Тамерлан. Дорога в Самарканд

Евгения Никифорова

XIV век, Средняя Азия. Силы Джете открыто враждуют с племенами Мавераннахра и Хорасана. Восстание готовят сербедары, ярые противники ордынской знати. Бесчисленные войны приводят к бедствиям, голоду и мору. В то время когда богадуры ищут славу завоевателей, Тимур, сын предводителя барласов, мечтает о новом мире. Роман описывает начальный период жизни выдающегося военачальника, известного как Тамерлан, от первых боёв до курултая, на котором вожди всех племён признали его Великим эмиром Турана.

Глава 7

Джайхун далеко унёс мертвеца. Прибитое к берегу тело разлагалось неделю. Путникам досталась изувеченная синяя плоть, узнаваемая разве что по перстням и одежде. Тимур предпочёл бы не видеть этого зрелища, потому как эмир Казган заслужил лучшей участи. Он повернулся к Баяну-Кули сообщить, чтобы девушке повелителя не показывали, но Ульджай уже подоспела к трупу. Она остановилась в нескольких шагах от деда, закрыв рот ладонью, и Тимуру пришлось наблюдать за её немыми страданиями — как сердце разрывается от желания коснуться любимого человека и ужаса от содеянного. Безусловно, это было преступление: из груди торчало гниющее древко стрелы. Невысказанные проклятия повисли в воздухе. В глубине души все понимали, что Казгана живым не обнаружат, и посланное Аллахом время дало силы стоически выдержать этот удар судьбы. Никто не роптал, не кричал. Богадуры стискивали рукояти мечей, а особо преданные кусали внутреннюю сторону щеки, чтобы заглушить отчаяние. Казгана любили, хотя в последние годы он заметно утратил здравомыслие, став мягким и доверчивым, словно дитя. А ведь когда-то сумел одолеть хана, отнял огромную территорию улуса, распространил влияние до самого Хорезма. Смерть сыновей, особенно старшего, Абдуллы, подкосила эмира: отраду он находил во внуке Хусейне, глупых дочерях, которые не сумели склонить своих мужей к миру, и любимице Ульджай Туркан. К ней Тимур постоянно обращался мыслями, на неё устремлял взор. Широкими бёдрами и крепкой костью, хорошеньким личиком, а главное, храбростью и смекалкой — вот чем брала его эта девушка, брала без боя, без слёз. Ульджай не рыдала возле старика, хотя имела полное право, — нет, она, как и мужчины, переживала утрату молча. Без истерик вынесла тяжёлые минуты похорон. Над обезображенным телом соорудили курган — высокий, достойный завоевателя, — помолились за душу, с которой Аллах наверняка уже стребовал, и, по-прежнему храня все слова при себе, засобирались в обратный путь.

Казган не зря выделял младшую внучку. Пока остальные женщины баловались в шатрах, хвастались друг перед другом нарядами и украшениями, Ульджай проводила время с братом, вовлечённая в политические разногласия, и помогая чем могла. А могла она многое. Дед всем потомкам раздал земли в пользование, и девушка, как только получила наследство, начала обеспечивать Хусейна — тому нужно было содержать армию, платить сардарам за поддержку и отсылать подарки. С тех пор как его союзников перекупил Туглук-Тимур хан, Хусейн очень боялся предательства, боялся, что в самый разгар войны дружественные силы оставят его из-за нехватки средств. Потому он высоко ценил маленькую и умную сестру, которая, не скупясь, отправляла добычу со своих территорий в его войско. Также она сообщала обо всём, что происходило в ставке Казгана, тем самым предупреждая о скрытой опасности.

Опасность змеёй ползла по Хорасану, яд её проник в сердце Ульджай задолго до прибытия в кишлак. Дни, когда можно было горевать, прошли с исчезновением повелителя, их готовы были сменить новые — дни борьбы. Девушка понимала, её брат — единственный законный преемник Казгана — не вернётся, пока не разберётся с мятежниками в Бадахшане, а за это время предатели успеют натворить многое. Осядут, пустят отравленные корни, лишат Хусейна власти на его же родине.

