Тамерлан. Дорога в Самарканд

Евгения Никифорова

XIV век, Средняя Азия. Силы Джете открыто враждуют с племенами Мавераннахра и Хорасана. Восстание готовят сербедары, ярые противники ордынской знати. Бесчисленные войны приводят к бедствиям, голоду и мору. В то время когда богадуры ищут славу завоевателей, Тимур, сын предводителя барласов, мечтает о новом мире. Роман описывает начальный период жизни выдающегося военачальника, известного как Тамерлан, от первых боёв до курултая, на котором вожди всех племён признали его Великим эмиром Турана.

Глава 8

Под подошвами сапог хлюпала слякоть, мерзкая, чёрная — следствие проливных дождей, которые неделю не могли закончиться, всё продолжая тревожить сыростью и диким холодом. Почему-то на жиже сосредоточил внимание Тимур: может, потому что остальное производило куда худшее впечатление, а может, барлас не до конца понимал происходящее. Хисрау-Баяна-Кули привели в кишлак связанным, перемотанным цепями с верху до низу, словно бешеное животное. Из-за кожи его, красной и набухшей от ударов, лица не различить было даже острому глазу. Подпаленная борода и низкие брови придавали сравнению с шайтаном. «Предатель, попался-таки», — шептал народ. Дети прятались за отцовскими штанинами, мальчуганы старшего возраста набрали гнилых овощей и, когда пленный ступил на главную дорогу, с размахом стали кидать ему в голову, да так метко, что попадали в цель. Позднее, многими месяцами спустя лица ребятишек размылись в памяти Тимура, но кого он хорошенько запомнил — это Мохаммеда-Ходжу, который гордо выдвинулся навстречу. «Признаёшься ли в преступлении? — пророкотал мощным голосом. — Перед Аллахом и людьми ответ держишь. Нет здесь твоих покровителей». Баян-Кули поднял глаза, и от пробравшего ужаса у Тимура даже кольнуло в ноге. Этот человек улыбался.

— Какой стыд, — промолвила Ульджай.

Вся его прислуга утопала в рыданиях: нукеров, гонцов, евнухов велели казнить не просто как собственность опального эмира, но как пособников убийства. А что касалось личного имущества, так оно по праву отходило владыкам Хорасана. Те, конечно, обиды сразу припомнили, поклевали злодея напоследок.

Ловушка захлопнулась, Ильчи-Бугай-Сальдур получил сведения о ситуации в Бадахшане и сговоре барласов с мятежниками: якобы они, не совладав с войсками Хусейна, согласились принять дары от Тимура и тем самым преждевременно покончили с изнуряющей кровопролитной войной. Ничего светлого такое положение дел не сулило, могульский хан не прощал пораженчества, а к прочему, Бугай-Сальдур прекрасно знал, с кем столкнулся — он видел Тимура ещё при Казгане. Потому не проверил, соответствуют ли слухи истинным обстоятельствам, и без промедления объявил о подготовке к походу.

Но не ответные действия волновали хищника, который спланировал столь изощрённое представление. В глубине души Тимур предполагал, что Казгана прикончил кто-то из родственников, но чтобы Хисрау… Даже зятья, которые всю жизнь завидовали старику, от изумления не находили слов.

— Будешь молчать и дальше? — прорычал Мохаммед-Ходжа. — Я прикажу людям пытать тебя. Лучше облегчи душу сейчас!

— Хорошо, я скажу, — Баян-Кули фыркнул в бороду, словно находил происходящее забавным. — Вам любопытно, почему я сделал это. Так вот, знайте: Мавланзаде передаёт привет. Сербедары уже заняли Самарканд, а скоро подчинят улус. Пока вы враждуете за земли и золото, они, как тени, прячутся за вашими спинами. Попробуйте поймать!

— Что за вздор! — прокричали из толпы. Воины обменивались странными взглядами, вопрошая друг у друга, не пригрезилось ли им, не послышалось ли? Верно они поняли, что старик заключил сделку с нечестивцами худшего сорта?

