высоким окнам в стенах. Один из них по пути окутал Буцзю. Как ни уворачивался начальник царской конницы от режущего глаза дыма, он его доконал: слезы потекли из глаз. Буцзю кашлял, опустив голову, но в гулком зале каждый вздох слышен, не то что кашель.

Царь жестом приказал распорядителю дворца убрать едкие поленья. Еще предстояло обсудить с вельможами доставку провизии, подготовку стрел — их понадобится много! На запад уже уходили караваны с верблюдами и ослиными упряжками, доставляющими все необходимое к крепости у Длинного Ущелья и на юг — туда, куда шло основное войско.

Царь отпустил Буцзю, начальника охраны цитадели, потом и вельмож. В зале остались Ноконзок, его сын Агизилес и Саданкаш с Саданкау. Они перешли к хорошо освещенному полу под окнами, где с помощью камней и фигурок всадников помощник царя изобразил схемы сражений. Горные хребты он выложил камнями, оставив между Великими Горами и Горами Тесных Ущелий²³ проход, идущий по дну узких ущелий. За Горами Тесных Ущелий по правому берегу Окса начинались владения Парфии. Левый берег принадлежал Гермею. Хребет служил хорошим наблюдательным пунктом, с каждого отрога которого открывался вид на постепенно расширяющуюся долину, где могли располагаться станы противника.

Куджула провел посохом влево от прохода.

— Саданкау, своих воинов поведешь сюда. Агизилес займет позиции здесь, — он показал направо. Ты, Саданкаш, встретишься с войском здесь, — конец посоха остановился у синей ленты реки, в том месте, где Горы Тесных Ущелий вставали перед ней на колени. — Твоя задача как можно быстрее перевести войско в эту долину, за хребет, но лучше оставаться среди холмов. Парфяне не любят закрытых мест. Будут ожидать вас именно в долине. Возможно — и даже скорее всего! — начнут атаки еще на марше. Воины должны быть готовы к отражению. Сейчас у Вардана там дирафша три голов легкой конницы, сотен пять катафрактов. Но они, разбитые на отдельные отряды, разрозненны. Каждый себе на уме. Вряд ли будут действовать слаженно. Ставка Вардана на другом берегу Окса — во владениях Пакоры. Чтобы переправиться через Окс, им потребуется время. Но парфяне — хорошие воины, опытные. Кони их легки в беге, лучники умелы в пускании стрел. Но и наши всадники не хуже. Основные приемы атак дахов, выступающих в союзе с парфянами, нам известны. Тебе необходимо разработать тактику боя, предусмотреть самые невозможные варианты наступления, определить резерв. Воинов подготовить к сражению с катафрактами. Они страшны, но скованны в движении. Это нужно использовать как свое преимущество.

Царь обошел «поле боя». Союз с Гермеем был бы очень кстати! Они могли бы создать еще один фронт в тылу Пакоры! Что ж, остается ждать ответ из Кабуры²⁴. Еще есть время. Но придется изменить расстановку сил.

— Ноконзок, — царь оперся о посох, не сводя глаз с плана, — нам с тобой придется разделиться. Ты пойдешь с Саданкау и Агизилесом, я — с Саданкашем. Как сложится битва на стыке трех царств, предсказать трудно. Моя конница там будет нужнее! А у вас будет в резерве войско, собираемое у Старой крепости.

За закрытыми дверями послышалась возня, лязг оружия. Руки бывалых воинов легли на рукояти мечей. Опыт боевых походов научил быстро реагировать на необычные звуки. Но двери распахнулись, и в зал вбежал мальчик лет семи. Шапка на его голове сползла набок, кудри выбились из-под нее и закрыли щеку. Мальчик улыбался во весь рот, не отрывая глаз от царя. Куджула опустил руку и шагнул вперед.

— Вима! — только и успел он произнести имя внука, как тот уже обвил руками его шею. — Ух ты, какой большой стал! — Куджула обнял внука, похлопал его по спине. — И тяжелый!

— Я хорошо кушаю, — доложил Вима, устроившись на руках деда.

Мужчины улыбнулись детской непосредственности, а Саданкаш пожурил его:

— Слазь. Не маленький уже.

Куджула опустил мальчика на пол и приобнял за плечи.

— У всех есть дело! — сказал он, обращаясь к военачальникам, и кивнул, давая понять, что аудиенция окончена.

— Что там за шум был? — спросил он внука, подводя к трону. Они уселись на него вместе, рядышком.

— А, — отмахнулся мальчик, — я бежал, воин спускался, я врезался в него, он упал.

Куджула заметил, что Саданкаш у дверей слушает стражника. Отпустив его, сын подошел к трону.

— Твой начальник конницы оступился.

Куджула ухмыльнулся в усы. Не везет сегодня Буцзю: то кашляет, то падает.

— Жив хоть? — не скрывая насмешки, спросил сына.

— Да что ему сделается? — вместо отца ответил Вима. И, забыв о каком-то воине, который попался на его пути, принялся рассказывать деду о своих открытиях на реке, куда утром он успел съездить с воспитателем.

Куджула слушал с вниманием и любовался внуком. Вырос за год, что он не видел его, окреп. Но нежность в лице еще делает его милым. Подрастет, отрастит усы, бороду, станет как он. Хотя… Куджула взглянул на сына. Он не стал! И бороду не носит, и усы только начал отпускать. Никак к его приезду. Да и полные щеки, доставшиеся от матери, как и пухлые губы, придавали его лицу что-то женское, несерьезное. Но родовая черта Кадфизов — крупный прямой нос с бороздкой на переносице, — как тамга, передавался от поколения к поколению. Что особо выделяло Саданкаша из всех Кадфизов — это глаза. Огромные, они будто сами впитывали мудрость, таили в своей непостижимой глубине тайну и знания, которые Саданкаш приобретал, общаясь с пилигримами, прибывающими с торговыми караванами, читая хранимые в особой комнате папирусы из страны Та-кем²⁵, записки на коре и коже обо всем, что было и что есть. Откуда у него такая тяга к знаниям, Куджула понять не мог. Сам он едва научился читать бактрийское письмо, да и то только послания, касающиеся управления царством и сражениями. Но, видимо, есть в их роду природная мудрость, смекалка, которая и передалась сыну от отца. Не зря же именно его выбрала старая ведунья в предводители всех племен!

— Пойдем в трапезную, — позвал Саданкаш, — за хорошей едой мысли текут плавно.

Куджула согласно кивнул, оглянулся: младший сын поглядывал на них, стоя у стены.

— Идите, — подтолкнул он внука, — мы следом за вами.

Саданкаш понял, взял сына за руку, хоть тот и упирался, стремясь остаться с дедом, и они вышли из зала.

— Саданкау! — позвал Куджула.

Высокий, подтянутый, гордый, Саданкау родился на год позже брата. В детстве они были похожи. Но с годами Саданкау изменился так, что только внимательный взгляд углядит в братьях сходные черты. И нос у Саданкау изящней, и излишняя пухлость, как у Саданкаша, не отяжеляет его лицо. Саданкау брил не только подбородок, но и виски. Все волосы он собирал на макушке в тугой пучок и скручивал его в шарик, который под остроконечной шапкой даже не угадывался. Лицо его оставалось открытым, ясные глаза привлекали все внимание смотрящего на него. В них тоже была глубина, но легкая, прозрачная, как вода в источнике. Длинные ресницы обрамляли их, подобно густым травам. Ироничная улыбка, блуждающая в уголках губ, подчеркивала и настроение, сквозившее в глазах. Он всегда такой: усмехающийся, открытый, непредсказуемый. Но красив! Куджула видел в Саданкау себя в молодости. Вот в чем ирония! Сын, который оказался ближе по духу, внешностью походил на мать, а тот, который унаследовал его облик, повторял нрав Нушин. Повторял ли? Может быть, он, как отец, ошибается? Не он ли сам предпочел старшего сына, видя в нем наследника трона, а младшего обделил вниманием еще в детстве?

Куджуле хотелось обнять Саданкау. Но он не мог. Теплоту его сердца передавал только взгляд. Почувствовал ли ее сын? Или его приветливость была лишь признаком воспитанности?

— Отец! — сын склонил голову вполоборота.

— Присядь, — Куджула показал на место рядом с собой.

Саданкау не спешил.

— Не стоит мне привыкать к трону, он не для меня.

Дерзко, но прямо! И это хорошо! Куда лучше интриг и прикрытых лестью обид.

— Для тебя тоже есть трон. И он будет тебе впору, если примешь земли под ним как свои, — так же прямо ответил Куджула.

Саданкау присел на скамью рядом и смотрел на отца снизу вверх. Куджула принял это и без особых предисловий сказал, что давно хотел сказать, а теперь случай придал той мысли верное направление.

— Северные земли моего царства будут в твоем подчинении, если ты сам того пожелаешь. Мне нужен хороший тыл на границах с Кангюем, с империей Хань, с Даванем. Без тебя мне не справиться. Как выдворим парфян с наших земель, как восстановим здесь свою торговлю, пойдешь дальше вдоль границ, укрепляя их пограничными отрядами и давая понять соседям, что каждая пядь нашей земли под охраной. Город Герая²⁶ тесен для тебя. И я там появляюсь время от времени. Знаю, не любишь встречаться. Выбери сам, где поставить свой трон. Ты мой сын! Этого не забывай!

Ирония сползла с губ сына. Его взгляд спрятался в глубине глаз, но отец видел, что его настроение изменилось. Он не ожидал такого разговора, привык к нравоучениям. Куджула не стал ждать вопросов прямо сейчас — пусть подумает! Но добавил то, о чем тоже давно думал:

— У тебя две дочери. Это хорошо для укрепления династических союзов, но для сохранения традиций семьи, для передачи трона нужен сын. Почему твоя жена не рожает больше? Ты тратишь свое семя на наложниц. Не хочешь входить в спальню к этой женщине — возьми другую. Но сына роди!

К Саданкау вернулась ироничность. Вновь привычка слушать наставления отца не слыша, не переча, а погружаясь в себя, взяла верх. Куджула заметил это.

— Ладно, пойдем в трапезную. Саданкаш прав: семейные дела лучше решать с кубком вина в руках.

Он встал первым и успел положить руку на плечо сына. Хоть так. Саданкау медленно поднялся, глядя отцу в глаза; молча, легко склонив голову, простер руку к дверям. Куджула кивнул и, отдернув плащ с рукояти меча, твердым шагом пошел впереди.

Глава 4. Царица тамариска

В пору, когда земля, щедро одарив людей зерном, плодами, травами, засыпает до Праздника пробуждения природы, воздух холодеет, и все живые существа торопятся утеплить свои норы, набрать запасов на долгие холодные дни, укутаться в теплые меха. Человек, в отличие от животных, кажется безоружным перед стихией. Тонкая кожа не убережет от заморозков, даже самые густые волосы не создадут того тепла, которое защитит от стужи. Но боги одарили человека умом. Он научился строить дома из глины, шить теплые накидки из меха животных, использовать шерсть коз и овец для создания одежды. Он укротил огонь — великий дар богов, защищающий и от холода, и от злых сил.

Ранним утром, когда клочья тумана нехотя расползались по земле, задерживаясь над студеной поверхностью городских водоемов, Шаогоз проводила мужа до ворот города, и повернула назад. Стражники с интересом посматривали со стен на беременную женщину, не спеша идущую по широкой улице. Она куталась в длинный плащ, но он не мог скрыть ее необыкновенную женственность. Мягкая походка, грациозные повороты головы, прикрытой покрывалом, завораживали. Казалось, будто сама Ардохшо вошла в город, а сила созидания разгоняет вокруг нее и туман, и тяжелые мысли. Вряд ли воины со стен и башен города могли рассмотреть лицо красавицы, нежность которого сравнима разве что с лепестками весенних цветов; они любовались ею, как терракотовой статуэткой — символом плодородия и семейного счастья. Только гончар, спешащий к своей печи в этот ранний час, поймал взгляд карих глаз, словно окутанных необыкновенным золотым сиянием.

По велению мужа Шаогоз с детьми и небольшой свитой накануне приехала в Город Ветров. Дорога тяжело далась ей. Ребенок внутри беспокоился, толкался, просился на волю. Но не пришел еще срок, и Шаогоз волновалась. Буцзю поселил ее с мальчиками в хорошем доме недалеко от цитадели. На то был приказ самого царя! Муж хотел, чтобы они жили в поле, в шатре, но царь не позволил — не место женщине среди воинов, а в стужу за толстыми стенами дома теплей и надежней.

Семья, которой принадлежал дом, владела большим куском земли. Всем нашлось место в других постройках на дворе. Они стояли по кругу, недалеко от рва, окружающего цитадель. В центре оставалась большая площадь, занятая стойлами для лошадей, загоном для овец, а за пределами участка, у самого рва, возвышался небольшой холм. Вот с него в этот ранний час и раздавался детский смех. Неужели ее непоседы устроили игру вблизи цитадели?.. Шаогоз, тревожась, свернула за угол дома и пошла по небольшой улочке, огибающей холм. Земля на нем дышала влагой. Желтая трава, примятая дождем, словно стекала с него тонкими ручейками. Мальчики скатывались по ней, потешаясь друг над другом. Увидев их, Шаогоз рассердилась.

— Шодиа, Родиа, что это вы устроили? — она грозно окрикнула сыновей.

Дети, пойманные врасплох, остановились и, понимая, что сейчас им влетит за грязь на штанах и мокрые подолы ачканов, испуганно переглядывались.

Шаогоз поднялась к ним, придерживая живот. Как она не уследила за детьми?! Стыд-то какой! Не успели приехать и сразу проказы! Шаогоз исподлобья поглядывала на улицу. Кроме спины удаляющегося одинокого мужчины, она не увидела никого. Только несколько стражников пялились на нее со стены цитадели. Царская стража! Донесут царю, Буцзю рассердится…

— Быстро в дом, — приглушенным голосом приказала она.

Братья, вытирая грязные руки о штаны, дружно закивали и покатились вниз. Шаогоз не успела возмутиться, как сама, запутавшись в подоле накидки, поскользнулась и съехала вслед за ними. Она только ахнула, и тут же над ней нависли две курчавые головы.