Снова и снова Ульджай Туркан утверждалась в одном: ей нужен брак с сильным человеком.

Вождь барласов отличался не только молодостью, что, несомненно, привлекало, но и характером. Кроме того, их сосватали — пускай давно, целую вечность назад. У Казгана сложилось благоприятное впечатление о Тимуре, который, ещё будучи мальчишкой, набирал сверстников в шуточные отряды и устраивал учебные баталии, как если бы готовился к войне. Война случилась потом: под Гератом, твердыней на окраине Хорасана, и в Хорезме. Хорезм брали вместе. Эмир Абдулла плохо себя проявил, набег на туркменские территории иссушил ресурсы; Тимур поправил положение, придя на помощь. Злые языки утверждали, будто барлас знал заранее о неудаче, поэтому так вовремя прибыл с войском, — но кого интересовали подобные вопросы, когда в руки сыпались дары с покорённых земель? Казган неоднократно упоминал, что натиск врагов гораздо легче сдержать благодаря союзу с Тимуром и всячески подталкивал Хусейна к переговорам; тот упирался, полагаясь на собственные мотивы. Ульджай в прозорливость деда верила. Как верила и в то, что её брату не одолеть врагов без поддержки более или менее влиятельных представителей племён. Многие намеревались занять место Казгана… Кроме Тимура, одержимого куда более значимыми вещами, нежели часть улуса. «Всё, всё вплоть до Средиземного моря, всё это — Туран». Слова снова и снова всплывали в памяти, пока Ульджай следовала за воинами в кишлак; долгая дорога позволяла хорошенько обдумать, как поступить дальше.

Вернувшихся простой люд встречал воплями и завываниями. Отчаянный рёв доносился с базаров, дворов и даже потаённых уголков улиц. Вопрошали одно: как быть без повелителя? Отчаянные головы бросались под лошадей, но их быстро отваживали кнутом. «Ноют, будто отца похоронили», — шептались между собой барласы, настороженно наблюдая за толпами землепашцев и ремесленников. Местные отвечали гостям той же суровостью: недоумение, зачем Хисрау-Баян-Кули привёл иноземцев, да ещё в столь непростое время, легко читалось на лицах. Жители боялись перемен — слишком привыкли к многолетнему правлению Казгана, повидавшему, как им казалось, далёких пращуров.

Баян-Кули с коня слезть не успел, а уже возложил ответственность на свои плечи: впрочем, приказам его не противились, всё-таки он был тестем почившего Абдуллы, родичем, пусть не кровным. Ульджай вождь держал поблизости и обращался с девушкой, словно с дочерью, Хусейну также обещал безоговорочную верность. К тому же, возраст его был неподходящим для резких телодвижений: это молодые шли на измены, желая выделиться и накормить гордыню, — старикам мечталось о покое. По крайней мере, Хисрау именно это повторял при сардарах, успокаивая их и усмиряя страх. Ведь никто не мог знать, что в действительности случилось на охоте, одно только слышали: предатель прятался среди них в кишлаке.

Ситуацию обострил внезапный побег Хаджи Барласа из ямы.

Стражники, стоя на коленях перед разгневанными военачальниками, не в силах были вымолвить что-либо внятное: пленник будто бы испарился в воздухе.

— Лживые шакалы!

Грозный крик Баяна-Кули доходил до врат ада. В стремлении преподать урок вождь казнил всех дозорных. Но сколько бы палач ни пускал кровь, положение не улучшалось. Череда смертей, слежка за подозреваемыми и взаимное недоверие сделали своё дело: близлежащие селения замерли в тишине. Люди старались обходить друг друга стороной, воины опасались вечерних посиделок — вдруг у напарника нечиста совесть, а судить потом будут всё окружение?

