Тамерлан. Дорога в Самарканд

Евгения Никифорова

XIV век, Средняя Азия. Силы Джете открыто враждуют с племенами Мавераннахра и Хорасана. Восстание готовят сербедары, ярые противники ордынской знати. Бесчисленные войны приводят к бедствиям, голоду и мору. В то время когда богадуры ищут славу завоевателей, Тимур, сын предводителя барласов, мечтает о новом мире. Роман описывает начальный период жизни выдающегося военачальника, известного как Тамерлан, от первых боёв до курултая, на котором вожди всех племён признали его Великим эмиром Турана.

Глава 6

Стрела, летящая со скоростью ветра, вонзилась всаднику прямо в грудь и выбила из седла. На некоторое время тот полностью отрешился от реальности. Не сразу обрушилась боль. Небо горело огнём, ослепляло. Казган через силу вырвал из себя древко. И медленно начал подниматься: воина вели инстинкты. Пальцы обвили рукоять сабли. Враг неумолимо приближался, каждый его шаг отдавал в ушах грохотом. Лошадь ускакала. Казган понял, что остался с убийцей один на один.

— Ты? — прорычал он, когда увидел, наконец, стрелка. — Аллах покарает тебя, предатель!

— Я буду молиться за вашу душу, повелитель, — прозвучало в ответ.

Мужчина натянул тетиву, и, пока Казган пытался до него добраться, переставляя ноги, последовал новый удар. Рёбра треснули, надломились. Органы были порваны. Кровь прилила к горлу, а затем мощным потоком хлынула изо рта. Эмир Хорасана всё ещё стоял, упрямо, из последних сил, хотя пошевелиться уже не мог.

— Ничего, я помогу, — ласково произнёс бывший соратник. Подошёл и толкнул Казгана прямо в русло реки. Всплеск — и огромное тело старика скрылось в ледяных водах. Горы приняли очередную жертву: охватившая всё вокруг тишина обещала сохранить тайну. Но Аллах не обещал. Девушка, находившаяся в нескольких днях пути от происшествия, с криком проснулась у себя в юрте.

— Дед? — простонала она жалобно. Никто ей не ответил: рабыни дремали на ковре, и в потёмках невозможно было разобрать их чернявые лица. По спокойному дыханию Ульджай поняла, что никто её голос не слышал.

Рассудок по-прежнему сковывал ужас, хотя и не так крепко, как минуту назад. Сон всё не отпускал. Это кровавое действо будто бы продолжало разворачиваться на глазах: Казган, раненый и беспомощный, падал в реку, а незнакомец не унимался — смеялся и смеялся, злобно, ликующе, словно настоящий шайтан. Соскочив с ложа и облачившись в первое, что оказалось под рукой, Ульджай призвала евнуха. Тот вперевалочку пробрался в юрту.

— Моя госпожа, доброго вам утра.

— Оно вовсе не доброе, Болта. Где сейчас повелитель?

— Эмир Казган не вернулся с охоты, — слуга замялся, решая, стоит ли озвучивать мысль. — Если позволите, я пошлю за повелителем кого-нибудь. Чтобы знать наверняка…

— Знать что? Не упал ли он с лошади? — Ульджай прикрыла опухшие веки ладонями. — Ты думаешь о том же, о чём и я. Иногда я задаюсь вопросом, не лучше ли было ему умереть в бою? Сейчас повелитель так стар… И доверчивым стал, как ребёнок. Наши враги только и ждут его смерти. Проклятые!

— Так что прикажете, госпожа?

Но девушка не успела ничего сообщить, внимание отвлекли шум и бойкие мужские переклички. Спутники Казгана прибыли домой без добычи, но главное — без предводителя. Вести о его пропаже разнеслись стремительно, на Ульджай только-только халат надели, а в соседних селениях уже принялись обсуждать скорую смену власти. Южные земли улуса гудели не слабее пчелиного роя.

— Отвези письмо брату. Хусейн должен принять меры немедленно, — после этих слов Ульджай лично проследила, чтобы гонец уехал в Бадахшан на лучшем скакуне из её собственного табуна. А после, вооружившись кинжалом и луком, собрала ближайших сторонников деда.