— Мама, ты тоже катаешься? — это Шодиа.

Шаогоз одна различала своих близнецов не только по особым приметам на лицах, но и по голосу, и по манере говорить. Шодиа вел себя живее, он быстро реагировал на все происходящее, говорил первое, что придет в голову. Родиа же был медлительным, никогда первым не отвечал, а лишь сводил брови в задумчивости и молчал, пока не обратятся именно к нему.

— Я не катаюсь, — ответила Шаогоз, — я упала. — Она прислушалась к себе. Легкая волна боли прошла поперек живота. — И это очень плохо…

— Что, плохо? — Шодиа наклонился к ней еще ниже. Завитки его волос коснулись щеки матери.

— Вот что, — как можно спокойней сказала она, — бегите в дом, позовите кого-нибудь…

Она не успела договорить, как мальчики, обгоняя друг друга с криком «Мама упала, мама упала!», помчались в дом.

Утро уже просочилось через узкое окно под потолком, осветив часть ложа скупым рассеянным светом. Саданкау приоткрыл один глаз. В световом ручейке перед его носом краснел пухлый сосок. Наложница, ублажающая его всю ночь, крепко спала. Разгоряченные страстными ласками, они оба не ощущали утренней свежести, а лишь теплоту тел, сплетенных в единое целое. Саданкау освободился от объятий и сел на ложе. Тут же по его спине пробежались чуткие пальцы. Плоть ответила приливом соков, и для любовников время снова остановилось, но лишь до тех пор, пока наслаждение не достигло пика, вслед за которым Саданкау отпрянул и жестом выпроводил горячую наложницу.

Слуга принес воды в кувшине, чашу для омовений, чистую одежду, еду. В густом воздухе покоев еще висел аромат трав от чадящей курильницы.

— Убери ее, — приказал Саданкау, — оставь дверь открытой.

Сквозняк выветрил запахи страстной ночи, и к тому моменту, когда в покои заглянул начальник стражи, от прошедших здесь событий осталось лишь удовольствие в членах и сонливость.

— Отец где? — не отвечая на приветствие, спросил принц, косо взглянув на дородного бородача.

— В стойбище, господин. Там ночевал.

Саданкау пригубил чашу с горячим отваром эфедры, смешанной с пряными травами, и про себя улыбнулся. Это хорошо, что отец не привечает стен, а любит шатры в поле! Меньше опасности столкнуться с ним случайно. С тех пор как Саданкаш отбыл к берегам Окса, царь призвал младшего сына на службу в цитадели. С одной стороны, Саданкау это было на руку: подальше от дома, в котором по утрам он опускал глаза при виде обиженной его невниманием жены. Чего она хочет? Злая, вечно что-то просящая, не умеющая доставить такое удовольствие, которое желает он. И не нравятся ему женщины ее типа — сухие, костлявые. Он женился по приказу отца на согдийке из Мараканды. «Нам необходимы династические союзы!» — так сказал отец, ставя его в известность о предстоящем браке. Саданкау не возражал. Ему было все равно. Разве что время от времени придется нырять в постель к жене. Поначалу это было интересно. Она сжималась, вскрикивала. Это его занимало. Но потом надоело. То ли дело наложницы! Он выбирал их по своему вкусу, особым мужским чутьем угадывая спящую до поры до времени страсть и желание угодить своему господину всем, что он хочет. А он хотел многого! Он обожал, когда женщина, лаская его, льстила медовыми словами его красоте: идеальный профиль с орлиным носом, глаза с поволокой, от которой она сходит с ума, мягкие кудри, сильные руки…

— Господин… — начальник стражи что-то говорил.

Саданкау напрягся, возвращаясь в утро.

— Что?

— Обход…

Да, обход постов! Это теперь его обязанность! Зачем только?.. Не лучше ли улучшать воинское мастерство в стремительной скачке? Царю видней. Он не спорил. Да и глоток свежего воздуха не помешает, чтобы освободиться от любовного дурмана.

Саданкау поднялся на стену цитадели. Необычная возня внизу привлекла его внимание. Несколько человек суетились вокруг молодой женщины, которая лежала у подножия холма на другом берегу рва. С высоты крепостной стены люди казались крохотными, но глаз у Саданкау был острый — в той суете он увидел что-то необычное.

— Что там происходит?

Стражник пожал плечами.

— Дети играли, потом подошла женщина, потом она упала, потом дети побежали за помощью. Вот пришла помощь.

Саданкау смерил воина презрительным взглядом, ничего не сказал и пригляделся. Несколько человек подняли женщину и понесли. Сзади бежали два мальчика, удивительно похожие друг на друга. «Почти как мы с братом!» — подумал Саданкау. Солнце, только что поднявшись над городом, осветило лицо женщины. Она была встревожена, но в полном сознании. Заколка выпала из ее прически, и валик волос рассыпался по рукам несущих ее мужчин; несколько прядей соскользнули на землю. Саданкау чуть не крикнул: «Осторожно!», испугавшись, что пряди цвета сердолика, играющие золотом в солнечном свете, испачкаются, но вовремя остановился. И в тот же миг он поймал быстрый взгляд женщины, повернувшей голову в его сторону. Издали он не мог разглядеть ни цвета ее глаз, ни нежности кожи, да и она вряд ли смотрела именно на него, но соприкосновение взглядов встревожило.

— Узнай, кто она, — приказал Саданкау начальнику стражи.

— Так… известно кто, — ответил тот без особой охоты.

Саданкау терял терпение.

— Кто?

— Жена асбаробида царя — Буцзю, — доложил начальник стражи. И добавил: — Вчера прибыла. Беременна она. Видать, рожает…

Начальник стражи умолк, а Саданкау прикусил губу. Такого с ним не случалось. Чья-то жена, беременная, которую он и разглядеть как следует не успел, вдруг смутила. А эти олухи подумали… Что они подумали? Он прищурился и смерил взглядом стоявших рядом воинов: стражник вытянулся, сжав копье; начальник стражи опустил глаза. Донесут отцу!

— Что вы тут стоите, раззявы? — прикрикнул Саданкау. — Марш по своим местам! Сам закончишь обход, — приказал бородачу и, закинув конец накидки на плечо, поспешил уйти со стены.

Шодиа и Родиа сидели на приступке у стены хозяйственной постройки и молчали. Они прислушивались к суете в доме, переглядывались, когда слышали окрики старой служанки, требующей от молодых то воды, то чистый холст. Когда раздавался крик мамы, они пугались, но оставались на улице, хоть и очень хотелось забежать в дом, прижаться к ней, спросить, заглядывая в ласковые глаза, не надо ли чего-нибудь. Так продолжалось несколько часов. К полудню ближе хозяйка дома увела их в свои покои, заставила переодеться, накормила, наказала сидеть в тепле, дала каждому в руки игрушку: Шодиа получил терракотовую лошадку, Родиа — такую же маленькую собачку, озорно поднявшую хвостик на спину. Но игра не клеилась, мальчики теперь не только прислушивались к звукам снаружи, но и поглядывали в приоткрытую дверь, пытаясь что-то увидеть.

Но вот они услышали крик младенца. Резкий и требовательный, казалось, он сразу изменил все вокруг. Воздух, висевший тяжелым облаком над двором, вдруг поредел и наполнился светом, птицы, умолкнувшие было, снова засуетились над крышей, кони в стойле закивали гривастыми головами. Из дома выбежала служанка, окликнула молодого парня, ожидающего у стойла. Быстро обменявшись с ней несколькими словами, он вскочил на оседланного жеребца и поскакал к городским воротам. Таясь от слуг, Шодиа выбрался из дома и добежал до поворота на улицу, чтобы посмотреть, куда он ускакал.

— К воротам, откуда мы приехали, — доложил он брату, вернувшись.

Родиа вопросительно взглянул на него.

— Пойдем?

Шодиа кивнул в ответ.

Мальчики вышли во двор и, сделав пару шагов, встали в нерешительности.

— А как заругают?

Сомнение в голосе брата насторожило и Родиа.

— А давай тихонько, — втянув голову в плечи, как заговорщик, предложил он.

Мальчики на цыпочках перебежали двор и, прислушиваясь к звукам в доме, выждали момент и нырнули внутрь.

Счастливая и умиротворенная, Шаогоз обнимала новорожденную дочку. Девочка не дождалась положенного срока рождения, но выглядела здоровенькой. Только личико сморщено, как у старушки, и ладошки большие. Шаогоз прижалась губами к тоненьким пальчикам дочки, бессмысленно смотрящей еще мутными глазками куда-то вдаль. В дверях послышался приглушенный шепот: сыновья стояли в нерешительности и во все глаза пялились на мать и малышку.

— Подойдите, — позвала Шаогоз, — озорники, — добавила ласково: — Это ваша сестренка, идите, посмотрите.

Мальчики не двинулись с места. Шодиа ответил за обоих:

— Да мы и отсюда видим…

Мать рассмеялась.

— Подойдите, не бойтесь.

Служанка подтолкнула их, и мальчики приблизились к ложу.

Мать протянула к ним руку, взяла две горячие ладошки и соединила их с маленькой ладошкой дочери.

— Вы — старшие, вы — мужчины, вам всегда защищать ее и беречь!

Дети переглянулись.

— А играть с ней можно? — спросил Шодиа.

Шаогоз отпустила их руки, откинулась на подушку. От слабости клонило в сон. Она проговорила, закрывая глаза:

— Можно, когда подрастет…

Служанка забрала ребенка и вывела мальчиков из комнаты.

Столько событий случилось за последнее время! Шаогоз чувствовала себя растерянной. Нарушился привычный ход событий в ее жизни. После замужества она училась быть хорошей женой, хорошей хозяйкой, потом хорошей матерью. Она благословляла мужа, когда он уходил в поход, ждала его возвращения, заботилась о себе, заботилась о близнецах, чтобы росли крепкими, чтобы муж мог гордиться сыновьями. Жила в стойбище, в хорошем шатре, на воле, окруженная верными людьми. Хозяйством занимался достойный человек — дядя Буцзю, она помогала ему как могла. Жили они мирно, все было на своих местах, ничего не менялось многие годы до тех пор, пока Куджула Кадфиз не призвал Буцзю к себе на службу. Это случилось после того, как царь со свитой прибыл к ним в стойбище. Из рассказов стариков Шаогоз знала, что царь, как и она, родом из асиев. Но впервые она увидела Куджулу Кадфиза в стойбище мужа. Все они тогда высыпали из шатров, все оставили свои дела, чтобы только увидеть царя, возвысившего юэчжей, создавшего из кочевых племен сильное царство, не уступающее даже Даваню!

Шаогоз вместе с другими женщинами стояла вдоль тропы, по которой ехала царская конница. Было тепло, легкие одежды свободно облегали тело. Рубаху с разрезом у груди и густыми сборками по горловине на бедрах молодой женщины обтягивал шарф, низ рубахи доходил до пят, но полупрозрачная ткань, то облегала ноги, прижатая ветром, то играла фалдами. Нитка бус, собранных из бусин разной формы и размера — большого, ромбовидного из горного хрусталя, звездчатых из кости, шаровидных из сердолика, мелких, приплюснутых из кораллов — украшала шею Шаогоз. Серьги в виде тонких золотых колец выглядывали из-под прядей волос, забранных, как у всех замужних женщин, в строгую прическу, которую на затылке скрепляла массивная заколка с навершием в виде петуха. Обод, крученный из разноцветной пряжи, стягивал непослушные пряди у висков.

Шаогоз глазела, как и все, но именно перед ней остановился конь царя. Подняв глаза, молодая женщина поймала удивленный взгляд: Куджула Кадфиз смотрел на нее! Он смотрел так, будто увидел чудо! Шаогоз смутилась и быстро скрылась за спинами других. Но тот взгляд она запомнила и никогда не говорила о нем мужу. Все люди приняли остановку царя за случайность, за причуду его коня, никто и словом не обмолвился Буцзю об особом внимании царя к его жене. Да и она думала, что это просто случайность. Но когда Куджула Кадфиз призвал Буцзю в свой отряд, когда он назначил его начальником конницы, Шаогоз снова вспомнила тот взгляд, и ей стало не по себе.

Вчера она второй раз в жизни увидела царя. Она старалась не смотреть в его сторону, но в этот раз он не разглядывал ее. Царь стоял у своего шатра, когда обоз остановился в лагере у стен Города Ветров, а радостный Буцзю помчался доложить о прибытии семьи. Куджула мельком взглянул на обоз, приказал устроить семью в городе и отпустил начальника конницы до утра.

До глубокой ночи дети не отпускали отца. Они рассказывали ему о новых жеребятах, которых им подарил дедушка, о том, что Шодиа слетел со спины своего, как только взгромоздился. Они спорили, кто лучше вел себя и больше помогал маме, показывали сокровища, найденные в пути: сухой корень дерева в виде змеи, круглый, как шар, камень, глиняный черепок… Шаогоз, видя зовущий взгляд мужа, еле увела мальчиков спать, и, наконец, уединившись на широком ложе, они воссоединились как муж и жена.

На следующий день у Шаогоз было много дел, но она не успела ничего! И теперь, дремля после родов, она прислушивалась к звукам за стенами дома, ожидая Буцзю и переживая, что не может встретить его в новом платье с расписной шелковой накидкой на плечах. Слабость не давала подняться, но служанка расчесала ее волосы, собрала в жгут, скрепила лентой, омыла ее тело, умастила ароматным маслом, облачила в чистую белую рубаху. Что ж, хоть так! Женщина всегда должна радовать мужа! Так учила ее мать.

За стеной заплакала новорожденная дочка. Материнский инстинкт вытеснил другие мысли, и Шаогоз приказала принести девочку.

— Нашли кормилицу? — присаживаясь, спросила она. Ее груди еще не отяжелели от молока.

— Нашли! Уже идет! — ответила служанка, прежде переглянувшись с кем-то, ожидающим за дверью.

Шаогоз прикоснулась к щечке дочери пальчиком и приказала:

— Принесите после кормления.

Она снова прилегла. Но стоило ей прикрыть глаза, как над ухом раздался шепот:

— Госпожа…

Еле разомкнув веки, Шаогоз увидела перед носом шкатулку.

— Подарок от царя, госпожа… посыльный принес.