— У врагов наших пока получается посеять хаос, — сказал Тимур накануне очередной беспокойной ночи. — Что же, мы и дальше можем терзаться и гадать, к кому Хаджи Барлас подался за помощью, а можем взять себя в руки и составить план. Выбор невелик, как видите.

— Если бездействовать, наследник Казгана приедет не на любимую родину, а в пустошь, — поддержал Хасан, и остальные сидящие в шатре согласно закивали.

— Я открываю охоту на предателя, — меж тем продолжал Тимур, чувствуя в глубине души прилив удовольствия от созерцания союзников, собравшихся под его началом. — Но в любой охоте есть правила. Если их не соблюдать, леопард убьёт человека, а нам нужно леопарда изловить. Сами знаете, какой у него окрас — глаз не разглядит.

— А ещё леопарды недоверчивые, — вымолвил Кайхосров в бороду.

— Верно. Бугай-Сальдур заплатил мятежникам, но навряд ли он намерен поделиться с кем-то из них властью. Что будет, если неверные против нанимателя взбунтуются? Ведь такое возможно? Сколько раз псы задирали хозяев, когда те приучали их к крови.

— Бадахшанские эмиры не станут участвовать в двух войнах сразу, им вполне достаточно Хусейна и наших людей.

Кайхосров переглянулся с Хасаном, как бы желая спросить, обсуждал ли он с Тимуром эту тему раньше. Времени прошло слишком мало после бегства из Самарканда: не было у них средств, чтобы открыто противостоять ставленнику Ильяса-Ходжи, правителю Балха Ильчи-Бугай-Сальдуру. Да и потом, разве Чагуй Барлас не управился бы вместе с эмиром Хызрой и молодым, упрямым наследником Казгана?

— По мне, разумнее дождаться Хусейна, — добавил Кайхосров напоследок.

— Конечно, мы останемся его ждать, — мягким тоном отозвался Тимур, а затем бросил на богадура алчный жаждущий взгляд, от которого тот непроизвольно сжался. — Заодно оторвём у противника лапы. Он и понять ничего не успеет.

— Вы сказали, в охоте есть правила, — заинтригованный, Хасан подался вперёд. — Какое условие у этой игры?

— Молчание. Поскольку мы не знаем, кто Казгана убил и отпустил дядю Хаджи, то и вовлекать здешних нет смысла. Правда, нам нужен доносчик, всего один человек для дела. Хорошо бы найти того, кто не заинтересован помогать предателю.

— Ульджай Туркан-ага, — выдал Кайхосров. — Простите, но она уж точно не причастна к смерти своего деда. Да и потом, женщины быстро распространяют новости. Я подумал…

— Ты правильно подумал, — Тимур улыбнулся. — Действительно, мы можем доверять только ей.

При упоминании о невесте барлас заметно преобразился. Исчезло прежнее голодное выражение, а надменность, с какой он говорил о противниках, сменили ребяческое озорство и предвкушение встречи. Поселившиеся в сердце томление и нежность не были свойственны его натуре: обыкновенно девушки доставляли лишь плотские радости, либо тяготили глупостью, что заставляло думать о них как о не особо нужных вещах, которых можно бессовестно оставить позади. Тимур сам себе удивлялся, но бороться с чувствами не хотел. Как не хотел открывать братьям по оружию, что уже принял ряд решений о судьбах Хорасана и Балха, и Ульджай в этом плане представлялась важной фигурой, равной по значимости эмиру Хусейну. Острый взгляд молодого вождя вновь и вновь падал на распростёртую у ног карту, проносясь по границам юга, а затем поднимаясь к области западнее Самарканда. Добавить Хорезм с севера — и кольцо замкнётся. Тогда бы Ильясу пришлось бежать в одну сторону — Моголистан.

