Франкфурт 939

Валерий Александрович Панов, 2022

На злачных улицах вонища, смрад и тьма кромешная. За каждым углом негодяй, а в каждом доме прячется подлец. Похоть, алчность и вероломство укоренились в их сердцах. И тайны… Тайны есть у каждого. Они рождают скрытность и недоверие. Жажда наживы – цель неблагородная. Дорога эта вымощена трупами. Прежде чем на неё ступить, нужно вооружиться. Жестокость, беспринципность и коварство – вот лучшее оружие. А благородство, доброта и сострадание не благодетель, а преграда. Жестокое время явило худших из людей. Мораль и правила забыты. Можно не прятаться, не притворяться – быть собой, гнусной, вероломной сволочью.

Глава 13

Брун позабыл, когда вставал раньше полудня. Сейчас ведь утро? Судя по головной боли — утро. Для бандита его уровня день — предвкушение заката. Брун бы и рад вставать раньше — военная служба приучила — да только, что днём делать? Все спят? Можно бить себя в грудь и говорить, что нельзя подстраиваться под других, но это всё херня. Те, кому нужно, давно проснулись и уже где-нибудь на площади, в порту или на рынке срезают кошельки. А ему что делать? В трущобах сейчас никого. Высокое положение позволяет отоспаться.

— Всё что имею — заслужил.

В детстве шпаной приходилось крутиться, чтоб не сдохнуть с голоду. Воровали с Зигфридом на рынке с лотков и с телег на разгрузке. Схватил буханку хлеба и дал дёру. Юркий шкет в толпе, как рыба в реке — руками не поймаешь.

Порой и в предместье прямо с полей урожай воровали. Как-то раз из-за пары яблок чуть не удавился. Застукали его на яблоне, схватили, хотели страже сдать, но Брун сбежал в лес. За ним, поди, уже и не гнались, когда он запутался в кустах с завязанными за спиной руками. Стебли вокруг шеи обвились, даже на помощь не позвать. Дышать и то трудно. Деваться некуда, боролся с погаными растеньями. Вырвался, но стебли так глубоко впились в горло, что чуть кровью не истёк. Его ещё и в город не сразу пустили, боялись помрёт на улице приличного района. Пришлось обходить до трущобных врат.

Брун не родился в трущобах, его отец был рыбаком. Лачуга у самого помойного берега. Покосившаяся крыша и трещина в дымоходе. Да, и тогда жилось паршиво, но воспоминания о детстве всегда приятные и радостные. Ровно до того дня как отец пьяный перевернул лодку, запутался в снастях и утонул.

«И что, блядь, так настырно долбиться? Каждый удар, как молотом по голове. Ну и стерва же ты, Гайя».

Резко встал на ноги и тут же пошатнулся. Поймал равновесие и, спотыкаясь, пошёл к двери.

— Ну что ты как…

Нет, не Гайя.

— Рене, — удивился Брун, и скрестил руки на груди. — Да заплатим мы, заплатим, не переживай.

— Ты ещё кто?

«Нормально, да? Платишь им каждый месяц, а они даже не знают, как ты выглядишь. И ладно бы всё этим ограничивалось, но ведь нет. Хорош командир, своих солдат не узнаёт. Жаль, тебе голову не отрубили».

— Брун.

— Вор? — уточник храмовник, будто сотни других Брунов тоже задолжали.

— Учитывая, сколько мы платим церкви, вор тут ты.

— Давай-ка проясним, во-первых, лично я с вами дел не имею, а во-вторых, вы не платите церкви, а жертвуете деньги на благое дело, чтобы вашим поганым душам вход в Рай не закрыли.

— И как это действует, викарий Руперт передаёт Господу списки благодетелей или у него ключ от райских врат припрятан? Мы ведь воры, ключ можем и украсть. Церковь не обеднеет?

— Замо́к поменяем.

— Что нужно-то?

— Злую суку ищу.

Руки-то на груди развязались и уже гнутся в кулаки.

— Не называй её так.

— У неё даже на двери нацарапано. Раз уж не любит, когда её так зовут, отчего не закрасит?

— О, она обожает это прозвище. Я не люблю.

— Понятно. Дома?

— Нет. И она жутко занята. Что тебе нужно?

— От тебя? Ничего.

— Я не последний человек в трущобах. Могу помочь в обмен на списание долгов. Ой, прости, на освобождение от пожертвований за прошлый месяц.

Храмовник задумался.

Ох уж эти церковные, у них денег куры не клюют, а трясутся за каждую монету, которой ещё нет.

— Ладно.

— Уверен? Может, с викарием или с Господом согласуешь?

— Ещё одно богохульство и я обеспечу тебе встречу с Всевышним.

Зря он так, Брун угрозы не любит, реагирует на них неадекватно. Он очень гордый, пусть и вор. Для него честь — не пустой звук, но представление о ней своеобразное. Он не позволит себя оскорблять, коль может дать отпор. Но если всё-таки стерпел, промолчал в ответ на унижение, значит — затаил обиду и ждёт момента, чтобы поквитаться. Он та ещё расчётливая сволочь.

— Понял, понял, не горячись. Рассказывай. Что тебе нужно?