Сонливость как рукой сняло. Шаогоз растерялась. Служанка держала на ладонях небольшую шкатулку из светлого, чуть зеленоватого камня. Флакон для аромата точно из такого камня ей подарил Буцзю. Он и сейчас в ее сундучке с косметикой. Подарку мужа она обрадовалась, но подарок от царя испугал. Кто она ему, чтобы он посылал ей подарки?.. Шаогоз почувствовала беду. Зачем Буцзю вызвал ее сюда, в город, в котором собралась вся царская семья, в город, откуда войско пойдет воевать? Что она будет делать здесь, когда Буцзю уйдет с конницей?

— Госпожа… — служанка заметила смятение в лице Шаогоз, — посыльный ждет…

Это испугало еще больше.

— Чего он ждет?

Служанка пожала плечами.

— Не знаю…

Шаогоз справилась с волнением, привстала, облокотившись на подушку, и взяла шкатулку. Тяжелая, но поместилась на раскрытой ладони. Холод камня остудил горячую кожу. Шаогоз поставила шкатулку на ложе и открыла. Внутри на красной бархатной тряпице лежала серебряная подвеска треугольной формы с шестилепестковым цветком в середине. В центре цветка сиял зеленый камень. В петельку на одной из вершин треугольника был вдет тонкий кожаный шнурок. Шаогоз подняла подвеску. Рассеянный свет из дверного проема оживил цветок, обозначив вокруг камня несколько серебряных шариков, которые, как тычинки, окружили зеленый пестик.

Сжав подвеску в кулаке, Шаогоз приказала поблагодарить за подарок. Посыльный ушел, а она встала, достала статуэтку, изображающую богиню-покровительницу женщин, поставила ее на постамент в углу комнаты, приказала возжечь курильницу с ароматными травами, принести чашу с водой. Служанка поставила чашу к ногам богини. Высотой с ладонь, красноватая статуэтка, выполненная мастером из глины, передавалась из поколения в поколение. Шаогоз получила ее в дар от матери. Обнаженная, в смиренной позе, с опущенными вдоль туловища руками, богиня смотрела вдаль. Во всем ее облике ощущался покой женщины, владеющей тайной. Невысокий тюрбан на голове добавлял величия. Шаогоз обращалась к ней, как к матери, за советом, просила о здоровье детей, о благополучии своей семьи. Но сейчас беспорядочные мысли смущали сердце, и Шаогоз не могла сосредоточиться на чем-то одном. Она зажгла фитиль масляного светильника перед алтарем и зашептала молитву:

О, добрая, мощная, бескрайняя, славная именем,

Длиною равная всем водам, по земле текущим!

Внятной молитвой хочу восславить тебя,

Доброй молитвой хочу восславить тебя,

Освещенную водами непорочными, водами первозданными!

Шаогоз плеснула водой из чаши по четырем сторонам, провела по лбу мокрыми пальцами, прикоснулась к сухим губам.

О, милости прошу я у тебя! — проговорила она с придыханием. —

Да обрету я покой в мыслях своих,

Да будут дети мои благословенны тобой,

Да будет мир и согласие в семье моей…

Буцзю застал жену, стоящей на коленях перед образом Ардохшо. Фитиль потрескивал в светильнике, дымные ароматы стелились по темной комнате, подсвеченные лишь слабым огоньком. Буцзю не мешал молитве. Он слышал, как жена повторяла священное для всех кушанов имя богини, и мысленно сам благодарил ее за покровительство и благополучное разрешение от бремени его любимой.

Когда Шаогоз поднялась с колен, он подошел к ней и обнял. Она вздрогнула.

— Не пугайся, это я… — ласково шепнул он на ушко.

Шаогоз откинула голову назад. Крепкое плечо мужа всегда было ее защитой, и сейчас она верила, что так будет всю их жизнь.

Буцзю потянул ее на ложе. Присев рядом, она опустила голову на его грудь, втянула в себя свежий запах полей, смешанный с ядреным запахом пота.

— Тяжелый был день? — спросила она, не поднимая головы.

Буцзю гладил ее, борясь с желанием. Не время! Да и пора уходить! Царь отпустил только проведать жену и новорожденную дочь. Все было готово к походу, и начальник конницы должен быть в это время с воинами, не расслабляясь в семье, не думая о домашнем уюте.

— Как всегда, — ответил он, — не тяжелее, чем у тебя, — добавил, целуя в лоб.

Шаогоз улыбнулась.

— У нас дочь!

— Доложили!

— Она еще слабенькая, но быстро окрепнет! — поспешила успокоить она.

— Я видел. Совсем кроха.

Они помолчали.

— Мы скоро уходим, — в тишине слова мужа прозвучали приговором. — Не будем ожидать положенных дней, завтра пойдем в храм и дадим ей имя. Позаботься о достойной жертве! Я приду утром, если смогу. Нет — сама пойдешь.

Он отстранился от жены, решительно хлопнул рукой по ложу. Ладонь попала на шкатулку.

— Что это?

Буцзю взял ее, повертел, открыл — пустая, только красная тряпица лежит на дне.

Шаогоз раскрыла ладонь. Камень в центре цветка моргнул зеленым глазом.

— От царя принесли… подарок… дочери! — нашлась Шаогоз, едва скрывая волнение.

Казалось, Буцзю не услышал его. Взял подвеску, посмотрел ближе. Вернул со словами:

— Сохрани! Царский подарок! — и решительно встал.

Монета на его груди скатилась ниже, словно напоминая о другом подарке царя. Буцзю ничего не сказал больше. Поправил меч, одернул полы ачкана и вышел.

Топот копыт прозвучал прощанием. Шаогоз облегченно вздохнула. И с чего она решила, что подарок ей?! Конечно дочери! Как она раньше не додумалась?.. Фитилек у маленького алтаря тихонько дымил. Статуэтка богини отсвечивала красным, как огонь, блики которого отражались в спокойной воде.

Глава 5. Перед походом

Ночь выдалась звездной! Небесные светильники сияли, как всегда, лишь радуя холодным светом, но оставаясь безучастными к делам людей. Любой человек, мечтательно смотрящий на ночное небо, невольно замечал особые формы, в которые собирались небесные стада, пытался разглядеть в них образы, известные в земном мире, найти в них ответы на свои вопросы.

В эту ночь огромный желтый глаз бога Мао затмевал светом все небесные огни сразу, его сияние будоражило кровь, лишало покоя — и все это казалось странным, беспричинным и особенно тревожным накануне большого похода.

Старший сын царя с отрядом лучников уже семь дней как отправился на встречу с войском у границ трех государств. Отряд Буцзю тоже пойдет туда со дня на день. Царь чего-то выжидает. Но караваны с провизией идут к западным границам царства каждый день. Похоже, что затевается не одна битва, а длительная война.

Как бы в ответ на размышления начальника царской конницы раздался звон колокольчика. Один из верблюдов каравана, готовящегося к отправке, поднял голову и гордо повел ею вокруг. Двугорбые гиганты стояли груженые и как ни в чем не бывало пожевывали колючку. Буцзю встал, потряс ногами, разгоняя застоявшуюся кровь. Стражники подняли головы, заметив силуэт начальника у шатра. Он кивнул им, проходя мимо. Мол, хорошо, что не спите, не теряете бдительности.

Меланхоличный верблюд — любопытный от природы — свысока посмотрел на приближающего человека. «Чего не спит? — как бы говорили его внимательные глаза. — Зачем пришел?»

Буцзю похлопал верблюда по шее. Гигант уже оброс к зиме: длинная коричневая шерсть гривой закрывала его шею и бока, стянутые крепкими ремнями. На спине верблюда, между горбами, висели тюки с поклажей.

— Тяжело, небось? — Буцзю кивнул верблюду как приятелю.

Тот приблизил губастую морду к самому его лицу. Чего хочет?..

Буцзю отстранился от него, улыбаясь.

— Жуешь все! Ну жуй, жуй, что тебе еще делать?!

Буцзю прошелся вдоль каравана и обратно, еще раз взглянул на желтый глаз Мао — поднялся высоко, оглядывает землю. Что он видит? Видит ли он будущее? Чем закончится битва с дахами? Почему-то Буцзю был уверен, что им придется сражаться не с парфянами, а с такими же кочевниками, как и они — бесшабашными, бесстрашными в воинственном порыве, с сильными руками, умеющими крепко держать меч. Но до битвы на мечах будут летящие роем стрелы. Будут длинные копья катафрактов…

Волнение охватило Буцзю, словно он уже защищался щитом от летящих стрел, словно уже уворачивался от смертоносного копья. Кисть руки сама легла на рукоять меча, другая сжала воздух, словно в ней был лук. Пот прошиб начальника конницы. Он стянул с головы шапку, протер ею лоб. Да, ожидание смерти подобно! Скорей бы уже в бой! Все лучше, чем сидеть здесь, тем более когда за стеной города в их семейной постели сейчас спит теплая и желанная женщина, одна мысль о которой приводит в возбуждение.

Скоро рассвет. Шаогоз будет ждать его, чтобы вместе отправиться в храм. А он не придет… Царь запретил отлучаться из лагеря. Все наготове. В любой момент отряд может выступить.

Буцзю постоял у шатра. Ветер охладил голову. Буцзю повертел войлочную шапку, будто забыв, каким образом она оказалась у него в руках, и надел ее. Загнутый вперед конец колпака повис шариком. Уши и шею прикрыли длинные концы шапки. Буцзю шумно втянул в себя свежий воздух, постоял немного и пошел спать. До утра оставалось еще полночи!

Утро началось с вести, которая расстроила Шаогоз: Буцзю не придет! Царский гонец спозаранку объезжал дома знатных семей, сообщая о том, что воины готовятся к походу и проводить их молитвами и добрыми напутствиями домочадцы смогут со стен цитадели, ворота которой будут открыты для всех до полудня.

Значит, войско тронется в путь до полудня! Шаогоз засуетилась. Она достала полотняный мешочек, вынула из сундука пояс, сшитый ею самой для мужа, торопясь и от этого не сразу попадая костяной иглой в маленькие ушки на бляхе, пришила ее к поясу. Дернула несколько раз, проверяя, крепко ли держится и, довольная своей работой, свернула пояс в рулон вокруг бляхи и отдала слуге с наказом тотчас отвезти Буцзю, обязательно найти его и передать в руки ее подарок.

Когда слуга скрылся за городскими воротами, Шаогоз вернулась в дом, нарядилась, взяла дары для богини, позвала служанку, которой наказала принести новорожденную дочь, и вместе они пошли в храм. Хозяйка дома вызвалась сопровождать их.

Дорога к храму шла через квартал гончаров. Проходя мимо печей, Шаогоз ощущала тепло, идущее от них. В прохладный день предпоследнего месяца перед днем, когда тьма будет праздновать победу над светом, это тепло как никогда согревало и давало надежду на победу и света, и кушанского войска. Шаогоз думала о муже и уже мысленно просила богиню-покровительницу сохранить ему жизнь в битве, вернуть его домой невредимым.

— Пришли, госпожа.

Они обошли старое прямоугольное здание. Жена асбаробида удивилась: не таким она представляла себе Храм Великой богини.

— Это пристройки для слуг. Храм дальше, — заметив недоумение на лице госпожи, поспешила успокоить ее хозяйка их дома.

Они обогнули пристройку и оказались перед айваном, в глубине которого у стены виднелась суфа, а в свете факелов на стене напротив входа поблескивала свежими красками картина с изображением всадника на коне, направляющегося к двухэтажному дому. Конь шел, высоко поднимая передние ноги, полы красного ачкана, хорошо сидящего на стройной фигуре мужчины, распахнулись, и под ними белели просторные шаровары. В доме мастер изобразил женщин, встречающих всадника. С черными волосами, разделенными пробором, в накидках красного цвета женщины благородного происхождения приветствовали всадника со второго этажа, а служанки и наложницы с рыжими волосами и в накидках желтого цвета смотрели на него с первого этажа.

Войдя в храм и едва привыкнув к неяркому свету фитилей в светильниках, Шаогоз разглядела на картине Богиню, стоящую вдалеке между всадником и домом. Богиня протягивала воину скипетр. В другой руке — нежно розовой, украшенной массивным браслетом, — на раскрытой ладони она держала чашу. Следуя правилам, Шаогоз поклонилась и вдруг поняла, что в руках богини нет привычных для глаз рога с плодами и цветочного венка. Это смутило. Ведь ее одежда та же: складчатое платье, шарф вокруг бедер, лента, придерживающая гладкую прическу, развевается сзади…

Жрец, который вышел навстречу гостям, заметил удивление на лице незнакомки и пояснил:

— Нана встречает вас с благословением, как и победителя…

— Нана? — переспросила Шаогоз. — Но я шла в храм Ардохшо…

Жрец сделал знак хозяйке, которая, видимо, была частой гостьей в этом храме, и она отвела служанку с ребенком к суфе.