— Очень скоро Бугай-Сальдур узнает, что мятежники сговорились против него и намерены овладеть Балхом сразу после войны в Бадахшане, — тишину в шатре нарушил вкрадчивый голос Тимура. — Случилось так, что Хусейн обзавёлся друзьями, и его противники запросили мир — это и будет гласить послание. Исход предсказать не составит труда. Я прекрасно помню, как Бугай-Сальдур проявил себя во время нашествия Туглук-Тимур хана. Он испугается, как испугался в тот раз…

— А предатель из Хорасана? — спросил Хасан.

— На него укажет послание.

Болта прибыл к госпоже на редкость возбуждённым. Запыхавшись, пал оземь и попросил с глазу на глаз обсудить новости, опасаясь в глубине души пропустить хоть слово и уж тем более запутаться. Ведь даже он, раб, понимал, насколько тяжелы могут быть последствия у одной-единственной ошибки, особенно когда дело касалось политики. Девушка отозвала прислужниц, велев в юрту никого не пускать, и сосредоточила внимание на пожилом евнухе.

— Ага, я к вам с донесением от барласов. Их вождь, эмир Тимур, нуждается в вашей услуге. Он, хвала Аллаху, придумал, как вывести предателя на чистую воду, но без вас это невозможно будет сделать.

— Любопытно, что же придумал мой жених, — Ульджай расплылась в улыбке.

— Ага, никто из старейшин не принимал пока решения о браке, — напомнил Болта.

— Если Тимур принесёт мне голову убийцы, для этого союза не возникнет ни единого препятствия. Теперь Хусейн мой опекун, а дорогой брат сделает так, как я скажу.

Болта огорчённо покачал головой: милая вздорная девчушка, которую он носил на руках, выросла. Строгие выговоры больше на неё не действовали.

— Итак, — сказала Ульджай. — Какие у Тимура намерения?

— Господин просит, чтобы вы каждому эмиру и каждому беку племени передали особенное послание. Хисрау-Баян-Кули, например, должен узнать, что барласы заключили перемирие с мятежниками и вместе готовы идти на Балх, мать городов. Зятья повелителя услышат, что мятежники объединились с вашим братом и под его командованием также направляются в Балх. Сотникам станет известно, что барласы во главе с Тимуром и нашими эмирами едут отвоёвывать город, но без участия мятежников. От кого бы птица не принесла весточку, суть её не изменится: Бугай-Сальдур непременно захочет разбить вражеские войска до того, как они доберутся до его территорий… А мы таким образом выясним, кто предатель.

— Аллах, это очень умно, — Ульджай закусила губу. — Но чьи же войска на самом деле отправятся под стены Балха?

— Никаких войск не будет, ага. Кроме мятежников, которые разбегутся, как только прознают, что Бугай-Сальдур движется в их сторону. Балх останется без защиты.

— Значит, Тимур хочет взять Балх, — она поднялась с подушек, ведомая неизъяснимыми чувствами сродни восхищению, жажде и удовольствию, сильными, словно удары ветра. — Почему бы и нет? Это могучий город, богатейший в Хорасане. Если мы заполучим крепость, Ильяс-Ходжа потеряет половину своего влияния.

— Вы согласны помочь барласам, ага? Что передать их эмиру? — Болта заворожённо наблюдал за перемещениями девушки, её плавной походкой, переменами на лице. Ульджай была поглощена новой увлекательной игрой. Игрой, которую завели мужчины и в которой она непременно должна одержать победу — потому что иначе никто и никогда больше не обратится к госпоже за участием. Среди прочих трудностей юной аге приходилось сражаться в гареме: тётки совсем распустились, не стеснялись открыто обсуждать, как подталкивали своих мужей к противостоянию с Хисрау-Баяном-Кули. Власть совсем одурманила их и без того слабый рассудок. На Ульджай они поглядывали с презрением: ведь этот, на их взгляд, ребёнок, не вкусивший и крупицы женского горя, метил на самое высокое положение. Вначале — обласканный стариком, затем — братом-наследником.

— Сообщи, что я сделаю всё правильно, — ответила ага. — И если Тимуру потребуется помощь, он смело может ко мне обратиться.