— Кто из вас своими глазами видел тело повелителя? Кто на Коране готов поклясться, что эмир Казган предстал перед Аллахом? — её требовательный взгляд обращался к каждому воину по очереди. Все они опускали головы, признавая, что господин вполне мог быть жив. Но кое-кто прервал молчание. Угрожающе выступил вперёд, расправив плечи.

— Стоит ли нам отчитываться перед хатун?

Ульджай стиснула челюсти, удерживая в узде чувство ослепляющей ярости, а через мгновение выхватила лук и, пока злонасмешник силился что-то сообразить, выстрелила ему в шею. Мужчина покачнулся и рухнул под ноги соплеменников. Из насквозь пробитого горла хлестал багровый ручей.

— Кто предаст повелителя, у того путь один — в преисподнюю, — ровным тоном сообщила она. — Кто поможет предателю, хорошенько перед смертью помучается. Это я обещаю.

Возражать не стали. Влиянием, которым пользовалась девушка, многие жаждали обладать: не только обитательницы гарема, великовозрастные дочери и наложницы, но и почтенные беки, соратники, воевавшие плечом к плечу с Казганом долгие десятилетия. Обидеть Ульджай Туркан-агу — всё равно что вынести себе приговор. Если не старик обезглавит, то брат, который любил её до безумия. Впрочем, и без попечителей юная госпожа прекрасно справлялась. Чему свидетельствовал осыпанный песком труп. Она училась боевым навыкам с детства, наравне с Хусейном и другими мальчишками. Казган потворствовал прихотям внучки, сперва — из чувства умиления, затем — с намерением защитить.

Поддаваться страху было последним делом. Ульджай старалась играть в равнодушие; с каменным лицом набирала людей в отряд, сыпала приказами, касающимися не только подготовки к поискам, но также и пленников — чтобы те не могли сбежать. В глубине души она выла. Выла, как брошенный на произвол судьбы волчонок, отлучённый от стаи.

— Знаешь, Болта, — сказала евнуху, когда они вместе отправились к местам, где её дед охотился. — Я наконец-то поняла, что мне нужно.

— И что же?

— Выйти замуж.

— Госпожа шутит?

— Разве такими вещами шутят? Заикнулся бы об этом вчера, высекла бы, как скотину.

Ульджай мельком глянула на сопровождающих: почти все состояли с эмиром в родстве. В своё время Казган устраивал выгодные браки, разве что со старшей дочерью ошибся. Та не поддержала его с Туглук-Тимуром перемирие, хотя оно с самого начала казалось призрачным. Вражда между двумя правителями породила череду предательств. На жизнь Казгана покушались и прежде, ещё когда Хусейн пытался вернуть Герат вместе с вероломными барласами.

— Почему же сегодня госпожа о муже помышляет? — поинтересовался Болта.

— Был бы муж, эти — глаза бы поднять боялись. Дед берёг меня, всё хотел отдать лучшему. Где же лучшие? Да если и есть, за милость могульцев готовы Коран сжечь.

— Дай Аллах, повелитель отыщется.

— А если нет, Болта? — Ульджай отвернулась, чтобы мужчины не заметили её смятения. — Что если он мёртв?

Под копытами неприятно скрипели камешки. Пустынная область с изредка проскакивающими деревьями и сухостоем недружелюбно встречала путников. Лай собак вполне мог привлечь внимание заблудившегося человека, если только горные массивы не обманут: ветер был коварным игроком. Мохаммед-Ходжа, близкий друг Хусейна, несколько раз предлагал разделиться, но остальные не соглашались, ссылаясь то на небольшое количество всадников, то на необходимую военную помощь в будущем — если на Казгана напали. В утрате доверия соплеменники не признавались из опаски поставить честь под удар. Хисрау-Баян-Кули, старший в отряде, старался придумать тему для разговора и припоминал случаи многолетней давности: как их эмир едва не погиб в схватке с султаном, затем — под Самаркандом, или от тяжелейшей раны, которую нанёс Казан-хан. Постепенно все оживились. Казган и правда был счастливчиком: не одну битву застал, узнал сладость почтенных годов в окружении многочисленного потомства.