— Храм Ардохшо на другом конце города, госпожа, но там возносят молитвы те, кто жаждет воинской славы и мудрости. Ты пришла с ребенком, — он отвел руку к суфе, не сводя глаз с красивого лица незнакомки, — значит, ты пришла в нужный храм! Посмотри, — жрец приобнял Шаогоз за талию и провел ее в приоткрытую дверь — сердце храма, войти сюда — честь для любого посетителя! Шаогоз хотела было возразить, что и Ардохшо помогает, но голос жреца звучал так умиротворяюще. Из глубины храма наружу вытекал дымный аромат благовоний: что-то едва уловимое, что-то вроде знакомое в нем успокаивало и приводило к смирению. Слова возражения так и остались непроизнесенными. — Видишь? — Жрец простер руку в противоположный угол зала. Такие же женщины, как и ты, изображены здесь. Они принесли детей для благословения нашей богине! Ведь именно она помогает женщинам с родами, помогает охранить детей от зла, помогает обрести душевный покой и благополучие, помогает встретить своего воина…

Оказавшись наискосок от суфы в другом углу прямоугольной комнаты, Шаогоз замерла. В окружении изящных курильниц, мерцающих огоньками из треугольных отверстий в середине округлых стенок, над которыми из чаш поднимались светлые струйки ароматов, на суфе стояла Богиня в привычном наряде. Темно-красное платье струящимися драпировками спускалось до пят; белая рубаха проглядывала в вырезе ворота и между распахнутыми полами внизу; перлы украшали низ широких рукавов. Черные волосы, разделенные на прямой пробор, были скатаны валиком от висков, а позолоченное ожерелье с красным овальным камнем матово мерцало на открытой шее. Богиня казалась одного роста с обычной женщиной. Лицо ее — ярко-розовое с четко очерченными красными губами — дышало покоем. Богиня смотрела на Шаогоз так, словно только что повернула голову, а за миг до того она внимала женщине, скульптура которой располагалась справа от нее. У ног женщины на корточках сидела девочка. Ее волосы тоже были убраны валиком, как у богини…

Служанка подала Шаогоз дочку. Та было всхлипнула, но мать уже подошла с ней к статуе богини и встала рядом с другой женской скульптурой, которая, как и она, держала дитя на руках. Ребенок изображенной женщины оказался взрослым мальчиком. Его черные кудри обвивал бронзовый обруч, на ножках краснели сапожки, но что-то в его облике говорило о нездоровье. Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками?.. Шаогоз хотела поближе разглядеть мальчика, но ее внимание привлекла серьга в ухе женщины. Ее подвесили на нитке, продетой в маленькое отверстие в мочке уха. На золотой проволоке висел слон. К его хоботу и задней ноге мастер приделал тончайшей работы шнурок, плетенный из золотых нитей. Со стороны ноги слона к этому шнурку прикреплялась пластина с камнями. В центре каплей сиял прозрачный красный камень, под ним собрались в трилистник более темные сердолики, а над ним коромыслом полумесяца застыл матово-белый камень. Два круглых сердолика ушками повисли на его концах. Луна и солнце в окружении звезд! Шаогоз восхитилась.

— Ты можешь просить у нашей покровительницы все что хочешь, — шепнул на ухо жрец, и Шаогоз отвела взгляд от чудесного украшения.

Она кивнула в ответ и опустилась на колени. Служанка положила на край суфы дары богине, завернутые в шелковый отрез, хозяйка дома шепнула жрецу о жеребце, поставленном в стойло во дворе храма.

Шаогоз не слышала их, не видела. Она ощущала тепло своей дочери и просила богиню даровать девочке крепкие дух и тело, чтобы, став взрослой, она могла родить много детей и восславить свою покровительницу, как сегодня ее мать.

Когда женщина встала, жрец подошел к ней.

— Нареки мою дочь, — сказала Шаогоз.

— Вийус! — пафосно воскликнул жрец. — Ты пришла ранним утром, едва только заря осветила небо любимыми цветами Наны. Так пусть твою дочь зовут Заря!

Имя понравилось Шаогоз. Всегда яркая, всегда желанная, всегда символ начала жизни и светлого дня!

— Благодарю! — поклонилась она богине.

Служанка забрала девочку, а Шаогоз развернула сверток с подарками, достала миниатюрную фигурку музыкантши с лютней в руках — пусть развлекает Нану красивой музыкой! Справа от сидящей девочки на желтоватом полу стоял каменный алтарь. Невысокий, выточенный из желтого известняка, он опирался о пол четырьмя ножками постамента. Площадка для подношений на нем оказалась совсем миниатюрной. Шаогоз поставила фигурку ближе к одному краю, а перед ней положила изящный костяной гребень — подарок Буцзю на свадьбу! На нем, вторя идее статуэтки музыкантши, сидя на слоне, словно в такт ее музыке, танцевали полуобнаженные красавицы с тонкими талиями, полными грудями, широкими бедрами. Именно так представлялось плодородие женщины в образах, пришедших на бактрийскую землю из Гандхары. Шаогоз дорожила этим гребнем, подолгу рассматривала вырезанную на нем сцену развлечений и мечтала о любви и нежности, о веселом времяпрепровождении, которое осталось в ее девичьем прошлом, так и не успев реализоваться полностью. Только в мечтах Шаогоз продолжала беспечно танцевать под музыку рожка, которой ее ублажал мальчик из их стойбища. Его глаза потухли, когда Буцзю увез ее в свой стан…

Шаогоз решила преподнести этот гребень богине не только как дар, но и как избавление от искушения, которое будоражило сердце, когда она брала гребень в руки.

Мешочек с серебром, отрез шелка Шаогоз оставила на суфе. Жрец сам решит, где место этим подаркам!

Они покинули храм с чувством исполненного долга: хозяйка дома, что приобщила приезжую даму к вере в истинную богиню плодородия; Шаогоз, что ее дочь получила имя и благословение; служанка, втайне надеясь, что и ее тихие молитвы о счастливом замужестве услышаны Великой богиней.

Светлое утро омрачилось набежавшими тучами. Не иначе бог ветра Вадо хотел соблазнить Ардохшо и посылал ей в дар все воды мира! Шаогоз прибавила шаг. С сильными порывами ветра до ее слуха долетал резкий голос глашатая. Он стоял на стене, окружавшей цитадель, там, где ее разрывали ворота, и во всю мощь легких читал повеление царя. Площадь перед цитаделью заполнял народ: в этот час здесь можно было увидеть и простой люд, оторвавшийся от хлопот, и беспечно шатающихся повес из состоятельных семей, и знатных женщин в окружении слуг. Шаогоз волновалась. Она вдруг подумала, что Буцзю уйдет, так и не узнав имя дочери. Она крикнет его со стен цитадели, когда он будет проезжать мимо во главе царской конницы! Но услышит ли он?..

Перед самым домом Шаогоз едва не упала. Близнецы вылетели ей навстречу — и так стремительно, что она удержалась на ногах благодаря служанке, оказавшейся сзади.

— Что ж такое! — воскликнула Шаогоз, переводя дух. Слезы брызнули из ее глаз. — Вы решили убить меня?! — накричала она на мальчиков, оторопевших от удивления. — Прочь! Идите в дом и сидите там!

Служанка, делая страшные глаза мальчикам, тихонько забрала ребенка и так же тихо, как это умеют только слуги, удалилась в глубину дома, уведя с собой всех детей.

Шаогоз упала на ложе, закопавшись лицом в скомканное покрывало, и дала волю слезам. В безудержном потоке выплеснулось все напряжение последних дней, все ее разочарование, обиды, растерянность. Зачем она здесь? Зачем Буцзю позвал ее сюда, где кроме него нет ни одного родного человека, где нет привычных стен родного дома, где даже храм ее покровительницы Ардохшо закрыт для нее? Разве не у Ардохшо она должна была просить благополучия для своего мужа — защитника, отца ее детей?! Внутренним чувством Шаогоз понимала, что совершила измену, что богиня отомстит ей, что она не услышит оправдания слабой женщины в потере рассудка под искушающий шепот жреца Наны. Опомнившись, она села. В углу на поставце, услужливо поставленном туда хозяйкой дома, стояла фигурка Ардохшо. Вокруг нее лежали любимые каждой женщиной предметы: круглое зеркало с длинной костяной ручкой, стеатитовый²⁷ флакончик со сладким ароматом, косметические палочки с наконечниками в виде указующей руки, пудреница.

Шаогоз взяла свою фигурку, забилась в угол ложа и зашептала:

Во имя Михро, Милостивого, Справедливого, Любящего.

Да будет велик, благ и победоносен дух госпожи моей Ардохшо!

Даруй мне такое обретение,

о Благая Могущественная Ардохшо,

дочь грозного Вахша,

Властительница речных вод,

Покровительница заблудших женщин,

чтобы муж мой стал победителем

чтобы разбил он врага

пятьюдесятью сотнями ударов,

ста тысячами ударов,

тысячей десятитысячных ударов,

десятью тысячами несчетного числа ударов!

Голос Шаогоз креп с каждым словом, они слетали с нежных губ так, будто она сама рубила врага — смело, беспощадно! Сердце стучало в груди все сильней и сильней, горячая кровь разгонялась по всему телу. Шаогоз скинула накидку, крепче сжала потеплевшую в руке терракотовую статуэтку.

— Мама…

Сквозь туман слез в полутемной комнате проявилась курчавая головка сына. Шаогоз шмыгнула носом, утерла слезы.

— Родиа, это ты?

Мальчик подошел к ней и встал рядом с ложем, всматриваясь в глаза.

— Ты плачешь? — спросил он.

Родиа! Это в его голосе сквозь мальчишескую звонкость уже пробивалась твердость.

Следом за ним вошел Шодиа. Шаогоз снова шмыгнула.

— Не плачу, замерзла. Холодно там, — кивнула на стену. И вдруг такая нежность охватила ее. Она раскрыла объятия. — Идите ко мне!

Мальчики голубками прильнули к груди матери. Она поцеловала каждого в макушку, обняла крепко. Фигурка богини, зажатая в руке, будто кивнула. Шаогоз выдохнула. На сердце полегчало. Она не одна! Самые родные ее люди здесь, с ней рядом. Все образуется.

— Собирайтесь, пойдем в цитадель, — сказала она ласково, — отца проводите…

Слезы снова было подобрались к самым глазам: вот-вот озера переполнятся, капли влаги повиснут на ресницах и покатятся по щекам. Шаогоз часто заморгала. Хватит плакать! Не пристало ей, жене асбаробида царя, показаться на людях с красными глазами и распухшим носом!

— Все, вставайте! Приведите себя в порядок! — она позвала служанку. — Логза, займись мальчиками и мне принеси кувшин с водой.

Наряжаясь, Шаогоз думала о Буцзю. Ей не давала покоя мысль о том, как сообщить ему имя дочери. Вдруг в шкатулке, где она подбирала себе серьги, ее пальцы нащупали кожаный шнурок. Шаогоз осенило: надо написать имя дочери на куске кожи и передать мужу с посыльным!

— Логза! — в возбуждении, боясь не успеть, Шаогоз выбежала из своей комнаты.

Служанка, оказавшись с хозяйкой лицом к лицу и испугавшись ее горящих глаз, упала на колени.

— Вставай! — она подняла девушку. — Найди писаря! Быстро! И кусок кожи для письма!

За стенами дома слышался шум проходящих мимо повозок, говор людей сливался в один поток речи, в котором отдельными ручейками иногда звучало знакомое слово или обрывок фразы. Простолюдины идут за город провожать войско! Шаогоз выхватила из рук служанки кусок выделанной кожи и сама побежала к писарю.

Как долго он выводит каждый значок! Удивив писаря неожиданной просьбой в такое время, Шаогоз ждала, когда он закончит дело. Под именем дочери она решила написать свое. Так надежней! Буцзю сразу поймет, от кого письмо и чье имя написано первым. Как только писарь провел по последнему процарапанному значку палочкой с краской, Шаогоз кинула ему монету и побежала за ворота.

Толпа едва не смяла ее! Люди, кони, колеса в колее грязи — голова закружилась. Шаогоз ослабла. Она стояла среди шумного потока и утонула бы в нем, если бы несколько всадников не окружили ее и не оттеснили толпу в стороны.

— Кто ты, красавица? Почему стоишь здесь? — приятный голос раздался сверху.

Шаогоз подняла голову. Перед ней на ретивом коне, удерживая его поводом, восседал статный мужчина в высоком колпаке, украшенном нашивными серебряными бляхами. Шаогоз не могла отвести глаз от чистого лица всадника, смотревшего на нее с ухмылкой на губах, но так пронзительно, что она смутилась. Один из его спутников спешился, подошел к ней и шепнул:

— Это принц Саданкау, ответь ему.

Шаогоз еще больше растерялась, сжала кулак, и кусок кожи напомнил о Буцзю. Ее муж — начальник царской конницы! Она жена важного человека! Ни к чему ей опускать глаза даже перед принцем!

— Я — Шаогоз! Мой муж — ябгу Буцзю, асбаробид! — твердо сказала она, но почему-то это вызвало у принца веселье.

Он улыбнулся, усмешка при этом пропала с его губ, но глаза светились, и в них Шаогоз увидела… интерес мужчины. Мороз пробежал по ее коже. Она снова отвела глаза.

— Жена асбаробида потеряла мужа? — спросил принц.

Спутники поняли его иронию и рассмеялись. Кони, возбужденные шумом вокруг, едва стояли на месте. Шаогоз почувствовала себя оскорбленной. Она сжала свое послание, и хотела было убежать, но воин, стоявший с ней рядом, остановил, взяв за локоть.

— Не уходи, принц всегда ироничен. Я знаю твоего мужа. Что ты хочешь? Я помогу.

Шаогоз подняла глаза на молодого мужчину. В отличие от принца — гладко выбритого, холенного, — тот выглядел как все воины, как ее Буцзю — с усами, в войлочной шапке с набалдашником на конце; по его темно-синему богато расшитому плащу было понятно, что он из знатного рода, но в его голосе не сквозила усмешка.

— Передай Буцзю это послание, — она ухватилась за спасительную соломинку, — вчера у нас родилась дочь, сегодня я дала ей имя. Он должен его знать, перед тем как уйти.

Воин взял кусочек свернутой кожи, на прощание сжал кулачок Шаогоз в своей руке.

— Иди домой, здесь не место знатной женщине.

От его слов потеплело на сердце. Она кивнула в ответ и, как прощалась бы с мужем, напутствовала своего спасителя:

— Будь смел, но береги себя!

Вскочив в седло, воин, казалось, забыл о ней. Свита принца сорвалась с места, миг — и толпа, снова сомкнувшись, оттеснила Шаогоз в сторону.

Момент подъема конницы всегда волновал Куджулу. Было в нем что-то величественное. И созревал этот момент, как бутон. Вот он только проклюнулся, и вдруг — лепестки напряглись, еще пара вздохов — и каждый оторвется от другого и примет природой установленное положение в одной для всех форме. В ожидании подъема войска как раз назрел тот ключевой момент. Несмотря на множество шумов в стане, казалось, воздух затих, остановился в движении и повис над головой. Еще миг — и мощный порыв сдвинет его толщу, всадники взлетят вверх и спины коней примут их как желанную ношу. И тогда все вокруг зашевелится, заживет другой жизнью: жизнью в движении, в нетерпении схватки, в боевом азарте.