А Тимур между тем вспоминал свой последний разговор с могульским ханом.

— Слава Аллаху, повелитель и Абдулла не стали свидетелями этого позора, — с горечью произнесла Ульджай. — Мы относились к вам, как к члену семьи. Я нарекала вас дядей!

— Моя семья умерла там, в Самарканде, — выдал Хисрау, ничуть не смутившись пылких речей девушки. — Тогда-то я и поклялся, на крови поклялся, что остаток жизни посвящу уничтожению ханской Орды.

— И чем смерть моего деда могла помочь?!

— Казган был не лучше чагатаидов. И потом, область крепко держал, с властью никак не хотел прощаться.

На мгновение Тимуру почудилось, что Ульджай вот-вот упадёт в обморок. Она прикрыла глаза, глубоко вобрала воздух в явной попытке очистить душу от мрачного впечатления, но затем, совладав с чувствами, повернулась к Мохаммеду-Ходже.

— Известно ли вам, как в Орде наказывают за предательство?

— По закону, ага, родственников и близких казнят без кровопролития, — учтиво сообщил в ответ.

— Мы ценим традиции. Я повелеваю закатать Хисрау-Баяна-Кули в кошму. Переломите хребет и расчлените суставы, а то, что останется, положите в гроб.

Пленник вздрогнул, посмотрел на девушку так, будто впервые её увидел.

— Он не вознесётся к предкам, а станет кормом для червей, — голос Ульджай сочился ненавистью. — Такова плата за обманутое доверие.

— Ты не смеешь принимать решения! — старый эмир задёргался, почти что выворачивая кисти рук.

— У наследницы эмира Казгана есть право на кровную месть, — Тимур отошёл от барласов и занял место рядом с госпожой. — К тому же, не преступнику судьбой распоряжаться.

Поддерживать виновного отказывались. Жажда мести ослепила сардаров, все требовали скорейшего правосудия. «Отрубите мне говову!» — Баян-Кули сорвался на крик, но страдальческая мольба не вызвала отклика даже у ярых друзей. Рука Ульджай метнулась к груди, где висело украшение, ещё недавно принадлежавшее Юлдуз-хатун. Мужчины, может, и не догадались бы, что значил этот жест, зато поняли обитательницы гарема. На суд ага явилась в накидке, пошитой из шкур белых волчиц, волосы покрывал платок с серебряными нитями, а на лицо девушка нанесла краску, как если бы собиралась на праздник. С сильной не по годам госпожой никто спорить не смел, воины окружили её плотным кольцом, будто с самим Хусейном дело имели.

— В клетку его, — распорядился Мохаммед-Ходжа. — А как приготовления закончим, сразу казним.

«А вы заметили, как он переменился после вынесения приговора? — позднее спросил Хасан у барласов; те заулыбались, кивая. — Вся бравада слетела. Помирать страшно, особенно когда столько грехов на душе висит!»

— В покое умирают те, кому стыдиться нечего, — в разговор вклинился один из хорасанских беков, приобщаясь к собранию другого племени. — Таких счастливчиков Аллах всегда вознаграждает.

— У меня до сих пор в голове не укладывается, — пробормотал Кайхосров и вознёс взгляд к громко трещавшему на ветру пламени. — Неужели Баян-Кули не сознавал последствий? Сербедары, серьёзно? Это же поклонники шейха Халифе. Они бьются за равенство всех людей в мире.

— А на самом деле просто завидуют богатым. Кстати, кто такой Мавланзаде?

— Нам бы тоже хотелось знать, — ответил Хасан. — По слухам, это нынешний вождь сербедаров, их духовный наставник. Но никто не видел его, кроме, конечно, нечестивцев, которые верят безумным проповедям.

— Государство Хулагу ушло в прошлое, как бы Орда за ней не последовала, — произнёс Мохаммед-Ходжа, устраиваясь у костра возле Кайхосрова. Тот вздрогнул от его неожиданного появления за спиной и чуть было не схватился за саблю.