— Аллах, сохрани, — шептала девушка, прикрыв платком половину лица.

До самого вечера они рыскали между ущельями, объехали всю долину вплоть до побережья Джайхуна, но обнаружили лишь оставленные лошадьми следы. Кто-то сказал, что надо бы вернуться, и тоже чуть не словил стрелу. Ульджай, горя негодованием, обратилась за поддержкой к Хисрау-Баяну-Кули.

— Завтра пересечём Джайхун, там посмотрим. Что нам стоит? — сказала она, проглатывая отчаяние.

Вождь придерживался схожего мнения.

— Если повелитель погиб, тело похоронить следует. Шакалам своего эмира я не отдам, — разъяснил он молодым воинам. — А повернём назад, когда опять на поиски выдвинемся?

Так и решили заночевать, разбив посреди поля шатры. Однако же на длительное времяпрепровождение вдали от дома не рассчитывали — запасы истончались. Ульджай тянуло вперёд к реке: сон отступал, стоило подумать о судьбе деда.

— Ты ничего не съела, ага, — Хисрау-Баян-Кули приметил, что девушка отказалась от вяленого мяса, которое заботливо протянул ей евнух. — Нужно беречь силы.

— У меня достаточно сил, — грубо раздалось в ответ. — Пока не найду повелителя, никому покоя не дам. И себе тоже.

— Глупо, ага, глупо.

— Разве? Когда враги убивали вашу дочь, вы в юрте сидели? Вы боролись! Вот и я бороться буду.

— Настырная! — промолвил Хисрау тем же тоном. Поначалу хотел огрызнуться по поводу трагических событий в Самарканде, но потом сделал вид, что не слышал этого. В его воспоминаниях треск костра сопровождался криками погибающих — их мужчина не забудет, даже если город, где произошла резня, поглотит песок. В его маленькую беременную госпожу могульцы воткнули лезвия десять раз. Хисрау был участником многих сражений, но с такой жестокостью, какой отличился завоеватель из Джете, не сталкивался никогда. Туглук-Тимур хану удалось изгнать хорасанских эмиров ценой, которую не каждый бы заплатил: власть требовала великих жертв. Страшную смерть принял Абдулла, бывший тогда наместником Казгана. Лишь позже, значительно позже Хисрау-Баян-Кули понял, как глупо было рассчитывать, что гарем пощадят.

Ульджай наблюдала за неожиданно притихшим родственником. Она жалела его — человека, когда-то давно потерявшего всю семью и в том числе не родившегося внука.

— И кто меня тянул за язык? — вздохнула девушка.

— Нет, ты права, ага. Наша жизнь сводится к борьбе. Предложат умолкнуть, рот зашить, спрятать голову — откажись! Люди выживают, когда стремятся выжить. А примут покорно свой рок, сгинут. Ни враги не вспомнят, ни собственные дети. Да и детей не будет, а с детьми племя исчезнет. Не бойся принимать вызовы, это единственное, что нас спасает.

— Спасибо, дядя.

На Ульджай нашло успокоение. Она забрала у евнуха мясо и чуть-чуть пожевала, совсем не чувствуя вкуса, потом, повозившись на шкуре, задремала. Ночь пролетела на удивление быстро. Несколько часов — и солнце отогнало тьму от горизонтов. Равнина нагревалась, а вскоре земля уже источала жар, от которого путникам делалось дурно. У Джайхуна дышалось легче: влага проникала в воздух, насыщенный запахами водорослей, глины и конской шкуры. Но радость при виде воды пропала, когда собаки потеряли след. Словно осиротевшие, воины кругом оглядывались и вновь заспорили, какого держаться направления — то ли идти по течению, то ли пересечь поток. У девушки душа закоченела, когда стало ясно, что ехать придётся вслепую.

Чувство долга, с каким вели поиски, под вечер сменилось обыкновенным упрямством: с пустыми руками возвращаться не хотелось, а тем более смотреть в глаза людям. О пище тоже не особо задумывались, договорившись в случае чего отлучаться на охоту.

— Брат всё равно приедет, только когда с бадахшанскими эмирами разберётся, — сказала Ульджай уставшему от дороги Хисрау-Баяну-Кули.