Куджула стоял на пригорке, откуда его видел каждый воин: подтянутый, в белых шерстяных штанах, заправленных в мягкие красные сапоги, в расшитом золотом ачкане, в плаще, скрепленном у шеи золотой пряжкой, в высоком желтом колпаке, украшенном по ободу лазуритовыми бусинами. Накануне он подстриг бороду, и теперь она аккуратным валиком окаймляла его подбородок.

Царь поднял руку. Все внизу затихло. Когда он опустил ее, раздался пронзительный голос рожка. Воины, как один, взлетели на спины коней, нетерпеливо перебирающих ногами. Знаменосец поднял шест с подобием крупной головы коня на нем и длинным шлейфом вместо туловища. Ветер потрепал его, и все пришло в движение. Конница, выстроенная в пять рядов, двинулась на юг, оставляя укрепленный город, на стенах цитадели которого вздымались ввысь разноцветные шарфы женщин, провожающих воинов в дальний и опасный поход.

Буцзю ехал во главе конницы и во все глаза смотрел на стены цитадели. Там ли Шаогоз? Провожает ли его? Какое имя дали его дочери в храме? Неужели он так и не узнает… Вот мелькнул белый шарф… не ее ли? Он дарил ей похожий, с золотой каймой на концах… Женщины выкрикивали имена мужей, махали шарфами, и Буцзю показалось, что он услышал свое имя и… вон она — Шаогоз! Подняла сыновей на стену между зубцами, держит их, а белый шарф развевается в их руках. Боль отпустила сердце. Он получил благословение любимой, увидел своих детей. Вот только дочка осталась для него безымянной…

Обогнув город, войско повернуло на юг. Скоро они дойдут до Паретаки и будут идти по ее берегу, пока не доберутся до Окса. Почти до Окса. Они свернут к Тармите²⁸ и где-то за ней, на широких просторах долины, встретятся с основным войском. В дальнейшие планы царь не посвятил своего начальника конницы. Его задача — не тактика, а готовность войска к сражению. Буцзю оглянулся. Царь в сопровождении приближенных не спеша ехал сбоку от рядов всадников. Буцзю приосанился. Он ехал впереди всех, его всем видно! Перед ним раскрывалась широкая долина, ограниченная на горизонте Горами Тесных Ущелий. Хребты маячили вдалеке, прикрытые легким туманом. Далекие и близкие одновременно. Туда, за горную гряду, лежал их путь. И его путь к воинской славе.

К царской свите подъехал отряд из двадцати всадников. По нарядной остроконечной шапке Буцзю узнал принца Саданкау. Высокомерный, он даже отцу не оказывал нужного почтения. Сдержанный кивок после короткого разговора — и отряд, возглавляемый Ноконзоком, легким галопом ускакал на запад. Буцзю показалось, что приближенный Саданкау хотел привлечь его внимание взмахом руки. Кто он? Буцзю вспомнил: сын военачальника Ноконзока! Постоянный спутник принца! Что ему до какого-то ябгу из малоизвестного рода? Показалось…

Мысли Буцзю снова вернулись к жене. Как только будет возможность, он отправит ей весточку. А там, глядишь, и от нее получит ответ. Буцзю успокоился. Его семья в безопасности, за крепкими стенами Города Ветров. Он обеспечил их всем необходимым, на жизнь хватит! С хозяйством Шаогоз справится, она умеет! А положение жены начальника царской конницы достойно того, чтобы горожане уважали ее — никто не обидит.

Ветер погнал облака на восток. Конница вышла к реке и направилась на юг. Горы Тесных Ущелий остались справа. Паретака несла ржавые воды к Оксу, торопясь рассказать о кушанском войске, идущем к его древним берегам. Окс только лениво вздохнул: не впервой! Уж сколько войск он окатил своими водами — и персов, и йонов, и саков… — пусть идут, все ему, старику, развлечение!

Глава 6. Война с парфянами

Вечерняя заря подарила Оксу небывалую яркость, окунув кисти с алой краской в его мутные воды. Гладкие и обманчиво спокойные, они засветились розовым, чтобы уже через миг закрутиться воронками и утащить на дно даже свет зари. Левый берег могучей реки принимал ее плавно, и дальше — уже сухим и колючим — уходил долиной. До самого горизонта стелилась степь, испещренная лентами дорог, проторенных за века бесчисленным количеством ног и копыт. Заря угасала, и вместе с ней уходили в ночь земли Паропамисада. Только огни факелов, обозначившие пограничную крепость на той стороне, маячили вдали.

Стены цитадели Пандахеона²⁹ тоже осветились огнями. С высоты крутого берега Окса открывался широкий обзор и на соседей, и на пристань, у которой закончили погрузку несколько кораблей, чей путь лежал к Гирканскому морю³⁰. В свете зажженных огней в устье оврага, обрамляющего восточные стены крепости и заполненного водами Окса, суетились грузчики и корабелы, заканчивая свою работу. Саданкаш смотрел на них и думал о том, что с той стороны уже может не быть караванов — перевалы на высоких хребтах, по рассказам торгового люда, и в жаркие дни жалящие холодом, закрылись непроходимыми снегами. А ответа от Гермея нет! Войска на месте, готовы к сражению. Послать посольство в Кабуру? Но что это даст? Чтобы пройти по землям Паропамисада, нужна охранная грамота. Местное население враждебно к варварам, как они называют кушанов вслед за саками. Да и путь займет не меньше месяца. Даже в благоприятное время ущелья между горными хребтами труднопроходимы, стремительные потоки рек загоняют караваны на узкие тропы на головокружительной высоте. Цари Паропамисада спрятали свою столицу у подножий таких высоких гор, вершины которых всегда покрыты снегами. Гермей давно должен был получить послание Куджулы Кадфиза, но с ответом не торопится — молчит! Что это означает: он против союза с кушанами или думает, как вступить в союз с наибольшей для себя пользой? Притязания Парфии, разногласия с сыном и племянником ослабили власть Гермея, недавно занявшего трон брата. Казалось бы, союз с кушанами для него выгоден. Но что-то останавливает его в принятии решения.

Свет вечерней зари угас. От реки повеяло холодом. Саданкаш запахнул плащ и оглянулся на город, ставший форпостом еще при Наксендаре³¹. Переправа через непредсказуемый в стремительном течении Окс оставалась важным пунктом на торговых путях, проходивших через земли кушанов. Они усилили Пандахеон высокими, крепкими стенами, расширили город, в котором на постоялых дворах отдыхали перед трудной дорогой купцы и караванщики, жили стражники и таможенники. И ночью город не утихал. Люди собирались у костров, рассказывали о своих приключениях в пути. Бродячие певцы — постоянные спутники караванов — развлекали суровых мужчин песнями; странники, несущие свою веру по миру, проповедовали, собирая вокруг себя тех, кого занимали вопросы жизни и смерти больше, чем проблемы дней насущных. На краю города, за цитаделью, и сейчас был виден хвост дыма от негаснущего огня в святилище храма огнепоклонников. Верующие в Будду, заметные в толпе по темно-красным накидкам, вели неспешные беседы в своем кругу. Царь не препятствовал строительству храмов разной веры, и они строили ступы на земле Тармиты.

По пути в Пандахеон Саданкаш видел одно из удивительных круглых строений буддистов, внутри которого хранились святые для верующих предметы, связывающие их с Буддой — богочеловеком, которому они поклонялись и которого называли Просветленным. Рядом строили монастырь для паломников, способный дать не только кельи для уединения, но и прокормить в ответ на свободный труд.

Саданкаш спустился с башни и уединился в своих покоях. Огонь в жаровне плясал языками пламени, создавая на стенах живые картины с тенями. Теплый воздух расслабил, жирная еда разморила. Он достал из походного сундука плотный пергамент, развернул его на ложе и, поставив рядом светильник с новым фитилем, сосредоточился на карте, начертанной писарем с особой тщательностью по сведениям путешественников и доносам лазутчиков.

Гряда Гор Тесных Ущелий, разделяющая владения кушанов и парфян, плавно спускалась к Оксу безжизненными холмами. Именно там удобный проход для войск. Но тем и опасный! Другого такого нет. Не зря горы называются непроходимыми! За сыпучими хребтами, изрезанными глубокими ущельями с отвесными стенами, в долине могут стоять лагеря дахов — вездесущих военных союзников парфян, жадных до крови и добычи. Сколько их? Скорее всего, Куджула уже знает — донесли! И вряд ли их там много. Лучники сомнут их в атаке, если успеют первыми пойти в наступление. Дальше что? Саданкаш перевел взгляд на северо-восточный конец хребта, туда, где горную стену, разделяющую кушанов и парфян, продолжают Великие Горы. Покрытые арчовыми лесами, с плато, одной своей частью поднятыми на головокружительную высоту, а другой переходящими в долины, они незначительно выше, хотя и более удобны для конницы, чем острые камни осыпей или овражистые кручи Гор Тесных Ущелий. Ноконзок поведет войско через узкое ущелье, называемое Каменными Воротами. Они уже должны были преодолеть их и закрепиться на отрогах Великих Гор, защищаясь тем самым от лучников, возможно, ожидающих их на открытой местности, которая для маневров более удобна, чем горные кручи. Важно пройти Каменные Ворота, пока вражеские лучники не заняли их!

Часть отрядов кочевников отвлечет на себя Аштату. Царь Никшапайи не подведет! На него можно рассчитывать, не то что на Гермея. Саданкаш помял подбородок. Досада на бесполезное ожидание путала мысли. Хватит сидеть за стенами крепости! Его сердце рвется в бой! Свою миссию он выполнил — терпеливо ожидал известий и был готов пойти послом к Гермею. Теперь уже поздно, ждать нечего. А если и прибудет гонец с того берега, то найдет царя на поле сражения.

Фитиль испустил струйку чада, огонек едва не утонул в масле светильника. Саданкаш поправил фитиль и снова сосредоточился на карте. Когда Вардан узнает, что враг идет по его землям, захватывая все больше поселений, он сам ринется в бой. Чтобы собрать значительные силы, необходимо время. У него нет постоянного войска наготове; оно существует отдельными отрядами, возглавляемыми гордыми и своевольными предводителями, предпочитающими нападать, а не обороняться. Чтобы самому вступить в бой, ему придется переправляться через Окс. Там мы его и встретим! К тому времени часть земель будет уже захвачена, и Вардану придется вступить в переговоры.

Саданкаш почувствовал себя неуютно — верный признак того, что не все продумано. Ведь у Вардана есть союзник — сын Гондофара! И он постарается угодить хозяину — выйдет со своим войском. Вот здесь и пригодилась бы помощь Гермея! Он мог бы остановить племянника и тем самым ослабить Вардана. И еще одно оставалось неясным: где сейчас находится Готарз? В какой момент он появится? А в том, что он выйдет на поле сражения, Саданкаш не сомневался. Где его ждать? И как не дать всем силам противника соединиться? Если это случится, то они будут иметь превосходство в численности. Пока подтянутся резервные отряды Куджулы, в ударной группе могут произойти весомые потери.

Саданкаш позвал слугу.

— Посыльных ко мне! — приказал он. — И писаря!

Вскоре на листе пергамента черной краской писарь записал приказ начальнику конницы, пребывающей у Реки Кочевников: «Принц Саданкаш именем Куджулы Кадфиза, ябгу кушанов, стойкого в вере, приказывает Бузано асбаробидо немедля выдвинуться с десятью дирафшами всадников к крепости Пандахеон и там ожидать». Писарь свернул пергамент в трубку, завязал кожаной тесьмой, скрепил ее глиняной печатью, на которой Саданкаш вдавил свою личную тамгу — трезубец, опирающийся на ромбовидное ушко с горизонтальной полосой над ним. Во втором письме принц сообщал царю, что от Гермея нет известий и он, Саданкаш, отправляется к войску вслед за посыльным.

Гонцы исчезли в ночи, направив своих коней один на восток, другой на запад. Саданкаш в ожидании утра забылся в чутком сне, еще и еще раз просчитывая в уме варианты исхода сражений.

Ветер ударял в стенки походного шатра, проверяя его на прочность. Шкуры прогибались под его порывами, но шатер стоял крепко. Куджула сидел на войлочной подстилке, поглядывая за приоткрытый полог. Воины теснились вокруг костров. Натянутые на самый лоб шапки, запахнутые плащи защищали от ветра. Но он, словно злясь на людей, осмелившихся остановиться в поле в студеный месяц Творца, окатывал их резкими и оттого особо холодными порывами.

Куджула ожидал известий от Саданкаша и от лазутчика, два дня назад посланного с особым заданием.

На пороге шатра показался воин. Он присел на колени и протянул к царю раскрытую ладонь. На ней лежал круглый кусок глины с царской тамгой — три пары рогов горного козла, соединенные в центре в одной точке.

Куджула кивнул, воин удалился, и на его месте появился бородач, укутанный в бедняцкий ачкан, подпоясанный веревкой.

— Входи, — разрешил царь.

Худощавый мужчина с видом бродяги сел справа от входа. Неряшливая борода, усы и драная войлочная шапка, надвинутая по самые брови, почти полностью скрывали его лицо. Глаз гостя не разглядеть, только его взгляд — лисий, колючий — прожигает насквозь. Слуга принес горячий мясной отвар. Бородач принял чашу и, сжав ее замерзшими пальцами, вдохнул тепло, паром исходившее от нее.

Царь подождал, пока он не осушит чашу до дна. Поставив ее рядом, лазутчик вытер губы тыльной стороной ладони и, без страха глядя на царя, сказал:

— Нашел проход. Начинается в пяти переходах отсюда. Конницей быстрей, — подумав мгновение, исправился: — Склоны ущелья слишком крутые и сыпучие, чтобы там мог кто-то укрыться, — не забраться. Дальше ущелье поворачивает влево и расширяется. Там ложе ручья, но сейчас воды нет. Если двигаться рысью, понадобится меньше полдня, чтобы выйти на открытое место, к Живому Источнику. Около него стан дахов. — Он пристально взглянул на царя, но лицо Куджулы оставалось непроницаемым: он слушал. Тогда лазутчик продолжил: — Лагерь поставлен крепко. Давно стоят. Есть небольшие отряды у реки.

— Насколько небольшие?

— До ста человек. Обозов рядом нет.