— У нас пропал священник, брат Пипин. Где-то в городе прячется. Бледный, худой, вечно сутулится, будто горб растёт. Ему лет двадцать пять, кажется. Если найдёшь, сам его не хватай, позови меня.

— Да ты не понял, не буду я его искать, помогу тебе советом. Скажу, куда сходить, где посмотреть.

— И за это я должен списать долги?

Так всё-таки долги? Храмовник, похоже, даже не заметил. О чём думает, и гадать не нужно, всё на лице написано. Брун непреклонен. Цену назвал, а дальше дело за покупателем. Не нравится — иди к другому продавцу.

— Хрен с тобой. Согласен.

— Где ты уже был?

— У его семьи и на кладбище.

— Что ж, впопыхах его не похоронили — уже здорово. Уверен, что семья его не прячет?

— Уверен. Ты помогаешь или тратишь время впустую?

— На помойном берегу смотрел? Угу, видимо, нет. Глянь, там часто прячутся те, кому податься некуда. По ночлежкам ходил?

— Там стража проверит.

— В трущобы они не сунутся. На ночном форуме стоит одна. Она бесплатная, но за место нужно драться.

— Это не для Пипина.

— Тогда поищи на старой свиноферме. Она заброшена, там тоже часто прячутся. От неё вонь, народ обходит стороной. Само то, чтоб затаиться. Я бы с неё и начал.

Ну что за человек? Даже спасибо не сказал, просто ушёл. А вскоре явилась она. Залетела в дом, будто пчела в штаны, и ужалила в самую задницу. Притащила с собой смуглого мальца. А как разговаривала — так женщина с мужчиной общаться не имеет права. Что вот за натура? Непременно нужно оскорблять при посторонних? Ты к ней с чистым сердцем [и грязными мыслями], а она…

— Что вот она делает? Вечно пытается поставить меня на колени. А я на колени не встану! Я мужик! Я гордый! — заявил он на всю улицу.

— Да мужик ты, мужик, — ответил кто-то, хихикнув. Брун уставился на него угрожающе, улыбка вмиг сменилась испугом. — Прости, Брун.

Брун ничего не сказал, просто побрёл дальше по улице. От Гайи ушёл, едва этот молокосос открыл рот. Сгрёб вещи и удалился. А руки-то так и чесались достать любимые клинки и порубить в капусту прокля́того нехристя. Его брат получил по заслугам.

Да что ей нужно? Брун один из самых влиятельных людей в трущобах. Денег хватит на роскошную старость в Риме. Силён, могуч, и не урод, борода как у Юпитера. Чего ей не хватает? Вечно тянет на каких-то смазливых кретинов.

Трущобы во Франкфурте со времен основания города. Старинный квартал, он почти не изменился. Бедняки есть всегда, и им тоже надо где-то жить. Отбросы — никто не хочет видеть их под носом. Их дома на самом отшибе города, а когда-то и вовсе стояли за городской стеной. Тогда трущобы Франкфурта ещё не обладали дурной славой. Там жили люди бедные, но честные и трудолюбивые. Они приехали сюда в поисках новой жизни, тех благ, что сулил молодой город. Он быстро развивался, нуждался в крепких руках. Люди жили надеждой и не щадили сил, а от них отгородились стеной. Богачи получили свои дома, священники церкви, ремесленники мастерские, торговцы рынки. Им этого хватало. Зачем строить дома строителям? Они и сами справятся.

Но нет, без твёрдой руки, материалов и оплаты дело встало. Трущобы, возведенные на время, превратились в постоянный дом. Сейчас это развалины, лачуги, покосившиеся дома. Обгорелые сваи, прогнившие доски, раскрошившийся камень. И грязь. Грязь здесь всюду, куда ни глянь. Франкфурт и сам не то чтоб чист, ну а трущобы вообще свинарник.

Пожары, болезни и убийства бросали тень на репутацию города. Люди грызлись между собой, но всё ещё молили властей о помощи. Те видели в них лишь назойливых мух. Со временем нехотя стены передвинули, и старый район стал частью города. Однако поздно, он прогнил. Теперь живущие в трущобах уже не надеются на власть имущих, лишь на себя. Они отбросы города, как прежде, но более не беззащитны.

В трущобах нет и не было римских канализаций, крысы сами прорыли ходы, когда нашли тоннели под городом. Здесь настоящий муравейник. Убежище. Дома в виде пещер и улицы сродни помойным стокам. Есть даже своя площадь и свой дворец, где живёт свой король — король крыс. Это владения Зигфрида.

Дворец, конечно, сильно сказано. Наспех сколоченный забор от пола до потолка, а за ним вереница ходов. Один из них ведет в просторный зал, где стоит кресло из обеденной герцога Эбергарда. Однажды старый король сидел на нём за ужином. Чем не трон? Ещё есть несколько колонн из разной кладки и балкон над входом. С него отличный вид на площадь подземелья. Ни ветра, ни слепящего солнца. Стреляй в спины недругов, как по кроликам в загоне.

Брун всегда проходит через балкон, а вниз спускается за тронным залом. Обычно не задерживается, но в этот раз встал, как вкопанный.