— А я и не рассчитываю, что завтра окажусь дома, — старик мрачно ухмыльнулся.

На четвёртый день пожаловали гости.

Тимур прислонился к стволу дерева, изучая с каменистого берега разворачивающееся событие: пожалуй, это стало его первым развлечением за весь тот срок, пока барласы мчались в Хорасан без продыху. В другой раз он бы отвернулся и, как человек чести, либо сам начал сторожить жертву, либо на худой конец отправился бы к группе незнакомых мужчин, которые о вторжении явно не подозревали. Капли красиво стекали с кожи гурии. Откинув волосы на плечо, девушка водила ладонями по шее, груди и бёдрам. В белой реке её обнажённое тело выглядело заманчивым, поэтому Тимур об своём уходе только попытался задуматься — взгляд оторвать не удалось.

— Ослепнуть мечтаешь? — прокричала она, гордо выпрямившись вместо того, чтобы прикрыться.

— Ради такого зрелища рискнуть можно.

— Вот доберусь до лука, и узнаем, как рисковать любишь!

— Сдаюсь, ага, не гневайся, — Тимур даже приподнял руки, изображая, что совершенно беззащитен перед соперницей. Та пыхтела от негодования. Не желая её больше мучить, барлас отвернулся. Девушка воспользовалась моментом, выскочила из воды и впопыхах натянула платье и халат. Только удостоверившись, что одета прилично, Ульджай подняла лук.

— На проходимца ты не похож, — сказала Тимуру, который вновь уставился на неё тёмными неистовыми глазами. — Хотя не важно, мне до тебя дела нет.

— Зря ты так, ага. Мало ли, какие у проходимцев намерения.

— Если настаиваешь, я выпущу стрелу, и мы на этом закончим!

Колчан за мгновение потерял в весе. Тимур, ставший вдруг живой мишенью, с неприкрытым восхищением любовался ручкой, натягивающей тетиву. Он также мог выхватить меч и быстрым ударом разломать чужое оружие: Аллах свидетель, множество раз ему доводилось проделывать такое с врагами. Но возмущённую девушку Тимур врагом не считал. Лицо, обрамлённое длинными мокрыми волосами, воскрешало старые воспоминания — что-то из юношества, из времён его становления как воина.

— Убьёшь своего жениха?

— Какого ещё жениха? Повелитель четыре дня отсутствует, а уже женихи полезли! Покоя от вас нет.

— Ты не думай об остальных, ага. С соперниками я разберусь.

— Вот ещё! Мне твоя помощь без надобности.

Неизвестно, сколько бы эта перепалка продолжалась, если бы к молодым не выскочили нукеры. Люди эмира Казгана тут же нащупали рукояти мечей и приготовились к нападению, тимуровские, напротив, противно ухмылялись, завидев вождя в компании женщины.

— Аллах, Аллах, разве так гостей встречают? — бросил Хасан, ловя на себе раздражённые взгляды.

— Незваных именно так и встречают, — ответил Мохаммед-Ходжа. — На твоём месте я бы хорошенько подумал, что делать дальше: оставаться или уйти.

— Стоит ли отпускать нас в сложившихся обстоятельствах? Разве ваш повелитель не пропал? — подал голос Тимур.

— Ты что-то знаешь? — Ульджай натянула тетиву сильнее. — Говори, или я убью тебя!

— Госпожа, мы прибыли с мирными намерениями, — вмешался Хасан, не выдержав: ему неприятно было смотреть, как кто-то целится в его эмира. — Перед вами Тимур, сын Мухаммада Тарагая.

— Барласы? — послышалось из уст хорасанских богадуров. Они удивлённо меж собой переглянулись, затем повернулись к Хисрау-Баяну-Кули, единственному, кто мог ситуацию, по их мнению, разрешить. Тот выступил вперёд.

— Не стреляй, ага.

Но девушка и без указаний родича уже опустила лук.

— Я не узнала вас, — сказала Ульджай, и Тимур вдруг обнаружил, что на самом деле она очень устала: устала не телом — душой. Наружная воинственность спала, её место заняло что-то, подобное безразличию, как случается с человеком, который осознал под конец всю глубину трагедии.