— Все?

Гость кивнул.

Царь кинул ему мешочек с монетами, и лазутчик удалился.

Храп только что остановленного коня насторожил Куджулу. Он встал и вышел из шатра. Ветер тут же накинулся на него, но Куджула даже не запахнулся. Только свободные пряди волос затрепетали у лица, будто ветер решил закрыть глаза человеку, бросающему ему вызов.

Всадник спрыгнул с коня и, припав на колено, протянул царю сверток.

— Послание от принца, — сказал он.

Куджула вернулся в шатер, поднес кусок тонкой кожи к факелу и прочитал. С досады он сжал зубы. Молчит Гермей! Что ж, придется действовать самому и с хитростью! На военном совете, собранном тотчас же, царь распределил роли каждого по своему плану. В стане закипела работа.

Буцзю получил приказ переодеть пять десятков воинов так, чтобы они походили на простых людей. Мечи и дротики спрятали за полами ачканов, луки и колчаны со стрелами сложили на спины верблюдов и укрыли их. Во главе каравана Куджула поставил дородного начальника отряда, внешне похожего на выходца из Рума. Из-за нехватки зубов во рту он говорил, присвистывая, так что его речь не сразу понимали. Два десятка воинов оставили как есть — охрана каравана. Буцзю возглавил отряд оставшихся лучников.

Не дожидаясь рассвета, войско в три дирафша вышло в сопровождении проводника в тайное ущелье, чтобы к началу битвы успеть в тыл врага и дальше для нападения на станы дахов.

Один дирафш Куджула оставил в резерве, выдвинув вперед только обоз с вооружением и провизией.

Проснувшись больше от холода, чем выспавшись, Кунха, бывший ябгу племени, власть в котором у него отобрал брат, запахнул длинные концы войлочной шапки вокруг шеи и, толкнув свернувшегося калачиком воина, спавшего рядом, побежал к реке. Кунха облегчился, сквозь сонную пелену в глазах посматривая на петляющий внизу Окс, ударил себя по плечам для разгона крови и побежал назад. Воины просыпались один за другим, и вскоре задымили потухшие за ночь костры, забурлила вода в котлах.

Еще издали Кунха увидел всадника, который галопом мчался вдоль реки.

— Какая муха его укусила спозаранку? — пробубнив себе под нос, Кунха тем не менее напрягся. В степи уже ходили слухи о кушанской армии, собирающейся у переправы. Но то далеко! Вчера еще не было никаких известий о походе кушанов. Ночью никто не ходит. Что случилось там, что этот всадник так спешит?

— Караван! — выдохнул он, еще не спешившись.

— Караван? — Кунха удивился. — Откуда? Вчера не было слышно…

Всадник понял его по-своему.

— Оттуда идет, — махнул назад, — много верблюдов, охраны двадцать конников, сопровождающих видел человек… по два на верблюда, — нашелся он. Видать, ночью встали, мы не видели. Сейчас в двух переходах от нас.

Кунха присвистнул.

— По два на верблюда? Двадцать всадников? — переспросил он.

— Ну, так… да… верблюдов много! Богатый караван! — глаза кочевника заблестели алчным огнем.

В Кунхе тоже проснулся азарт. Будет богатая добыча — будут новые воины. Против большого войска его брат не устоит — отдаст знамя рода, и снова он, Кунха, станет его предводителем!

— Седлать коней! — закричал он и побежал к своему.

Они ехали рысью, но Кунха едва сдерживался, чтобы не перейти в галоп. Не стоит так спешить — подсказывал его воинский опыт. Налетим с ходу — испортим товар. Вдруг там мешки со специями или лазурит россыпью? Кунха почти наяву представил себе рвущийся от вонзившейся стрелы мешок на горбах верблюда и высыпающиеся из него драгоценности. Нет! Он подойдет как таможенный отряд, остановит караван, осмотрит все, усыпит бдительность охраны и уж потом порешит всех! Нет, не всех! Ему нужны рабы! Он уйдет в горы, в далекую долину меж суровыми хребтами, где поставит свой стан — крепкий, как крепости парфян, будет пасти отары, сеять ячмень…

Звон колокольчиков выдернул его из облака мечтаний. Караван! Впереди на осле, покачиваясь в такт поступи длинноухого, едет крупный мужик с замотанной головой. Спит, что ли? Его голова расслабленно болтается, того и гляди оторвется. Кунха подъехал ближе. Всадник очнулся ото сна, поднял на него недоуменные глаза. Кунха скривился в усмешке. Замерз ночью, вот и накрутил на голову что попало!

— Эй ты! — грозно окликнул он сонного караванщика и поднял коня перед ним на дыбы.

Осел со страху шарахнулся в сторону. Толстяк едва не упал. Кунха рассмеялся во весь голос. Его воины между тем объехали караван с двух сторон, окружая его. Охранники, на первый взгляд дремавшие в седле, вскинулись. Кунха поздно увидел в их опущенных руках обнаженные мечи. Следом за ними люди, сидящие на верблюдах, сдернули с поклажи чехлы и кинули тем, кто внизу, луки; колчаны со стрелами оказались у них под плащами. Казавшийся увальнем караванщик, не слезая с осла, взмахнул рукой снизу вверх — и дротик вонзился Кунхе в горло. Часть отряда Кунхи, оказавшаяся позади каравана, подняла луки, но не все успели натянуть тетивы. Из утренней дымки тучей выскочила конница. Хватило несколько стрел издали и точных взмахов мечей — и все воины бывшего ябгу пали, поверженные кушанами.

Буцзю, зарубив трех разбойников, разочарованно остановился. Разве это бой? Сами, как разбойники, напали, да и отряд врага был небольшой.

— Собрать оружие, восстановить караван! — приказал он. — Идем дальше!

Снова сложили луки на поклажу, снова закрыли их от случайного взгляда, снова воины пошли рядом с верблюдами, спрятав оружие под плащами. Караванщик теперь перебрался на коня. Он снял тюрбан с головы и повязал широкую ленту. Поднявшееся солнце пригрело затылок. Михро на их стороне!

Проснувшийся Окс, подпрыгивая волной на порогах, с интересом поглядывал на странный караван, только что ощетинившийся смертельными стрелами и снова продолживший путь тихо и степенно, сообщая о себе лишь позвякиванием колокольчиков на шеях верблюдов.

Буцзю вырвался было вперед, но его догнал посыльный.

— Собери войско, отстань от каравана! — так передал царь.

Караван поравнялся с бывшим лагерем Кунхи. Два его сородича суетились у котла. Стрелы вонзились в них неожиданно. Дахи так и осели на землю с удивлением в глазах.

Вскоре на отвесном берегу реки показались юрты таможенной стражи, окруженные низким глиняным забором. Женщины открывали пологи для просушки юрт от ночной влаги, часть стражников сидела у очагов, часть занималась конями, стоящими в стойлах. В плотных ачканах и накинутых поверх них меховых безрукавках воины выглядели сурово. Но из оружия при них были лишь дротики. Приход каравана оказался для них неожиданным. В конце сезона рату, когда холод сковывает степь, а воды Окса становятся обжигающе холодными, караванные дороги замирают. Только легкие суда еще проходят по реке, но и их не так много.

Один из воинов приосанился, откинул полу ачкана и сжал рукоять акинака. Несколько человек подбежали к нему. Получив указания, они поспешили к каравану, продолжающему идти дальше.

— Эй, эй! — посвистывая, всадники пытались привлечь внимание караванщиков, но они упрямо шли вперед, будто ни юрт, ни всадников не заметили.

Начальник стражи насторожился. Выслал отряд побольше. Тем временем первые посыльные, приметив впереди гордо восседающего всадника, решили, что он и есть главный караванщик, и попытались проехать к нему. Охрана каравана преградила путь.

— Таможня! — все еще напористо выкрикнул старший в отряде.

Но охранники будто не слышали его. Они взяли таможенников в круг и прижали их едва ли не к бокам верблюдов. Точные уколы мечами — и все посыльные легли на спины своих коней.

Начальник стражи издали не мог понять, что там происходит. Не дождавшись возвращения хотя бы одного посыльного, он сам оседлал коня и с оставшимися воинами пустился в погоню. Битва закончилась быстро. Караван как шел, так и продолжал идти дальше. За ним остались лежать поверженные таможенники. Женщины попрятались в юртах. Один всадник, случайно задержавшийся в лагере, попытался берегом уйти от следующего за караваном войска. Но на крутом обрыве и его настигла стрела кушанов.

Окс получил свою жертву! Тело таможенника оказалось тяжелым, но не настолько, чтобы утопить его сразу. В безвременные кладовые на дне ушли обнаженный акинак, мешочек с монетами, а взлохмаченного воина в безрукавке Окс повалял в волнах, поднял над водой, показывая пролетающему Вадо свою добычу, но, отвлеченный тигром, вышедшим на охоту в прибрежные камыши, забыл о падшем воине на какое-то мгновение. Этого хватило, чтобы разыгравшейся волной его прибило к берегу.

Начальник отряда парфян получил самое говорящее послание от таможенного поста у границы с царством кушанов. Выслав туда трех разведчиков, он поднял войско.

Куджула Кадфиз тоже получил донос о войске парфян, готовом к сражению. Задумка с караваном удалась, — они легко продвинулись во владения парфян и без потерь! — пришло время настоящей битвы! Царь собрал военачальников и отдал приказ:

— Боевое построение! Караван с оружием следом за войском.

Вскоре в полном боевом порядке они вышли на ровное поле, и лишь невысокий вал земли отделял их от противника. Разведчики донесли, что парфяне стоят тремя отрядами. В центральном — знаменосец со знаменем в виде дракона. «Войско Сападбиза, наместника Вардана! — Куджула даже обрадовался. Азарт воина горячил кровь. — Силы равны. Победит тот, кто будет хитрее, но выйти на холм они нам не дадут, не успеем».

Он остановил марш в двух полетах стрелы от вала. Воины рассредоточились поперек всего поля, насколько хватало места в долине. Михро уже поднялся высоко, но оставался на стороне кушанов: его лучи не слепили глаза, а лишь падали на макушки. В ожидании время тянулось медленно, как течение Окса на разливах. Взгляды военачальников буравили холм; если бы глаза могли испускать едкий дым, то он уже покрылся бы слоем сажи. Из-за вала появился парфянин в легком одеянии. Следом за ним — еще, еще, и еще. Они выстроились в ряд и помчались вперед с луками наготове. Степь зазвенела пугающими выкриками. Куджула выжидал. Все, пора! Заиграли рожки. Кони сорвались с места. Ноги всадников крепко сжимают бока коней, в руках луки с натянутой тетивой. Нажимом коленей лучники управляют бегом коня: ослаблен слева — поворот вправо, справа — поворот влево. Стрела в луке. Еще несколько полетов коня и — пуск, а за ней — рука в колчан у ноги, и снова чья-то смерть летит на поющем в воздухе стержне.

Выпустив град стрел, парфяне разъехались в разные стороны, продолжая стрелять вполоборота. Кушаны тоже разделились. Часть их прошла в образовавшийся проход, развернулась и устремилась навстречу парфянам, завершающим обманный ход отступления. Стрелы столкнулись в воздухе, закрыв свет. Сзади на парфян шел еще один отряд. Разбившись на две части, лучники добивали тех, кто еще успел увернуться. А по центру вперед полетела конница Буцзю. В этот раз они были первыми, кто выскочил на вал. Град стрел остановил приближающуюся конницу противника. Следом два отряда Куджулы вышли за вал с двух краев долины и помчались вперед — к центральному отряду парфян.

Куджула поднялся на вал и с его высоты следил за сражением. Воины окружили царя плотным кольцом, высматривая тех, кто еще жив, и не оставляя никакой надежды на спасение.

Оказавшись в меньшинстве, войско противника развернулось и принялось удирать. Буцзю, перекинув лук в левую руку, поднял меч вверх. Победа близка! Азарт гнал вперед, но прозвеневшая стрела обожгла ухо. Парфяне притормозили — град стрел, выпущенных назад, настиг воинов отряда Буцзю.

— Стоять! — заорал он, пряча меч и поднимая лук.

Первые ряды воинов упали, вторые смогли устоять и отразить атаку. Парфяне и не собирались сдаваться! Они снова развернулись и помчались на кушанов. В лязге мечей утонули приказы. Теперь каждый сражался в силу своего опыта и смелости. Куджула махнул, и резерв во главе с ним помчался на помощь головному отряду.

Знамена противников колыхались на ветру по обе стороны сражения. Конь, как символ вольного духа, против дракона — хитрого и коварного зверя! Кушаны все больше теснили парфян к берегу Окса. Он облизывался, в нетерпении ожидая кровавую жертву!

Пронзительная песня рожков возвестила об окончании битвы. Знамя с изображением коня, высоко поднятое знаменосцем над головой, засияло на фоне синего неба.

В это же время войско, возглавляемое Мирзадом, вышло из ущелья и рысью двигалось к Живому Источнику. Посты парфян заметили их задолго до подхода к стану. Разведчики, посланные вперед, не вернулись, и Мирзад почувствовал опасность. Он остановил войско, дав передышку и коням, и всадникам, разделил всех на три отряда и, встав во главе авангарда, первым вышел на противника. С холма у источника в них полетели стрелы. Но лишь несколько достигли цели. Воины Мирзада рассредоточились и галопом помчались с двух сторон на стоящих в ряд парфян. Отбив атаку, те понеслись вдогонку за кушанами, обнажив мечи. Мирзад попытался обойти стоявших парфянских лучников, но нарвался на град стрел. Кушанов взяли в кольцо. Многие попадали, сраженные противником. Кто мог, отбивался из последних сил. Положение оказалось невыгодным для кушанов. Они несли значительные потери. Мирзад снова отвел поредевший отряд в сторону — благо позволяла широта долины! Парфяне, воодушевленные отступлением кушанов, кинулись преследовать их. Стрелы понеслись в спины убегающим, но они не остались в долгу: развернулись на полном скаку и окатили парфян градом стрел.

Пронзительный звук рожка, проигравшего несколько раз подряд песнь войска Куджулы Кадфиза, взбодрил кушанских всадников. Отряд царя на полном скаку вклинился в тыл парфян. Воины Мирзада воспряли духом, развернули коней и пошли в наступление. Битву завершил бой на мечах. С большими потерями, но кушаны выиграли и это сражение!