Что за шутки? Может, не он? Вдруг обознался? Да нет, его ни с кем не спутаешь. Чёртов Манфред. А у него стальные яйца. С чем, интересно знать, пожаловал? Стоит в центре зала гордый, руки на поясе, доспех, будто только-только сшит. Да, он не обеднел, покинув Франкфурт. Хотя, чему тут удивляться? На редкость везучий гад.

— Кто бы мог подумать, что он вернётся, да? — раздался рядом голос Фолька. Вообще-то его полное имя Фолькмар, но все зовут Фольк. На нём щипачи в порту и на рынке, а ещё он помогает Бруну в делах. Кто-то же должен. Один бы он давно рехнулся, а от других советников Зигфрида толку не больше, чем от священника на поле боя. Лентяи и лизоблюды. Все их обязанности сводятся к лести и подливанию вина. Но чёрт с ними. Он их и вполовину не ненавидит так, как этого мерзавца.

— Да уж, — процедил он сквозь зубы.

Зигфрид растёкся на троне, будто кисель. Ещё немного и на пол прольётся. Задумался, не знает, как реагировать. Манфред перед крысами виноват, но не перед ним самим. Тот тогда ещё не был королём, да и с Манфредом не ссорился. Никто тогда с Манфредом не ссорился, а вот он со всеми и запросто. Отморозок, каких мало. Совсем ничего не боится и не думает, что говорит. Впрочем, он мудро поступил, когда сбежал из города. Тогда весь Франкфурт желал его смерти. Врагов Манфред наживает ещё быстрее, чем орудует ножом. Порой кажется, без них ему скучно. Ну и уныние, когда никто не мечтает перерезать тебе горло.

— Гвардеец принца Генриха? — переспросил кисель сонным голосом. Он уже пьяный что ли?

— И друг герцога Эбергарда. Вчера по приезду общались у камина, — ответил хвастун. Если не врёт, то убивать его теперь нельзя. Обидно.

Обидно?! И только? Неужто Всевышний так потешается?

Ой, не стоило богохульствовать.

— Ты ко мне по делу или по старой памяти?

— По делу. Но если угостишь медовухой, рад повспоминать былое. Пасечник не поменялся?

— Никогда не любил медовуху. На вкус как ослиная моча, — сознался захмелевший Зигфрид.

— Ты пробовал ослиную мочу?

— Ха-ха, сейчас лопну от смеха, — саркастичным тоном ответил Зигфрид. — И как мне к тебе обращаться — Сэ-э-эр Манфред?

— Да, — не раздумывая ответил гвардеец.

— А ты будешь величать меня «Ваше Величество»? Я ведь теперь король.

— М-м. Ладно, останемся Манфредом и Зигфридом, годится?

— Чё те надо, Манфред?

— Услугу.

— В прошлый раз те, кто оказал тебе услугу, лишились головы.

— Всякое бывает.

— Ты совсем охренел? — Зигфрид оторвался от спинки трона. Теперь не кисель, а грач на ветке. — Десять человек, Манфред! Из-за твоей глупости. А тебе наплевать? Ну ладно, всякое бывает?!

— Слушай, Зигфрид, я их плетями не гнал и не подставлял, они сами согласились. Знали, что это опасно, но согласились. Без принуждения и обмана. Им просто не повезло. Сложись всё иначе, они бы остались живыми, счастливыми и богатыми. Я и сам бы того хотел, но сделанного не воротишь. У меня, по крайней мере, так и не вышло.

— Им головы срубили, а ты жив, стоишь тут, несёшь всякую чушь.

— Ой, ну прости, что и сам не помер. Видит Бог, я старался, но не задалось. Похоже, кто-то на небесах меня хранит. И чего всем так неймётся найти виноватого?

— А почему ты так упорно отрицаешь свою вину?

— Да потому что я не виновен. Не я их обезглавил и уж точно не я выдал герцогу Эбергарду.

— У него не было выбора.

— Конечно, был. Например — не сдавать своих людей и не отрекаться от собственного внука. Предатель он.

— Следи за словами, Манфред. В отличие от той мрази — Энрика, которого я прикончил, чтобы занять трон [Да неужели?], к твоему деду испытывал искреннее почтение.

«Не считая оскорблений и жалоб. Втихую, конечно же», — мысленно добавил Брун.

А, нет, не мысленно, очень даже вслух. Вот отчего все пялятся. Они-то робко недоумевают, а Фольк лыбится, он Зигфрида недолюбливает.

— И я его безмерно уважал, — продолжал гвардеец, до которого голос Бруна не донёсся. — Сам знаешь, он воспитывал меня после смерти отца. Жизнь в трущобах лучше церковной, уж поверь. И я ни какая-нибудь там неблагодарная скотина, я ценю всё, что он для меня сделал. Пусть и расстались мы паршиво. Я горевал, когда узнал о его гибели.

— И всё равно он был неправ, да?

— А то.

— Конечно, похерить договор с герцогом Эбергардом, купечеством и городской стражей, поставить всех крыс под удар, и всё лишь бы тебя защитить.

— Я ведь его единственный внук.

— Ты, гляжу, не пропал, даже наоборот. Так может, твой дед всё верно сделал?