— Опальный эмир в наших краях… С какой целью? — спросил Хисрау.

— Я намеревался объединить наши силы с вашими, предложить союз, — рыжеволосый барлас всё ещё не сводил глаз с внучки Казгана. — И в знак добрых побуждений я отправил отряд из Шехри-Себза в Бадахшан, к вашему брату, ага. Дай Аллах, Хусейн быстро подавит восстание.

— Это, конечно, заслуживает внимания, однако мы не можем вычеркнуть предыдущие годы мятежа, — старик грубо оборвал его, злясь, что юнец даже не считает нужным смотреть в сторону вождя: безусловно, девушка была куда интереснее, однако и об уважении забывать не стоило. — Вы преклонили колено перед Туглук-Тимур ханом.

— Туглук-Тимур хана в Мавераннахре нет. Что до его наместника… Я не клялся Ильясу в верности.

— Как удобно!

— Хватит! — выпалила Ульджай. — Мои враги сейчас не среди барласов, а здесь, под крылом у повелителя. Среди нас.

— Это тяжкое обвинение, ага, — Хисрау-Баян-Кули недовольства не скрывал.

— Я не возьму слов назад. Понимаю, это унижает честь наших людей. Всем хотелось бы выйти из этой истории чистенькими, но я не оставлю покушение на жизнь повелителя безнаказанным. Клянусь Аллахом, кем бы ни был предатель, участи его не позавидуете!

— Вы примете мою помощь? — спросил Тимур, ощущая при этом, как сердце прекращает биться в груди и дыхание замирает.

— Если предложение искреннее…

— Эмир Казган был мне как отец. Я никогда не желал навредить ему. Даже в самое трудное время.

— Мы должны вам верить? — не унимался Хисрау.

— Я верю, — ответила Ульджай. Лицо её просветлело, губы тронула улыбка, пусть и слабая.

Мысли о смерти обращались в бегство каждый раз, когда взгляд наталкивался на эмира, стоявшего прямо, непоколебимо, словно глинобитная башня. Тимур был на голову выше воинов. Девушка многих повидала, — не только из числа сторонников Казгана или брата, — никто на её памяти не выделялся так ярко, как этот барлас. Тёмные брови красиво поднимались вверх, алые растрёпанные волосы добавляли задор облику, а глаза, напоминавшие по цвету мёд, вовсе обещали убить. Ульджай не знала, бояться ей этих глаз или же искать их в надежде, что она увидит собственное отражение.

— Хорошо, что такие вопросы решают не женщины.

— Должно быть, у вас есть армия для моего брата? — она на пару шагов подошла ближе к человеку, которого нарекала дядей из одной лишь признательности. — Тогда вам нужно сегодня же отправить войска в Бадахшан.

— Я не обязан…

— Вы — нет, но я обязана защищать наследство Хусейна. Именно поэтому я принимаю помощь от сына Мухаммада Тарагая. Отныне он и его люди мои гости, — Ульджай перевела взгляд на Тимура. — Добро пожаловать в Хорасан.

Заводить спор отрыто не стали. У Хисрау-Баяна-Кули действительно не было воинов, которых он мог бы предложить Хусейну, тогда как союзник из другого племени выслал целую армию: не только отряд Чагуй Барласа, но и эмира Хызры из Шадмана, что увеличило вероятность победы, а значит, и скорого приезда молодого хозяина. Предполагалось, что власть отойдёт Хусейну, единственному уцелевшему потомку из числа мужчин. Сын Казгана Абдулла превосходно справился бы с задачей, но, увы, Аллах забрал его во время нашествия джете. Если и внук погибнет — южная территория улуса останется без правителя.

— Нет, — произнёс Тимур, когда услышал об этом: изнемогающие от жары путники любили посудачить о грядущих переменах, не больно-то радужных. — Чингизиды воспользуются смертью Хусейна и приведут войска. За тем они и спровоцировали восстание: чтобы избавиться от наследника вашего повелителя. Заодно разделить вас с барласами и всеми остальными, кто живёт севернее. Бадахшан пограничная территория.

— А ты, выходит, намерен спасти нас? — фыркнул Хисрау. — Где же ты был раньше? Не этим ли чингизидам кланялся?