— Ты, словно дух, возник из дыма и воздуха! — пошутили воины.

— Если вы думаете, что наши проблемы исчезли со смертью предателя, то заблуждаетесь, — невозмутимо продолжал сардар. — Нам удалось вычислить, кто убил повелителя, но теперь нужно сделать кое-что очень важное. Иначе все труды насмарку.

— О чём ты говоришь? — бек подобрался ближе. Остальным тоже стало интересно, что за предложение тот выдвинет.

Человек, которому при рождении дали имя Пророка, редко проводил время в праздности. Обыкновенно его видели в походах: прежде с Казганом, но иногда с Хусейном. Так уж получилось, что ранней весной Мохаммед-Ходжа задержался в ставке повелителя, а не на поле брани рядом с его внуком. Мужчина в любой миг поменялся бы местами с богадуром из отряда Хусейна, только бы не сидеть в окрестностях Бамияна и не смотреть с надеждой на горизонт. При первом же знакомстве соплеменники Тимура отметили твёрдость в глазах этого воина и извечно строгое выражение лица. Если Мохаммед-Ходжа излагал речи, то всегда с уверенностью — потому что говорил правду, если же решения старейшин ему не нравились, он предпочитал помалкивать. В данном случае предполагаемый исход событий эмира привлёк, для протеста не нашлось повода, кроме, пожалуй, единственного обстоятельства — что предугадал всё Тимур, бывший на службе у хана Джете. Но иного выбора Аллах не предоставил: Мохаммед-Ходжа утешился мыслью, что по возвращении Хусейн разберётся с хитрым рыжеволосым вождём.

— Я говорю о Балхе. Город сейчас без защиты. Бугай-Сальдур с войском направляется в Бадахшан, лучшего момента для осады не найти. Возьмём Балх — и самаркандская знать потеряет половину своих богатств и влияния.

— Через Балх пролегает Великий торговый путь, — подметил Кайхосров с широкой улыбкой. — Именно оттуда товары переправляют к морю, и это я не говорю о том, что урожаем Балх обеспечивает едва ли не весь Хорасан и даже Хорезм.

— Бугай-Сальдур не успеет развернуть армию. Главное, всё сделать внезапно, — Мохаммед-Ходжа долго глядел на соплеменников и барласов, выискивая в их глазах намёки на возражение, но, как оказалось, все присутствующие были согласны с планом атаки.

— Почему ты раскрываешь перед чужаками намерения? — воскликнул один из ставленников Хусейна. — Мы и без Тимура управимся.

— Это Тимур первым предложил взять город, — тот наградил недовольного бека острым взглядом. — Однако ты мыслишь правильно, мы пойдём без Тимура.

— А где он сейчас?

— Молится. Нам бы тоже не помешало попросить у Аллаха помощи.

В клетке пахло потом и испражнениями десятков людей, что побывали в ней; та же участь постигла Хисрау-Баяна-Кули. Смотреть на него, закованного тяжёлой цепью, грязного и избитого вовсе не приносило удовольствия Ульджай: в конце концов, раньше девушка с почтением относилась к нему, любила и уважала. Госпоже хотелось в последний раз взглянуть на тестя эмира Абдуллы, на человека, который сам вызвался заменить ей погибшего родича.

— Нас учили, что умирать страшно. Вбивали эту истину с тех самых пор, как мы начали осознавать себя. Когда осматривались по сторонам и спрашивали: «Аллах, почему именно сюда Ты меня отправил? Дай другое вместилище, о, Всевышний, только не бросай в этом аду!» А ведь правда, кто вынудил нас бороться за еду и воду? Словно мы не больше, чем животные… Затем ли, чтобы предстали на Суде? Так что же удерживает человека от падения, раз он простое смертное существо? Может, вера во спасение? В великую судьбу? В то, что за поступки наши Аллах милостиво вознаградит? Сколько лет этой Земле, а ни один мудрец не нашёл пути в обход веры. Шаг переступи — и ничего нет, ничего, кроме пустоты… Это ли не ад — прослыть предателем? Быть проклятым во веки веков? Вы свою честь променяли, дядюшка. Стоило ли оно того?