— Ну, учитывая, сколько раз я едва не дал дуба и каким чудом стал гвардейцем, не думаю, что он это планировал.

— Давай уже к делу, — предложил грач и откинулся на спинку трона. — Что за услуга?

— Проникнуть в сокровищницу герцога Эбергарда.

Зигфрид заржал как конь, а крысы его поддержали. Смех на весь зал. Ему бы смутиться, но Манфред улыбается. Брун хорошо знает эту ехидную улыбку. Он будет добиваться своего.

— Герцога Эбергарда? Друга твоего обокрасть? А чего не Оттона? Или, может, сразу императора византийского? Как там его?

— Роман или Константин. Чёрт разберёт этих греков. Попробуй пойми, кто у них там на самом деле правит.

— Ты с головой не дружишь, Манфред.

— Мне не нужны все сокровища герцога, всего один меч. Он и не заметит пропажи.

— Да хоть бы и пустой ржавый сундук! Нет, мы уговор с Эбергардом не нарушим!

— Где за пределами Франкфурта вы толкаете краденое, в Майнце, Вормсе, Вюрцбурге и Шпейере?

— В Вюрцбурге местных воров развелось, они нам не рады. Зато теперь у нас люди в Кёльне и Трире.

— А я предлагаю вам королевский двор в Магдебурге. Весь свет королевства раз в два-три года там прибывает.

— Весь свет дворянства соберётся во Франкфурте на коронации принца Генриха.

— И со многими ты сможешь пообщаться? С таким, как ты, они не станут говорить, а вот с королевским гвардейцем — запросто. Он предложит им нечто ценное за бесценок и скажет: Есть ещё!

— И ты этим займёшься?

— Да легко.

— Что же это за меч такой?

— Семейная реликвия, им владел отец.

— Коль так, почему просто не попросишь его у своего друга?

— Меч ему подарил принц Генрих, прежде чем я успел его выклянчить. Он с ним не расстанется.

— Но пропажу не заметит, да?

— А если и заметит, на вас не подумает, коль ничего ценного более не пропадёт.

— Знаешь, Манфред, выгоду от сделки с тобой мы ощутим нескоро, а вот меч ты получишь сразу. Того гляди, и вовсе восстание провалится и мы останемся ни с чем. Нет, так не пойдёт. Мы ведь не бедствуем.

И чем Зигфрид думает в подобные моменты? Не головой, уж точно. Брун Манфреда терпеть не может, но предложение его вот так поспешно не отверг бы. Любой, у кого на плечах не задница, сделал бы также. Это же королевский двор! Какой там рынок сбыта! Знать любит дорогие вещи по дешёвке. А в данном случае, по дешёвке — значит, вдвое дороже, чем на рынке из-под полы. Все в выигрыше. Каждый здесь сейчас об этом подумал.

«Ох, Зигфрид, Зигфрид, из-за таких решений тебя и не любят. Скоро все от крыс отвернутся. Да что там, крысы и сами разбегутся кто куда. Им нужны деньги, а не тёплые отношения с герцогом Эбергардом. Балбес! Принял трон на расцвете крысиного королевства, а передаст наследнику одни огрызки. Зато гордый, уступки никому не делает. Мнит себя Ульпием Траяном. Знать бы, кто это. Но звучит гордо!»

— Впрочем, — продолжил Зигфрид, — кое-что ты можешь сделать уже сегодня.

— Выкладывай.

— У нас тут нежелательные соседи в тоннелях завелись. Наверно, уже слышал о пропавшем отряде Железных?

— Они в канализации прячутся? — удивился Манфред.

— Ну, прячутся — это сильно сказано. Они выход найти не могут.

— Хотели через тоннели в замок попасть? Как они их нашли?

— Пришли и спросили.

— И вы их там бросили? — усмехнулся Манфред. — А теперь по канализации ходить опасно, да? От меня-то ты чего хочешь, чтобы я один перебил отряд Железных?

— Кучку голодных измождённых доходяг.

— И что же вы их сами до сих пор не перебили?

— Мы воры, а не солдаты. Да и надеялись, что они сами сдохнут.

— Я встречался с Железными, их как угодно можно назвать, но уж точно не доходягами.

— То есть сдрейфил?

— Нет, я согласен. Мне нужен проводник.

— Хорошо, приходи к нам…

— Сейчас.

— Без подготовки?

— К чему там готовиться? Всё, что надо, с собой. Давай-давай, живее. Времени нет, дел по горло. Я ведь гвардеец, у меня обязанности, не забыл?

— Я дам проводника, но не надейся, дорогу в замок он не отыщет.

— Тебе ли не знать, что я всегда держу слово.

Брун помнит, как Манфред, пообещав, сломал Зигфриду нос, когда тот в очередной раз обратился к нему на «Эй». Зигфрид, кажется, тоже вспомнил. Набычился, провожает его злобным взглядом. Глаза едва ли не пылают. Сейчас под Манфредом разверзнется земля, и он провалится прямиком в ад. Э-э-э, нет, мерзавец просто ушёл.

— Ты сейчас куда? Никаких важных дел? — полюбопытствовал Фольк.