— Кланялся по той же причине, почему Казган сохранил жизнь внуку своего врага, Казан-хана. Суюргатмыш жив, не отрицайте! Любой ребёнок из семьи Великого хана более в праве занимать трон, нежели кто-то из нас, эмиров.

— А как же Ильяс? — вклинился в разговор Мохаммед-Ходжа.

— Вам известно, что творится в столице? — Тимур отвечал вопросом на вопрос. — Оттуда ушли даже сейиды, настолько всё плохо. Ильяс бросил вызов всему мусульманскому миру. Мне пришлось делать выбор: по-прежнему защищать кяфира — да, теперь уже кяфира! — или служить Аллаху и спасать невинных. Я выбрал второе.

— Красиво говоришь, сын Тарагая, — бросил Хисрау с отвращением. — Не знаю почему, но ты мне не нравишься.

Ульджай внимательно следила за беседой. Так запросто мужчины не шли навстречу друг другу, обе стороны нуждались в проверке — и богадуры испытывали чужаков, стараясь создать неловкую для них ситуацию. Барласы не поддавались. Ульджай не первый год на свете жила, видела, почему те стоически терпели презрительные выпады её собратьев. Из-за Тимура. Он был невозмутим. Мнение Хисрау волновало его в той же степени, как мнение мушки, требующей у паука свернуть паутину. На поиски Казгана эти отношения, однако же, не распространялись. Воины сразу согласились, что лучше ехать вдоль берега, по течению реки. Тяжесть сползла с души пылкой девушки, которую застали обнажённой: в любом другом случае она бы хранила обиду, гневалась, отдала бы приказ убить невольного зрителя, — но что-то, дремлющее внутри, вдруг этому воспротивилось. Исподтишка, словно воровка, она наблюдала за огненноволосым воином, желая вновь заполучить его взгляд.

— Ага, будьте аккуратнее, — шепнул Болта, заметив явный интерес госпожи к незнакомцу.

— Это не твоего ума дело.

— Я пекусь не только о вашем здоровье, ага, но и о вашей чести. Убейте, если хотите, но я не откажусь от своих обязанностей.

Ответом послужила снисходительная улыбка.

— Тимур не чужой человек. Мой дед-повелитель вместе с беком Тарагаем много лет назад посватали нас. Я тогда была совсем маленькой. Видишь? Великого Аллаха не обмануть. Война, раскол, сколько ужасных вещей произошло за это время… И вот мой жених здесь.

— Срок прошёл немалый, ага. Люди меняются.

— Ты слышал, что о Тимуре говорят? В Самарканде он был вторым после наместника. Имел влияние на могульского хана. Однако рискнул всем ради наших традиций, мусульманской веры. Кто бы на его месте поддержал сейидов? — Ульджай с восхищением смотрела на спину всадника, ловя полные уверенности движения рук и звучание голоса. — Дед встретил бы его, как родного.

При упоминании о Казгане настроение сразу улетучилось. Пусть барласы и развеяли сумрак в сердце Ульджай, боль и страх всё равно обещали сопровождать в дороге: она не могла представить повелителя мёртвым, а каждый раз, когда пыталась, дыхание предательски прерывалось, к горлу подступал ком, и всё внутри делалось каменным, неживым. До вечера она не общалась ни с кем из путников, даже с Хисрау-Баяном-Кули. Болта ошивался поблизости, рассказывал о глупых бесполезных вещах: девушке было безразлично, когда разбивать шатры, а когда питаться остатками мяса. Возле костра Хасан опять поспорил с Мохаммедом-Ходжой, а остальные ржали, как кони.

— Хорошо, что мы не одни, — сказала Ульджай евнуху, полагая, что это Болта топчется у неё за спиной.

— А я рад, что освободился из-под власти Туглук-Тимур хана, — донёсся приятный, звучный голос. — Вы позволите, ага?

Девушка подвинулась, ещё больше уходя в тень. Рыжий барлас занял место на огромном валуне: когда-то он упал с горы, да так и продолжал лежать, не расколотый. Ветер стих, низину окутала предвещавшая ночь прохлада. Тимур плотнее завернулся в меховой плащ.