Баян-Кули закряхтел, пытаясь посмеяться над девичьим простодушием.

— А за что ты готова расплатиться невинностью? Скажи, ага, я ведь вижу, ты приняла решение.

— Невинность? — Ульджай нахмурилась, будто впервые услышала это слово. — Не невинность будет платой, дядюшка. А моё сердце. Я собираюсь стать женой завоевателя.

— Любовь превратила тебя в дуру, маленькая госпожа. Разве не брата клялась защищать?

— У Хусейна и Тимура теперь общая судьба. А вас же… Вас позабудут, как страшный сон, который, хвала Аллаху, закончился.

— Увы, страшные сны не забываются.

Она прикусила губу и покачала головой.

— Вы никогда не раскаетесь, да? Я надеялась, что вы попросите прощения.

— За месть не просят прощения. Ты ещё мала, чтобы понять это.

— В таком случае вам придётся столкнуться с последствиями. Я не отменю приговор.

Ей удалось разглядеть промелькнувший в глазах старика ужас. Баян-Кули явно рассчитывал на быструю смерть, когда связывался с проповедниками — не на сломанные суставы и кости. Через силу Ульджай сдерживала слёзы, оставляя опекуна в клетке. Ей казалось, что это ветер, который нёс из пустыни песок, хлестал по щекам и обмораживал сердечную боль. Она делала глубокие вдохи, желая усмирить, упокоить чувства к тому, кто предал и убил Казгана. Когда дорогу к шатру преградила внушительная фигура Тимура, Ульджай больше не плакала.

Ей как никогда хотелось жить. По-другому. По-новому.

— Ага, — мужчина отдал лёгкий поклон, — надеюсь, я обращаюсь к вам в подходящее время?

— Я говорила, вы всегда можете на меня рассчитывать, — ответила она, не скрывая улыбки.

— Скоро я отправлюсь к вашему брату. Как и предполагалось, Балх сейчас без защиты. Мохаммед-Ходжа возглавит нападение. Мы же с Хусейном объединим войска.

— Мне рассказывали, как вы спасли повелителя. Примчались сюда из другого города, в одиночку. Вы зашли в шатёр, как раз когда предатели собирались обнажить мечи. Увидев вас, они растерялись и не стали ничего предпринимать. Я была маленькой и едва ли помню об этом… Но я знаю, что повелитель ценил вас, как сына. Мы многим вам обязаны.

— Я делаю что должен, — сухо произнёс Тимур. — Я так же обязан вашему деду. Да будет Аллах им доволен.

— Аминь.

Барлас многое бы добавил к сказанному, но его смущало присутствие рабынь за спиной девушки. Ульджай заметила, что он поглядывал в их сторону.

— Иногда человек совершает гораздо больше того, что должен, — она надеялась, что Тимур правильно истолкует смысл этой фразы. И по его лицу догадалась, что да, он всё понял.

— Я из таких людей, не сомневайтесь, ага. Однако…, — мужчина намеренно удержал дальнейшие слова, заставив Ульджай волноваться.

— Однако? — повторила она.

— Если бы заранее стало известно, понравится ли кому мой поступок, согласится ли кто с решением — я бы не стал медлить.

С любопытством и нежностью Тимур наблюдал за неуловимыми переменами в девушке: то, как глаза её, которые блестели ярче, чем свисающие нити горного хрусталя, переполнила надежда, как ползли вверх уголки губ, и как пальцы сжимали и комкали ткань наряда.

— Разве можно медлить, когда всё и так устроено волей Всевышнего? — в голосе Ульджай отчётливо звучала радость. — Одно меня беспокоит: судьба вашей жены, которая осталась в Кеше.

— Она осталась в Кеше.