— Так, в пару мест заскочить. Ничего особенного.

— С тобой сходить?

— Не, сам справлюсь.

— Ладно, если что, знаешь, где меня искать.

Фольк ушёл, а Брун спустился с балкона и подошёл к трону.

— Где тебя носит?

Ну вот, вся злость, копившаяся для Манфреда, досталась первому попавшемуся под руку.

— Заночевал у Гайи.

— Эта девица тебя погубит.

— Мы что, и вправду в сокровищницу Эбергарда полезем? — Брун перевёл разговор в иное русло. Не любит говорить о Гайе.

— Если заберём один меч, герцог на нас не подумает, а если и подумает, то не ополчится. Мы ведь решили проблемы с Железными, не так ли? И наконец-то можем доложить.

— Пока что не решили, и зря ты не согласился на предложение Манфреда.

— Сам знаешь, проблему с ублюдками в тоннелях нужно решать. Ты ведь даже идиотом меня назвал из-за них.

— Кто тебе сказал?

— Какая разница? Говорил или нет?

— Я сказал, что ты по-идиотски поступил и потому у нас проблемы.

— Всё я сделал правильно. Не понимаю, почему они до сих пор не передохли. Чем они там питаются, говном что ли?

В этом весь Зигфрид — сперва создаст проблему, потом найдёт решение и ждёт похвалы.

— Да там одних крыс хватит, чтобы войско прокормить. Я ведь говорил, что не сдохнут они сами. Это же умелые воины, а не шпана какая. Скажи спасибо, что они выхода не нашли.

— Ой, вот не надо только опять напыщенных баек про то, как на войне характер закаляется. И я в детстве крыс жрал, когда ничего не оставалось.

Ах да, Брун виноват перед Зигфридом за то, что пошёл на войну, и вспоминать о своём злодействе не имеет права, тем более — гордиться. И наплевать, что умения, полученные там, сослужили по возвращении добрую службу. Когда-то Брун мог убить разве что ножом в спину и потому прежний крысиный король не видел в нем угрозу.

— С нами хочет переговорить главный купец.

— Его зовут Арнульф. Ты бы запомнил, вдруг когда-нибудь самому придётся с ним встречаться.

Даже себя не убедил. Зигфрид уже месяц из убежища не вылезает.

— Утром встретил храмовника, — продолжил Брун.

— И что он, спрашивал, когда заплатим?

— Нет, но заплатить всё же неплохо бы.

— Да хрен им. Вконец обнаглели. Это ведь пожертвования, а не налог. Привыкли уже, совсем не видят разницы. Мы-то от щедрости деньги даём, а они и забыли. Думают, мы обязаны им платить каждый месяц за просто так. Обойдутся.

Немного помолчали.

О чём ещё поговорить? Да, вроде, больше не о чем.

— Ладно… пойду…

— Иди…

А ведь прежде были лучшими друзьями. Теперь Брун и не вспомнит, когда в последний раз общались нормально, без ругани и споров, а главное — не по делу.

Вышел из дворца и увидел Манфреда. Тот озирается по сторонам, придаётся ностальгии. Увидел Бруна, улыбнулся. Не от души, радуясь встречи, а будто подмечая: «Ха, и этот тут». «Этот» в ответ не улыбнулся, плюнул под ноги и ушёл. Брун, наверно, единственный вор, который в убежище почти не бывает. Кто-то же должен работать, пока король прохлаждается. Им ведь налоги не платят.

Крысы — самая могучая сила в трущобах, а гнездятся на окраине. На ночном форуме места не нашлось. Когда-то, ещё до дурной славы, тоннелями владели рудокопы, но жила быстро истощилась, да и власти возражали, слишком близко к городу. Когда строили стену, некто не без дырки в голове предложил оставить шахту снаружи, но кто-то умный подметил, что это неразумно — оставлять врагам подкоп. Да, можно её завалить, но и разобрать завал недолго. Наверно, не будь шахты, трущобы так и оставались бы за стеной.

Крысам тоннели сразу полюбились, там легко скрываться и прятать награбленное, а с тех пор, как нашли выход в канализацию, ей так и вовсе цены нет. Неправ был тот, кто сказал, что шахта больше не принесёт прибыль. Не с каждой жилы столько серебра, сколько у крыс в закромах.

На ночном форуме пусто, только спящие пьяницы по углам, да у фонтана. Двое лежат в обнимку. Наверно, уснули за душевным разговором. Норманн у себя на заднем дворе суетится. Свинью, поди, разделывает. У старой матроны тоже тихо, одна шлюха на балконе, да мальчонка с метлой.

У Вигерика из-за двери голоса и смех. У тупиц смех особый, одинаковый и фальшивый. Когда кто-то шутканул, а ты не понял, только и остаётся, что громко ржать, поглядывая на других. Все успокоились — сам успокоился. Опять заржали — и ты заржал. А если засмеялся искренне, но чуть позже других, то: «Вот тупица, до него только дошло!»

Постучал в дверь. Открыла, как обычная, немая сиротка. Впустила в дом. На первом этаже душно и мерзкий запах перегара. На дворе день, а окна плотно закрыты, царит извечный полумрак.