— Когда я в последний раз видел Казгана, над нами было то же небо, что и сейчас. Земля вобрала всё золото солнца, и такая темень настала… Но потом появились звёзды. Бессчётное количество. Мы даже огня не разводили. Тогда Казган поведал мне тайну.

— Тайну? — спросила Ульджай и ненароком подобралась ближе. — Какую же?

— Он мечтал о Туране. О возрождении государства, которое было в этих краях за сотни лет до того, как их завоевал Чингиз-хан. Древнее государство сильных и могучих воинов, существовавшее ещё до возникновения Мавераннахра, моей родины. «Всё, всё вплоть до Средиземного моря, всё это — Туран», — слова вашего деда. Он даже ярлыки нам с Хусейном выдал, можете поверить? На владение Тураном.

— Думаете, он жив? — тихо пробормотала девушка.

— Он всегда будет жить в наших сердцах, ага. Казган оставил после себя целое поколение мечтателей. Взгляните хотя бы на моего Хасана. Я ничего от него не требовал, лишь спросил, пойдёт ли за мной… и вместе со мной против Ильяса. Хотя не в Ильясе дело, воины это понимают.

А упомянутый Хасан уже успел выпить с Мохаммедом-Ходжой. Под радостные возгласы мужчины помирились. Ульджай не сдержала улыбки: две прелестные ямочки украсили её щёки.

— Я помню ещё кое-что, — добавил Тимур, заворожённо наблюдая за внучкой эмира. — Десять лет назад вас привозили в наши края, в Кеш. Вместе с Хусейном мы бегали на стрельбища. От братьев вы не отставали… Мальчишки соревнования устраивали, так вы тоже пытались принять участие. Лук у Хусейна отняли. Он тогда страшно ругался.

— Я говорила ему: «Ты промахнёшься, дай лучше мне!»

— А потом Хусейн за вами побежал, а вы ловкая были, хоть и маленькая. Еле догнал.

— Думаете, это можно вернуть? Мир, в котором мы жили?

— Мы построим его заново, ага. Вместе или не вместе — как Аллах распорядится, но я предпочту любой войне мир. Войны не прекращались со дня моего рождения, порой кажется, мы в них потонем, захлебнёмся. Взгляните, ага: вчера наши люди друг с другом не знались, а сейчас делят трапезу. Мы не враги, никогда врагами не были, хотя и считали себя таковыми. Враги — там, в Самарканде. Они сделают всё, чтобы разделить могущественных эмиров, заставят пролить братскую кровь и этим сломят волю.

— Мой дед давно мёртв, не так ли? — прошептала Ульджай. — Я больше не увижу его.

— Я был в полном отчаянии, когда Всевышний забрал отца. При беке Тарагае в Кеше не творились междоусобицы. Мне предстояло ехать в столицу, к Туглук-Тимур хану на поклон. Я всё думал, как же это сделать, ведь Хаджи Барлас поступил, как шакал, оставив племя на произвол судьбы. Аллах, нам всем не хватало предводителя! Но мы научились жить без Мухаммада Тарагая. Вы с Хусейном тоже научитесь.

— Хаджи Барлас? Он у нас в яме.

Юная госпожа вовсе не собиралась играть с человеком, который предложил союз её брату, и обозначила ситуацию как есть.

— Что? — Тимур вскинул голову в удивлении. — Живой? Эта трусливая собака… ещё дышит?

— Повелитель решил не убивать его.

— Казган всегда был милостив к отступникам!

Мужчина подхватил камешек и с остервенением закинул куда-то в темноту.

— Не судите строго моего деда.

— Единственный, с кого я спросить хочу — дядя Хаджи.

— Когда вернёмся в кишлак, так сразу и велю вас к нему сопроводить. Вмешиваться не будем, это ваше дело.

Тимур сухо поблагодарил за понимание и, чтобы поумерить злость, пошёл к воинам: барласы появлению вождя обрадовались. Под шумные разговоры плохое быстро забылось, и спустя несколько минут он уже участвовал в спорах, глотал согревающий отвар и демонстрировал сталь, изготовленную самаркандскими мастерами. Спать легли глубокой ночью, когда исчерпаны были все интересные темы.

А следующим утром нашли Казгана.