Буцзю слышал удаляющийся звук рожка, игравшего победу, находясь на грани сознания. Лошадь, ошалевшая от битвы, несла его в глубину ущелья — в тишину застывших скал, изредка роняющих камни. Глубокая рана, нанесенная акинаком, зияла в боку асбаробида. Вместе с плавно текущей кровью в землю уходили и силы. У затянутой ряской лужи лошадь остановилась. Буцзю скатился с ее спины — беспамятный и почти бездыханный.

На полях битвы выросли курганы. Павших воинов укладывали в широкие ямы, отделяя их друг от друга наподобие комнат. В дальний путь погибшим оставляли кувшины с водой, чаши, оружие. Бронзовые зеркала, стеклянные бусы, золотые пряжки и нашивки — это та дань демонам Нижнего мира, по которой они отличат знатного воина от простого и укажут ему выход из страны духов.

Собирая оружие и ценные предметы на поле боя, один из воинов нашел пояс, пробитый акинаком. По золотой пряжке в виде верблюда он узнал его. Буцзю, начальник царской конницы хвастался подарком жены.

— Смотри, пояс Буцзю, — показал он товарищу. — Ты его самого видел?

Воин пожал плечами.

— Я не видел. Наверное, закопали уже.

— А с этим что делать?

— Не знаю… Хорошая вещь, но приметная. Лучше отдать ее…

Воин оторвал пряжку от пропитанного кровью пояса и спрятал за пазухой. Будет случай — отдаст жене Буцзю. Хотя разве это утешит ее?..

Белые хлопья летели с небес и устилали землю, напитанную кровью, легкой ажурной вуалью. Не дождем пролилась скорбь небес по безвременно ушедшим воинам — крепким, полным сил и надежд на возращение к родным очагам! Сухими глазами старухи смотрела Ардохшо на мир людей, одержимых демонами. Боги дали своим созданиям все: родящую зерно землю, потоки влаги для утоления жажды, божественный свет для созревания плодов. Но люди жаждали крови! Как и боги… Ардохшо скорбила и посыпала голову белым пеплом. Он скользил по ее волнистым волосам, собирался пухом в складках платья и, влекомый вниз, падал и падал, особой тишиной мира поминая погибших.

Куджула отдыхал в своем шатре, еще ощущая живительное тепло источника, в котором он искупался после битвы. Несмотря на едкий запах, витающий над поверхностью небольшого озера с целительными водами, он смог расслабиться в нем, успокоить раны, упорядочить мысли. Двумя победами он озадачил Вардана. Вряд ли он продолжает развлекаться во дворце Пакоры в Арейе! Теперь Куджула ожидал ответный ход парфянского правителя и продумывал партию на несколько ходов вперед. Предстоит большое сражение! Прошедшие битвы перед ним как разминка! Но где и когда ожидать войско врага? Куджула усилил отряд на переправе. Основные силы парфян находились на другой стороне Окса. Не дать им перейти бурную реку — одна из задач. По правую сторону реки Куджула имеет превосходство в силах. Ноконзок погнал дахов на другом краю Гор Тесных Ущелий. Они не сунутся до тех пор, пока Вардан не пообещает им хорошую добычу. А он не сможет этого сделать. Добычи нет! Есть другая задача: сохранить пределы своего царства. Но в этом ему помешают кушаны!

— Надо самим переправляться! — воскликнул Куджула, и слуга с вопросом в глазах появился у входа в хижину. — Принеси вина! — царь чувствовал, что прав и легкий дурман сейчас не повредит его мыслям. — Разобьем Вардана, захватим Арейю! Закрепимся во владениях Пакоры, а когда сойдут снега в горах, пойдем на Гермея!

Вошел Саданкаш; удивился, увидев, что отец один.

— Я думал, у тебя совет, — улыбнулся он.

Куджула поднял кубок.

— Теперь совет!

Он поделился с сыном своими планами.

— Не будем мешкать! — Саданкаш поддержал его. — У парфянской переправы есть плоты. Пошлем гонца в Пандахеон. Они спустят нам несколько кораблей. За день управимся.

— Войско у Пандахеона пусть переправляют там. Встретим его на другом берегу.

Мысленно отец и сын уже мчались на небесных скакунах по завоеванным просторам. Новые земли давали новые богатства. Но Куджулу манил восток! Путь в Гандхару шел караванными тропами через Гиндукуш, а это владения Гермея. Ждать открытия перевалов, чтобы пройти сразу через Паропамисад, долго. А земли, которыми управляет Пакора, доступны и в сезон стужи и снежных заносов. Немало времени понадобится на осуществление его плана — хватит ли его жизни на это? Куджула думал об этом. Но вот сын — наследник царства, которое он уже создал, подрастает внук Вима — есть кому продолжить его дело. Его империя будет расширяться и процветать!

Саданкаш заметил волнение отца. Но принял его за возбуждение перед грядущими битвами. А Куджула гордился сыновьями! Ноконзок хвалит Саданкау! Смел, отчаян, стремителен. Воины за ним идут без колебаний. Хороших сыновей родила ему Нушин. Время показывает, как права была ведунья, определив будущее молодого ябгу гуйшуан. Кто знает, как бы сложилось все, если бы он ослушался ее и выбрал любовь вместо власти?.. Где-то в глубине своих мыслей он надеялся, что и дальнее родство его жены с Гермеем все же повернет ход истории, и они станут союзниками. Но ждать его благоволения дальше он не намерен. Они пойдут на Арейю!

— Слышал, что сын Ноконзока был ранен в бою, — Саданкаш вернул мысли отца из мечтаний.

— Да, Агизилес сейчас в Старой Крепости у Длинного Ущелья в Великих Горах. Дальше везти его не решились. Стрела пробила ему грудь. Сам виноват — пошел в бой налегке, без панциря.

— Многие воины так, — возразил Саданкаш.

— Агизилес — не многие! — Куджула рассердился. — Он сын важного человека! Да еще и опытного военачальника. Слушал бы отца — избежал бы многих напастей.

Саданкаш повел бровями в ответ, но промолчал.

— Мой начальник конницы погиб, — Саданкашу послышалось сожаление в голосе отца. — Опыта мало. Рано я его возвысил. Но жаль. Смел был!

— Мне показалось, что у тебя особый интерес к его жене, — сын подначил отца.

— С чего ты взял? — Куджула почувствовал себя мальчишкой, уличенным в шалости, но пояснил: — Она из нашего владения. Я знал ее мать…

— Вот оно что… Была твоей наложницей?

— Нет, — вопросы сына не раздражали. Куджуле захотелось открыть сердце, вспомнить молодость, когда он жил любовью. — Я хотел жениться на ней. Была красива… Ее тоже звали Шаогоз. Умерла, родив дочь. Жена Буцзю на нее похожа. Когда увидел, подумал, боги играют со мной. Надо будет позаботиться о ней.

— Напишу Лахван, — пообещал Саданкаш, — пусть приблизит ее.

Куджула одобрил и даже был благодарен, будто сын проявил заботу о его дочери.

Слуга принес большую чашу с супом, кровяную колбасу. Сын и отец пили суп по очереди из одной чаши, передавая ее друг другу. Куджула чувствовал себя счастливым. Придет время, и он так же по-семейному будет сидеть с Саданкау — строптивым, гордым, но родным и надежным. Куджула не сомневался в этом!

Переправа кушанского войска наделала много шума. Парфянские стражи на другой стороне Окса убежали, разнося весть о нападении кушанов по всем поселениям. Дошла она и до Вардана. Куджула оказался прав в своих предположениях: Вардан тотчас собрал войско и вышел навстречу. Они столкнулись в заснеженной долине Балха — два равных по напору войска, две жестокие силы, уже познавшие мощь друг друга, успевшие понять тактику ведения боев, прочувствовать силу оружия и мастерства воинов.

Но кушаны еще не сталкивались с катафрактами! Это был ударный отряд Вардана, собранный из лучших воинов — из знатных семей, гордых, облаченных в дорогие доспехи, включая и коней. Шлемы с наушниками защищали голову и шею всадников, чешуйчатые панцири — грудь, даже ноги были закрыты накладками с металлическими нашивками. На левом боку воинов висели мечи, но обеими руками они держали пики, длиной более чем в два роста человека.

Царь парфян не спешил вводить их в бой. Он выжидал удобного случая. И такой наступил.

Куджула вывел четыре дирафша лучников на передний фланг. Они помчались вперед, беспорядочно пуская стрелы — какая-то и долетит до противника! Строй парфянских лучников, стоявших перед тяжелой конницей и за воинами со щитами, заметно редел, хоть и огрызался. И тут, когда кушаны приблизились на расстояние, с которого конники могли разглядеть оскал врага, лучники зашли за коней в доспехах. Такой маневр оказался для кушанов неожиданным и трагическим. Первые ряды их повисли на длинных копьях. Кони, потеряв всадников, свернули в стороны и умчались в степь. Катафракты, не дожидаясь, когда вся конница врага, опомнившись, войдет в поворот, чтобы спастись, пошли в наступление. От тяжести защитных доспехов задрожала земля. Катафракты убыстрялись, и вот уже лязг металла наполнил степь нестерпимым звоном. Стрелы, пущенные задними рядами кушанских лучников, лишь пощипали ряды тяжелой конницы, а зловещие копья неумолимо приближались. Мощное движение катафрактов завораживало, как взгляд кобры, но начальник конницы второго дирафша кушанов, сумев совладать со страхом раньше, чем первый ряд из катафрактов приблизился к лучникам на расстояние вытянутого копья, дал команду рассредоточиться. Нарушенный строй врага внес сумятицу в ударное войско парфян. Двигаясь только прямо, катафракты не обладали свободой движения: слишком тяжела их защита, стоит чуть отклониться в сторону — и равновесие нарушено. Воспользовавшись заминкой врага, кушанские воины напали на них с мечами. Завязалась кровавая сеча. Кто-то повис на копье, как дичь над огнем, кто-то свалился и был повержен точным ударом меча. Лошади, освободившись от тяжелых всадников, убегали с поля боя, подминая под копыта и своих, и чужих…

Бои шли один за другим. Равновесие сил нарушалось то в одну, то в другую сторону. Но знамена обоих царей возвышались над их шатрами. Холодными ночами воины залечивали раны, а утром снова шли в бой.

В один из дней Куджула получил сообщение от лазутчиков о том, что Пакора вышел из своей столицы и идет на помощь Вардану. А резерв Куджулы еще не дошел до переправы! Успеют ли?.. Но следом пришло другое известие: Пакора развернул войско и направился к своим восточным границам. Гермей вступил в игру! Куджула ликовал! Вадо благоволит ему — ветер указал верный путь! Царь видел его воочию!

Вскоре парфяне пали. Дракон Вардана отполз под натиском коня Куджулы Кадфиза. Но пленить царя парфян не удалось. Он бежал со своим отрядом в Нису. Туда же, по доносам, направлялся Готарз — его соперник. Вардан не добрался до Нисы. Он сгинул где-то в тугаях Герируда³². По слухам, Готарз направил навстречу брату отряд, который вернулся без Вардана.

Но с Куджулой Кадфизом Готарз заключил соглашение о мире. Царя Парфии в это время больше беспокоили западные земли царства, которые он укреплял, пока внимание румского императора Клавдия было направлено на Британию.

Гермей сместил племянника, и для Куджулы открылся путь на восток. Но какой путь — свободный и мирный или боевой и кровавый — это предстояло еще решить.

Когда перевалы открылись для прохода караванов, Куджула направил посольство к Гермею. Возглавил его Саданкаш.

Глава 7. Посольство кушанов

…Лошадь остановилась. Впереди расстилалась цветущая долина Кабуры. Река петляла между холмами, усыпанными алыми головками маков. Дальше же земля вздыбилась: вдали, теряясь в небесной выси, поднимались горы Гиндукуша.

То, что Саданкаш ранее слышал от бродячих рассказчиков, не передавало и самой малой доли увиденного воочию, когда он приблизился к столице Гермея.

Кабура открылась взгляду, освещенная последними лучами света уходящего дня. Благословляя трудолюбивых жителей города, Михро накинул алый плащ на их дома, но, оттесняемый надвигающейся ночью, божественный свет вскоре потускнел, и только замок царя на горе еще сиял в золотых лучах.

Саданкаш любовался видом с высоты холма, тогда как караван с посольством мерно проходил последнее ущелье перед долиной, в которой, взбираясь на все близлежащие холмы, теснясь друг к другу глухими стенами, стояли дома жителей Кабуры. Горы Гиндукуша за замком Гермея поднимались скальными стенами, словно зубы дракона. Да и весь хребет представлялся с высоты отдаленного холма языком чудовища, ставшего символом власти на знаменах парфян.

Всю дорогу Саданкаш размышлял о дальновидных планах отца. Поставив целью защиту своих интересов, как это бывало и ранее, с этой войны Куджула Кадфиз начал новую веху в укреплении Кушанского царства. Он заявил о себе как сильный и дальнозоркий повелитель хорошо организованной армии, расширил свои владения, завоевав Арейю и, глядя дальше на восток, строил грандиозные планы, в которых его сын Саданкаш должен был сыграть одну из главных ролей.

Подчинение Паропамисада, в том числе и Арахозии, лежащих на пути к Гандхаре³³ — лакомому куску для всех захватчиков, — должно пройти постепенно, без кровопролития. В войне с Гермеем не было смысла. Кушаны и без войны уже шли по его территориям, завоевывая их, проникая в отдаленные уголки гор, окружающих караванные пути, образуя в ключевых ущельях свои ставки. Гермей получал уверения в дружбе и помощи, и, не видя в кушанах угрозы своей власти, не мог предпринять решительных действий. В них не было надобности! Но жители Паропамисада встречали кушанов враждебно, угрожая не только гневными взглядами и проклятиями в спину, но и оружием. Молва о захвате кушанским царем древних земель Бактрии быстро облетела горы и долины. Потомки народа, чьи земли захватывали то йоны, то саки, то парны, сохранили в легендах истории битв и побед своих царей, но вместе с молоком матери детям передавалась гордость народа, его свободолюбие и ненависть к захватчикам.