«А вдруг они не знают, что створки открываются?» — промелькнуло вдруг в голове у Бруна. Он уже подходил к лестнице, когда путь заслонил громила. Вырос, словно скала на горизонте.

— Ты вчера взял мой штоф?

Брун посмотрел на него, будто на говорящий камень, и ответил невозмутимо:

— Да.

— Верни.

— Ты видишь его при мне? Нет? Наверно, за спиной прячу.

— Где он?

— В канаве.

— С тебя новый штоф.

— М-м-м, вряд ли.

— Что значит: вряд ли? — не понял туповатый. — Выбросил мою вещь — возмести.

— Возмести? Откуда ты слово такое знаешь? Нет, не возмещу. Можешь страже пожаловаться.

— Лучше нос тебе сломаю.

— Уверен? Может, не стоит? Я ведь обижусь. Вообще-то, я и на угрозы обижаюсь.

Брун схватил со стола кувшин и разбил об голову дуболома. Опять какая-то бурда. Они нормального не пьют? Громила пошатнулся, но не свалился. Однако Брун уже достал клинок — у него два коротких в ножнах на спине, так что тянуться недалеко — и рукоятью врезал по носу тупице. Дружки его, придурки, пока что только наблюдали, да и теперь не спешат помогать. Один встал, остальные даже задницы не оторвали.

— Сидеть, блядь, — указал он пальцем на нервного и тот опустился на место. Теперь обратился к барану со сломанным носом: — Ну что, кретин, чем-нибудь мне пригрозишь? Может, расплатой или возмездием? Ещё одно звучное слово на «В».

— Нет, — прогундосил громила.

— Уверен? Что совсем-совсем не хочешь поквитаться? Я ведь тебе нос сломал и штоф украл.

Молчит. Видимо не такой уж тупица. Брун убрал клинок, но вторая рука наготове. Не пригодилась. Побитый уполз, а дружки с места не встали.

«Ну, никакого веселья. Вся надежда, что потом решит поквитаться. Чёрт, думаю прямо как Манфред».

Брун поднялся на второй этаж. В дальнем конце кабинет Вигерика, а перед ним просторная комната с камином и прочим уютом. Зачем оно ему? Он тут и не бывает. Жирдяй прикован к столу своим гигантским брюхом. За ним и ест, и спит, поди, тоже. А нужду как справляет? Даже думать не хочется.

Не поздоровался. Молчит, уставился на Бруна, хмурится. Неужто гордость? Разве таким немощным увальням она свойственна?

— Я, наверно, погорячился, — произнёс Брун без капли искренности. — Но ты вконец зазнался.

— Мы оба погорячились, — согласился толстяк.

— Я всё обдумал, и… это можно устроить.

— Отлично.

— Но моих парней привлекать нельзя.

— И как тогда, один что ли всё сделаешь?

— Гайя поможет.

— Чёрт, Брун, этой девке нельзя доверять.

— А выбора уже и нет, я вчера проболтался. Она что-то задумала. Утром её искал храмовник, а после она появилась с младшим братом Юсуфа.

— Твою мать!

— Это ещё ничего не значит, парень ищет убийцу брата. Если бы она ему всё рассказала, он бы за ней не таскался, да и меня бы просто так не отпустил. Я хорошо знаю Гайю, она его использует. Понять бы для чего.

— Спросить не пробовал?

— Мы поцапались.

— Чего бы она там не удумала, лучше обойтись без неё. Сделай всё сегодня по-быстрому, а её потом умаслишь, чтоб не дулась.

— Один, без своих парней и в спешке? Не, никак. Может, Бурхарда подтянуть? Он Клыка ненавидит.

— Хочешь, чтобы они там разборки устроили? Бурхард для тонкой работы не годится. Да и доверия ему ещё меньше, чем Гайе. Какой ему прок с тобой делиться, тем более отдавать большую часть? Нажива слишком велика. Конечно, можно рассказать о моём участии, но тогда Клык узнает, если всё провалится.

— Гайя — лучший вариант.

— Из тех, что ты предложил. Нет, нужно искать другой выход.

— К ночи успеешь?

— У тебя дела?

— Само собой. Когда у меня не было дел? Их столько, что всего и не упомню. Забыл, что такое отдых. Кабы не напивался каждое утро, давно бы крыша съехала. Зигфрид же, блядь, хрен что сам сделает. Зато гордится собой, будто он Юлий Цезарь. Все мои заслуги себе приписывает. Хвастается, как убил Энрика.

— Не надо только опять…

— Я ему глотку перерезал! Зигфрид прятался на помойном берегу, когда я с войны вернулся. Забился там, как шавка побитая. Он на коленях умолял ему помочь. Я с Энриком и его людьми встречался, пока этот трус за углом ждал. Думаешь, выскочил и прирезал его, как договаривались? Нет! Я всё сделал! Зато теперь он герой. А тогда упрашивал. Говорил, крысы меня не примут, забыли уже. Зато его все знают.

— Ты уже сотню раз рассказывал. Мне, как и прежде, наплевать. Брун, у нас общие дела, а твоё прошлое мне неинтересно. Это можно использовать, если решишься-таки поднять крыс против Зигфрида, но до тех пор держи при себе.