Болта вздохнул, тихонько посетовал на горячий нрав молодых и удалился.

А спустя какое-то время перед шатром девушки мяукал детёныш каракала.

Тимур купил его на базаре совершенно случайно: увидев круглую смешную мордочку и длинные уши, вспомнил об Ульджай, которая после гибели деда осталась совсем одна. Мужчина поймал себя на мысли, что хочет её развеселить, вызвать улыбку и цветение на прелестном смуглом лице. Хасан и другие богадуры взаимно переглянулись. Они давно уже поняли, какое чувство не давало покоя их вождю, однако обсуждать любовные связи не решались даже между собой. Ведь Тимур заключил никях с дочерью Чагуй Барласа, и к тому же пока было не известно, одобрили бы новый брак эмиры Хорасана, которые, судя по ситуации, сами желали овладеть Ульджай.

Каракал громко кричал у порога, и так получилось, что госпожа прежде служанок вышла проведать, что творится возле её юрты.

— Кто ты, малыш? Как ты здесь оказался? — девушка подняла котёнка на руки, и её ласковый взгляд упал на Тимура, который стоял в отдалении и держал под уздцы лошадь.

Облетевший подворье обоюдный смех предрешил их судьбы.

Он, первый сын бека Тарагая, дал слово себе и Аллаху сделать всё, чтобы добиться никяха с Ульджай Туркан, в ответ она умоляла Всевышнего не отнимать у неё этого сильного молодого покровителя. Любовь к брату, желание помочь Хусейну занять место деда удивительным образом совокуплялись с кипящими чувствами к рыжеволосому, статному, хотя и хромавшему на одну ногу мужчине. Ульджай не отказывала себе в удовольствии думать о карих глазах Тимура, резких изгибах бровей и губах, которых бы она целовала каждую ночь, утро, вечер… Огонь, так неосторожно зажёгшийся, трудно было скрыть, находясь в гареме. Однажды, зайдя в общий шатёр, где тётушки и жёны покойного наслаждались песнопениями и игрой на музыкальных инструментах, Ульджай услышала о себе нелицеприятные вещи.

— Жаль, матушка твоя преставилась, — заявила почтенная Юлдуз-хатун. — Она бы объяснила, как некрасиво смотреть в сторону иноземца.

Сказанное было величайшей ошибкой — последней в её жизни.

Неторопливо Ульджай приблизилась к этой женщине. Та поднялась с дивана, очевидно, не собираясь быть ниже девчонки, расправила плечи и откинула на спину платок, выставив на обозрение сверкающее ожерелье.

— Юлдуз-хатун, — проворковала юная ага. — Помнится, дедушка собирался развестись с тобой, но Аллах распорядился по-своему и оставил тебя с нами. Мы все ценили твою мудрость и стойкость. Вдобавок слышали заверения в любви. Когда повелитель объявил, что разводится, какие слова ты кричала? Что умрёшь без него, что не протянешь до следующего рассвета… Говорила, без эмира Казгана твоя жизнь не имеет смысла. А ведь это правда, Юлдуз-хатун.

Ульджай улыбнулась.

— Твоя жизнь действительно больше не имеет смысла. На что ты надеешься? Скоро вернётся мой брат. Он не захочет видеть тебя в гареме. И потом, разве, как верная жена, ты не должна последовать за повелителем?

В миг краски схлынули с лица хатун, свечение в чёрных глазах померкло. Девушка подобралась на шаг ближе и шепнула ей на ухо:

— Мне прекрасно известно, в ту ночь ты опоила повелителя. Вовсе не любовью привязала его к себе. Но твоё время закончилось: я скажу Хусейну, и он выбросит тебя на улицу. Либо сохрани достоинство и прими яд. Мы похороним тебя со всеми почестями.

Тётки видели, как помрачнела Юлдуз-хатун, но не решились вклиниться в разговор.

Ульджай молча покинула их общество. Предаваться веселью после её ухода никому более не хотелось — назревали перемены.