Чтобы успокоить народ, Гермей выпустил медные монеты со своим изображением и надписью «Царь Царей», вторя аршакидам, но давая понять, что царь — он, а не кушанский правитель Куджула Кадфиз. Монеты внесли сумятицу, но кое-где помогли предотвратить кровавые схватки.

И все же, узнав, что во главе посольства кушанов стоит сын царя, Гермей отправил охрану для его каравана. Воины Гермея и сейчас шли по обе стороны каравана, а начальник стражи стоял за спиной Саданкаша, сопровождая его и на холм.

Свет небес почти угас, и Садашкаш направил коня вниз. Караван уже выходил из ущелья, подсвечивая себе дорогу светильниками, поднятыми караванными людьми над головами верблюдов. Чувствуя скорый отдых, горбатые носильщики прибавили шаг. Сопровождающие караван приободрились. Кабура встретила гостей дымом кострищ, поднимаемым из дворов горожан, запахами готовящейся еды. Посланник царя проводил гостей на самый лучший постоялый двор и сообщил, что Гермей желает видеть посольство сегодня в своем дворце.

Саданкаш приказал подать воды для омовения, приготовить чистую одежду. Усталость от дальней дороги брала свое, но встреча с царем требовала сосредоточенности, и, умываясь, Саданкаш продумывал, что скажет ему, как будет приветствовать.

Девушка, наливающая воду из кувшина с длинным носиком, с интересом разглядывала кушанца, которого она видела впервые. Похож на правителей Паропамисада: гладко выбритый, светловолосый, с профилем, как на монетах йонов.

Заметив интерес служанки, Саданкаш подмигнул ей. Девушка смутилась и, подавая длинный кусок ткани, опустила глаза.

— Приходи завтра ночью, — шепнул он ей.

Девушка подняла глаза. Поймав ее взгляд — взволнованный и растерянный — Саданкаш улыбнулся и провел пальцем по ее руке. Девушка вспыхнула и убежала, оставив мокрую ткань в руках кушанца.

В небе над Кабурой один за другим вспыхивали далекие светильники. Едва приоткрытый глаз Мао следил за ярким стадом, которое, впрочем, меняло свое местоположение медленно, едва заметно для глаза человека.

С высоты дворца царь Гермей, подобно богам, наблюдал за жизнью города, раскинувшегося у его ног. Огни кострищ, блуждающее пламя факелов, едва приметные огоньки светильников говорили о жизни, которая не замирала даже с приходом ночи. Боги подарили людям огонь! Он разгонял тьму в их жилищах, на нем готовили еду, ему поклонялись… Царь почувствовал ночную прохладу и возвратился в зал. Пора бы за трапезу, но мысли о кушанах перебивают даже аппетит.

Заключив союз с Куджулой Кадфизом, он открыл ему дороги своего царства. По слухам, они не опустошают поселки, подобно парфянам, не грабят караваны, напротив, ставят свои посты, охраняют грузы, идущие с запада на восток и обратно. Посольство кушанов как ответный шаг в союзе. Возглавляет его не просто доверенный человек царя, а его сын! Говорят, он похож на свою мать, а ее родовые корни сплетались с корнями Гермея в далеком прошлом. Но молва донесла, что Саданкаш — правая рука отца. Почему же он отдалил сына, отправив его с посольством? Доверяет ему более чем кому-либо из своей свиты? Это для Гермея оставалось неясным.

Царь сел на трон, подперев рукой подбородок и выпятив губы. Свет падал на левую часть его рыхлого лица, в точности похожего на профиль, высеченный на монете: крупный нос с горбинкой и мясистыми ноздрями, гладко выбритый подбородок с обвисшими щеками, волевой взгляд больших глаз, полуприкрытых веками, волосы убраны назад и стянуты лентой. Царь Гермей пришел к власти в преклонных годах, и, когда он гневался, те годы проявлялись на лице дополнительными морщинами у глаз и в межбровье.

— Где посол? — вопрос прозвучал угрожающе.

Подданные царя сжались и опустили глаза.

— Он уже на пути во дворец, государь, — советник источал мед с уст, пряча за велеречивостью свой страх.

Гермею льстило подобострастие подчиненных, но сладкое притворство мешало, когда он нуждался в дельном совете. Как долго он не мог решить, идти на Пакору или ждать исхода битвы между кушанами и парфянами! Ему не хватало настоящего помощника — с острым умом, смелого в суждениях, преданного. В глубине души он завидовал Куджуле Кадфизу. Абдагаз не любил отца, напротив, при случае он не откажется пойти против него! Но Куджула отправил своего сына с посольством… На что рассчитывает? По слухам, второй его сын не столь близок к нему. Кому он передаст власть, когда придет время? Слишком уверен в себе? Да, скорее всего так. Он моложе его. Наверное, крепок телом. Все время в движении, всю жизнь воюет.

Досада на самого себя портила настроение. Гермей нахмурился еще больше.

За пределами тронного зала раздался звон металла. Советник перевел дух: стража приветствует гостей!

Двери распахнулись — и в зал стремительно вошел Саданкаш. После полутемных коридоров, по которым вели посольство, в ярко освещенном зале он почувствовал себя крохотным, как муравей. Высокие потолки зала по периметру опирались на белые каменные колонны с резными капителями вверху и массивным двухступенчатым основанием внизу. Трон царя стоял в центре, на возвышении между дугами колонного ряда. К нему вели ступени, устланные ярким ковром; такой же — с желто-синим орнаментом в виде слоновьего следа на темно-красном фоне — лежал перед тронным постаментом.

Саданкаш остановился посередине ковра и преклонил колено. Полы синего плаща, окантованного полосами золотой вышивки, легли вокруг него шатром.

Гермей с интересом рассматривал сына Куджулы Кадфиза. Невысок ростом, юн лицом, светел, как и рассказывали о кушанах, почтителен, как и положено послу. Руку держит на рукояти меча, но это не поза величия, не угроза, а важность, соответствующая статусу сына царя. Голову склонил. Во взгляде, который до того он обратил на него, интерес, хотя, было заметно, что величие царя Паропамисада его восхитило.

Следуя жесту царя, советник подозвал гостя.

— Подойди ближе, сын кушанского царя! — пафосно позвал он.

Саданкаш сделал один шаг и остановился. Его свита стояла за ним на почтительном расстоянии. Двое держали короб с подарками.

— Великий Спаситель Гермей, Царь Царей, праведный, справедливый, автократор, достойный поклонения, получивший царство от Наны и всех богов, положивший начало великой вехе правления бактрийским народом! — начал приветствие Саданкаш.

Гермей слушал с полуулыбкой, откинувшись на резную спинку трона, положив локти на полукруглые поручни. Весь его вид говорил о величии! Он на вершине царства! Он — Царь Царей!

Речь сына кушанского царя лилась горным ручьем — светлым и речистым, полным двойных ритмов на фоне одного, звучавшего гимном. Саданкаш сказал о дарах царю Гермею от его брата Куджулы, и двое дюжих кушанов вынесли короб вперед. Саданкаш открыл его.

— Как и владения царя Паропамисада, кушанские земли полны богатств, среди которых особое место занимает соль. — Он раскрыл мешок и, взяв горсть соли, поднял руку и просыпал ее. Действо посла привлекло внимание царской свиты и самого царя. Крупные белые кристаллы, шурша, падали в мешок, а посол продолжал свою речь. — Соль — мерило вкуса и… мудрости, — сделав акцент на последнем слове, Саданкаш замолчал, дав присутствующим подумать над сказанным. Потом он поднял золотой брусок размером с ладонь и, поводив рукой так, чтобы в свете факелов золото вспыхнуло блеском, всю историю человечества сводившим с ума каждого, кто видел его, сказал:

— Богатства царства в его сокровищах. Чем их больше, тем больше мир преклоняется перед царем.

Вернув брусок назад, Саданкаш захлопнул короб. Царь вздрогнул. Сын Куджулы Кадфиза поклонился со словами:

— В царских конюшнях уже отдыхают небесные кони, присланные нашим царем. Остальные подарки — это приятная мишура для царя и его семьи, — и сделал шаг назад.

Гермей поманил его пальцами. Саданкаш подошел к ступеням, ведущим к трону.

— Скажи, как мне называть тебя? Я слышал, что у сына царя несколько имен.

Улыбка украсила казавшееся наивным лицо Саданкаша. Он ответил:

— В детстве меня называли Янгаочжень. Когда мой отец стал царем кушанов, меня стали звать Саданкаш. Встав на путь посла между нашими государствами, я бы предпочел, чтобы меня называли Вима Такто.

Царь понимающе кивнул и спросил:

— Твое имя похоже на имя бога Йимы — первого царя на земле.

Саданкаш легко поклонился и ответил:

— Мы почитаем бога Йиму как строителя отношений между людьми. Надеюсь, мне удастся расположить царя к дружбе между нашими царствами.

Сын кушанского царя все больше нравился Гермею. Он умен, почтителен, с ним интересно будет проводить время в беседах.

— Вима Такто, я приближаю тебя ко двору, — он встал — высокий, грудь колесом, подбородок поднят, как и подобает человеку, обладающему величием. — Присоединяйся к моей трапезе, — жестом царь указал дорогу в соседний зал, двери в который уже распахнули слуги.

Аппетитные запахи вместе со звуками лютни ослабили напряжение официальной встречи, доброе вино согрело кровь.

Довольный приемом и самим собой, Саданкаш вернулся на постоялый двор под утро и крепко уснул — без сновидений и тревог. Для последних не было оснований. Все шло по плану отца: возобновилась торговля, ожил караванный путь от Гандхары до владений Рума. Войска Куджулы Кадфиза заняли пастбища Арейи, взяли под свой контроль таможенные пункты на Оксе. Они не проявляли враждебности, кушанский царь не пытался сместить Гермея с трона, а Саданкаш успешно начал ткать полотно отношений между царствами, вплетая в канву нити выгоды для царя Паропамисада: спокойствие, защита, процветание. Они сплетались в замысловатый узор, за выпуклыми формами которого не разглядеть тонкий витиеватый рисунок завоевания.

Гермей наслаждался своим величием, его казна пополнялась доходами от торговли, кушаны же все глубже проникали в земли Паропамисада и Гиндукуша.

Вскоре не без влияния Вимы Такто Гермей выпустил монеты с именем кушанского царя на оборотной стороне. Вокруг фигуры Геракла было написано: «Куджула Кадфиз ябгу кушан стойкий в вере». Вместе с тем профиль Гермея главенствовал на ее аверсе. Так народы царства привыкали к имени царя кушанов и присутствию их самих на своих землях. А торговцы разнесли по всему миру весть о покровительстве Куджулы Кадфиза царю Гермею.

Глава 8. Женщины Города Ветров

Война раскидала белые саваны по всем городам и селам Кушании. Скорбели люди, скорбела природа: спящие поля и деревья покрылись пушистым покрывалом; студеными днями, когда по пустым улицам Города Ветров изредка пробегали лишь бродячие собаки, то там, то здесь из глухих домов доносился плач по погибшим.

Когда один из воинов принес Шаогоз пряжку в виде верблюда, она подумала, что муж таким образом шлет ей привет. Воин не мог смотреть прямо в наивно-прекрасные глаза жены асбаробида царя, ожидающей, что он передаст ей какие-то слова мужа, что-то радостное, что-то понятное только им двоим. Опустив голову, пришедший глухо произнес:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Городище Дальверзинтепе находится в Сурхандарьинской области Узбекистана в семи километрах к северу от города Шурчи. Город процветал в I — III веках, когда входил в состав Кушанской империи.

2

Вадо — у кушан бог ветра, он же Ваю (Вайю) у индусов, Вата у иранцев.

3

Асбаробид — начальник конницы.

4

Михро, Митра — бог солнца.

5

Паретака — река Сурхандарья.

6

Окс — река Амударья.

7

Город Ветров — Дальверзинтепе. Название города в романе дано автором.

8

Река Кочевников — Кафирниган, река, берущая начало в Гиссарских горах и впадающая в Амударью. Название в романе дано автором.

9

Ябгу — князь, предводитель.

10

Желтая Река — Хуанхе.

11

Яксарт — река Сырдарья.

12

Ачкан — верхняя одежда до колен, запахивалась спереди, скрепляясь поясом.

13

Айван — помещение, полностью открытое с одной стороны.

14

Суфа — выступ у стены, служивший скамьей.

15

Имеется в виду Гиссарский хребет.

16

Артабан III — царь Парфии, правил в 12 — 38 годах. Мать его была царевной из династии Аршакидов, а отец происходил из племени дахов.

17

Город Образа Светлых Вод — главный город Никшапайи в период VI века до н. э. — VI века н. э. Ныне городище Еркурган. Название в романе дано автором.

18

Великие Горы — Байсунтау, горный хребет, юго-западный отрог Гиссарского хребта.

19

Длинное Ущелье — Узундара, на возвышении над ущельем располагается крепость Узундара — Старая Крепость (название дано автором), настоящее название которой, возможно, Барис.

20

Гондофар I — основатель и первый царь Индо-парфянского царства на территории современных Афганистана и Пакистана.

21

Дирафш — тысяча всадников.

22

Хаома — напиток жрецов, в состав которого входит эфедра, сок маковых коробочек, кислое молоко.

23

Горы Тесных Ущелий — Кугитанг, горный хребет, протянувшийся в направлении с северо-востока на юго-запад от гор Байсунтау до Амударьи. Название в романе дано автором.

24

Кабура — название города Кабул со времен Ахеменидов.

25

Страна Та-кем — Египет.

26

Город Герая — ныне городище Халчаян. Название в романе дано автором.

27

Стеатит — поделочный камень зеленоватого цвета.

28

Тармита — город Термез.

29

Пандахеон — древнегреческое название крепости у переправы через Окс (Амударью), ныне известное как городище Кампыртепе.

30

Гирканское море — Каспийское море.

31

Наксендар — Александр Великий.

32

Герируд — древнее название реки Теджен, протекающей по территории современных Туркменистана, Афганистана.

33

Гандхара — древнее царство, включающее в себя земли Северной Индии и Пакистана.