— Нет, я не готов.

— А когда ты будешь готов, когда он сам от болезни помрёт? Зигфрид скверный лидер, а тебя в трущобах уважают. Даже чинуши хотят, чтобы ты стал королём. Не затягивай, а то придёт другой порасторопней.

— Он ведь мой друг.

— Друг, которого ты ненавидишь. Он использует тебя, свалил на тебя все обязанности, а сам наслаждается положением.

— Друзей не выбирают.

— Родню не выбирают, а друзей — очень даже. Не нравится друг — поменяй.

— Он мне как брат.

— Сентиментальная чушь. Если родня тебе вредит, пошли их куда подальше.

— Напомни, сколько у тебя родственников? А друзей? Никого, кажется.

— И меня всё устраивает, — омерзительно улыбнулся жирдяй.

— А меня нет. Я хочу большую семью завести.

— С Гайей-то? Её дети тебя во сне задушат.

— Опять нарываешься?

— Ладно, забудь. Кто я такой, чтоб отговаривать тебя от глупостей. Всего лишь человек, который сделал для тебя больше, чем друг и девушка, вместе взятые.

— Один добряк мне такое уже говорил. Он тоже кидал подачки, которые ему ничего не стоили. Забавно, он как раз сегодня нарисовался в убежище с просьбой.

— Ты о ком?

— О Манфреде. Помнишь такого?

— Так гвардеец Манфред — наш старый знакомый? Кто бы мог подумать. Как он стал гвардейцем?

— Мне почём знать? Душу продал.

— А она у него есть?

— И впрямь.

— Чего он хотел?

— Меч из сокровищницы герцога Эбергарда.

— Зигфрид согласился?

— Если Манфред перебьёт Железных в канализации.

— Он его так убить решил?

— Это же Манфред, везучая скотина как пить дать справится. Ненавижу гада.

— А в молодости ты им восхищался. Хотел всё, что было у него.

— Ты откуда знаешь?

— Мне-то наплевать на твоё прошлое, но ты же не спрашивал, приходилось слушал, а память у меня отличная, — похвастался толстяк, а после задумался. — Хм, чуть раньше у меня побывал Гунтрам.

— Тень герцога Эбергарда? А мне рассказать не собирался? Чего он хотел?

— Сам как думаешь? Юсуфа нашли в порту с перерезанным горлом, а встречу ему организовал я.

— Что ты рассказал?

— Про тебя ничего. Назвал имя священника и только. Он знает про него что-то, чего не знаю я. Скажи, это совпадение, что у меня побывал Гунтрам, к вам заявился Манфред, Гайю ищет храмовник, а она таскается с братом Юсуфа?

— Гайя-то тут каким боком?

— Как по-твоему, к кому во Франкфурте Манфред обратился бы за помощью?

Брун не ответил, но призадумался.

— Напомни-ка, тот злосчастный заказ, после которого десяти вашим срубили головы, а Манфред пустился в бега — для кого он был?

— Для какого-то священника, — с опаской ответил Брун.

— Вот и сейчас — священник, Манфред, и Гунтрам у меня на пороге. Всё это как-то связано.

— Манфред воду мутит? — недоверчиво спросил Брун.

— А вдруг? Опасно это — когда Манфред что-то затевает. Мысли у него в голове незрелые, как сливы в феврале. Зачем вот ему меч герцога? Он ли ему нужен? Может, крысы в сокровищнице?

— На кой ему так козлить? Ну, обиделся он на деда, так того в живых уже давно нет. Нам-то за что мстить? Мы ему ничего не сделали.

— Что если просто отыграться охота? Душу отвести.

— Он, конечно, тот ещё мерзавец, но ведь не настолько. Что, трущобы спалит себе на потеху?

— Замысел кретина непостижим, как божья воля.

— Блядь, — сорвался Брун. Долой спокойствие, начал ходить из стороны в сторону. — Я этого ублюдка прирежу от греха подальше.

— Тебе слишком часто отпускали грехи за деньги, ты, кажется, уже забыл значение этого слова.

— Проповедь мне читаешь?

— Успокойся. Сейчас главное — себя не выдать. Займись делами, а я, как что узнаю, сообщу. И не наломай дров сгоряча, не трогай пока Манфреда.

Все в трущобах знают, в затопленный квартал лучше не соваться. Малейший дождь и здесь болото, воды по грудь. Но восемь из девяти домов пустуют не по этому. Лет пять назад в квартале обосновался Клык со своей сворой. Половину соседей они убили, другие в спешке переехали. Кто в сожжённую ночлежку, кто на помойный берег. Всё лучше, чем смерть.

Клык не просто бездушный убийца, он чёртов садист. Ему в радость ломать людям кости и рубить пальцы. Он как-то с человека кожу снял. Крик вся округа слышала. А потом просто дал ему пинка, даже не прирезал. Хотел, чтоб тот прошёлся по округе.

Однажды с шайкой завалились в дом, изнасиловали жену на глазах у мужа и выбросили годовалого ребёнка в окно. А в другой раз вырезали семью, отрубили головы. Сперва ходили по трущобам крутили их за волосы, кидались друг в друга, а после перебросили через стену в рыбацкий квартал. Нелюди. Им человека убить, что муху прихлопнуть.

У стражников особое распоряжение на их счёт — вступать в бой только при пятикратном численном превосходстве. Клык как-то прознал и теперь ведёт себя нагло. Пристаёт к караульным, дерётся на глазах у привратников, кланяется капитану стражи в издевательской манере. Несколько раз его пытались взять, но оказалось, что Клык очень быстро бегает. Дал одному в челюсть и со всех ног по подворотням до трущоб. Не через ворота, конечно же. В некоторых местах в стене есть лаз.

Брун забрался на чердак дома на пригорке. От крыши уже ни черта не осталось, зато отличный вид на весь затопленный квартал, а тень от дерева скрывает от взглядов. Он ожидал чего-то подобного и всё же удивился, застав её тут. Лежит на животе у самого края. Нет, женщине носить штаны — грешно. Задница оттопырена, так и манит прилечь сверху. А почему нет? Так она не вырвется. Брун подкрался, упал на неё и придавил, руками стиснул плечи.

— Слезь с меня, урод, — прошипела она жестким басом. Надо постараться, чтоб при её ангельской внешности источать такую лютую злобу.

— Что ты здесь делаешь, Гайя? Решила меня поиметь?

— А-а, Брун. Да нет, похоже, это ты не прочь меня поиметь, — и заёрзала бёдрами. — М-м-м, уже встал.

— Перестань.

— Так ты против?

Нет, не против, всеми руками за.

«Не будь кретином, эта змея только и ждёт, чтобы ужалить».

— Хочешь захапать мою добычу?

— А ты её уже добыл?

— Сейчас нож тебе между рёбер засажу.

— Не засадишь.

— Я тебе многое прощаю, но такого не стерплю.

— Да с чего ты взял, что я тебя кину?

— И впрямь, чего это я, ты же ничего странного не делаешь. Ну, забралась на крышу в квартале от логова Клыка, что такого-то? Кошачий инстинкт?

— Мяу. Слушай, если не нужна помощь, зачем всё рассказал?

— То есть, ты МНЕ помогаешь?

— Без тебя никак. Там чертова прорва денег, одной не унести.

— А-а-а. Рад, что ты про меня не забыла. Я уж заволновался, что останусь не у дел. А мальчишка тебе зачем?

— Нельзя украсть у Клыка и надеяться, что всё сойдёт с рук. Нужен козёл отпущения. Мне тяжело. Ты или слезай, или давай уже… делай что-нибудь.

Брун слез.

— Ну, что скажешь? — поинтересовался, устроившись рядом.

— Тебе бы завязывать с пивом, а то разнесёт. При твоей-то массе очень быстро станешь толстяком. Под тобой и так уже стропила трещат.

— А умного чего-нибудь выдашь?

— Мы собираемся обокрасть безжалостных ублюдков, которые шлёпают девок отрубленными руками, а ты ждёшь от меня мудрости?

— У нас ведь есть козёл отпущения.

— Он пригодится в конце, а сейчас нужно как-то обхитрить Клыка и его выродков. Ты же вор, есть идеи, как стянуть у них сапог с ноги?

— Ни единой. Они все там?

— Без понятия. Но кто-то там точно… Ух ты, у них гости. Смотри.

Из-за домов со стороны рыбацкого квартала вышли трое стражников. Спустились в затопленный квартал и постучали в дверь Клыка. Открыл Хорёк — самый противный и паскудный из шайки. Запустил их внутрь.

— Это они? — поинтересовалась Гайя.

— Да, — вздохнув, ответил Брун.

— В чём дело? Нервничаешь? Расслабься, днём не станут ничего делать.

— Сам знаю.

— Чего тогда вздыхаешь? А-а-а. Знаком с одним из них, да? Военный дружок?

— Отстань.

— Ты же понимаешь, что Клык их убьёт?

— И что?

— Как ты там говорил: На войне дружба настоящая, там не до мелочных обид. Грудь подставишь, чтобы спину друга защитить, — припомнила Гайя, изображая дубовый голос Бруна. — Неужто не хочешь спасти приятеля?

— Нет, — выдавил он со злостью. Ох и любит она надавить на больную мозоль, и потеребить, и растереть до крови.

— Грустить не будешь?

— Помолюсь потом. И заодно за Манфреда. Как пить дать, сегодня окочурится.

— Чё ты несешь?

— А ты не знала? Манфред в городе.

— Врёшь!

— И я бы не поверил, кабы своими глазами не увидел его перед Зигфридом. Этот кретин ещё и сам припёрся.

— ОН к вам пришёл? — удивилась и рассердилась Гайя. — Зачем?

— А зачем люди ходят к ворам? Чтобы что-то для них украли.

— Ему последние мозги отбили что ли? Вы его убьёте?

— Мы? Нет. Его убьют Железные. Зигфрид назвал цену — отчистить от ублюдков канализацию. Манфред, тупица, согласился и пошёл туда один.

— Это же Манфред, он живучий, зараза, — прошипела она и поползла назад от края.

— Ты куда?

— Убью козла.