Франкфурт 939

Валерий Александрович Панов, 2022

На злачных улицах вонища, смрад и тьма кромешная. За каждым углом негодяй, а в каждом доме прячется подлец. Похоть, алчность и вероломство укоренились в их сердцах. И тайны… Тайны есть у каждого. Они рождают скрытность и недоверие. Жажда наживы – цель неблагородная. Дорога эта вымощена трупами. Прежде чем на неё ступить, нужно вооружиться. Жестокость, беспринципность и коварство – вот лучшее оружие. А благородство, доброта и сострадание не благодетель, а преграда. Жестокое время явило худших из людей. Мораль и правила забыты. Можно не прятаться, не притворяться – быть собой, гнусной, вероломной сволочью.

Глава 12

Ещё при первой встречи Гунтрам понял — они не поладят. Этот человек слишком много знает. Он враг, опасность для того, кто хоть что-то скрывает. Но порой полезен, а для кого-то жизненно необходим. Вечная недосказанность. Никому не давай всей информации разом, у неё есть цена, и в розницу продавать выгоднее. Скрытность и осторожность, даже в собственных мыслях.

В нём всё, что Гунтрам ненавидит. Толстый, надменный ублюдок. Его одежда, манера поведения, даже голос, чёрт возьми, омерзительный. И он держит кота. Такого же жирного урода. Повсюду шерсть и царапины на мебели. Вечно валяется на подоконнике. Ходить-то ещё не разучился? Гунтрам не видел, чтобы он сам шевелился.

«Полюбуйся, Ингрид, ещё один завидный жених. Толстый, обрюзглый и с котом. Такой тебя скорее съест, чем трахнет. И ласка твоя ему ни к чему, у него же кот — он мягкий и пушистый».

На второй этаж проводила немая девочка. На первом остались бугаи. Те уже приросли к сундукам, лавкам и тюфякам. Лишь косо глянули на гостя и сразу забыли. Они тут для устрашения и только. Скорее, мебель, чем защита.

За столом напротив Вигерика стул. Гунтрам не сел. Никогда не садится. Нашёл тёмный угол, и занял его. У Гизельберта был похожий стол без задней стенки. Хозяин — рука под столом — напротив гость, который совсем позабыл о приличии. Когда беседа накалится и полетят угрозы — щёлк — арбалетный болт пронзает брюхо.

Нет, спасибо, в тёмном углу уютнее. Гунтрам настолько породнился с темнотой, что ему не комфортно на виду. Ему нравится, когда мрак окутывает тело. На душе сразу спокойно и легко. Спрятаться в тень — будто окунуться в озеро в разгар знойного дня. Уйти под воду с головой. Тишь, спокойствие и свежесть.

Вигерик молчит, изучает Гунтрама взглядом. Тот тоже не спешит открывать рта. Это момент, когда можно понять, что на уме у собеседника, нервничает он или рад твоему визиту. Жирдяя так просто не проймёшь, он эту игру знает. Уставился, изображает любопытство, а на устах едва заметная ехидная ухмылка. Она так и твердит: Я вижу, что ты делаешь. Не пытайся, не получится.

— Ну? С чем пожаловал?

«Ть, пожаловал. Ага, за податью пришёл. Что ж не спросил: Зачем припёрся?»

— Уже слышал про Юсуфа?

— Да. Печально, — ответил Вигерик, из которого печаль так и сочится. Ответил и замолчал. Глупо. Он же не думает, что Гунтрам наобум к нему зашёл.

— С кем он встречался?

«Подумай хорошо, жирдяй. Неправильный ответ дорого тебе обойдётся».

— Обычно я не делюсь информацией бесплатно, — Вигерик постучал пятернёй по столу.

«Да-да, и дальше делай вид, что рука просто так лежит на колене. Дескать, ей там удобно».

— Ладно, случай исключительный. Его зовут Пипин, он священник.

— Священник? — удивился Гунтрам. — И кого он хотел убить?

— Мне не сказал. Скрытный парень.

— Парень? Молодой?

— Весьма.

— А раньше приходил?

— Нет, впервые.

— Он точно священник?

— Конечно. Я его проверил. Он уже пару лет прислуживает викарию.

— Пару лет? То есть, примерно со времен первого восстания?

— Хм, да, — растерянно произнёс толстяк. — О чём задумался?

— Ни о чём, — невозмутимый Гунтрам зашагал к выходу.

— И это всё? Ты только за этим приходил?

— Да.

— Вот так просто уйдёшь? — выпалил жирдяй. Не любит, когда кто-то знает больше, чем он. — Даже руки не пожмём?

Гунтрам скорей уж с прокажённой поцелуется.

— Руки не жму.

— Испачкать боишься или в руке нож?

Гунтрам застыл в дверях.

Нет, нож в рукаве. Вспороть бы им толстое брюхо.

— Ладно, пожму тебе руку, если подойдёшь.

— Нет, не хочу доставлять неудобство.

Гунтрам никогда не понимал, зачем нужна подобная ложь. И дураку понятно, что этот немощный ублюдок не в состоянии вытащить зад из-за стола. Зачем врать, если ясно, что врёшь? Нет, ложь должна служить цели, содействовать интересам, быть правдой в глазах тех, кого хочешь обдурить, сбить с толку, направить по неверному пути. Ложь — мощное оружие, а не забава.

Трущобы просыпаются к обеду. Ночью разгул и шатания, а утром пустота на улицах. Те, кто не занят делом, отсыпаются, а прочие в порту и на рынках, в купеческих и ремесленных кварталах. Тут гадить больше негде, вот местный сброд и ходит в районы почище.

«Откуда в тебе столько зла и желчи?» — спросил внутренний голос, но Гунтрам сразу же его заткнул.

«Что за глупость? Вполне естественно испытывать злобу к мерзким и неприятным людям. К чванливым — пренебрежение, а к самолюбивым — отвращение. Разве нет?»

Если кто вдруг убедит в обратном, Гунтрам послушает. Он не из тех упёртых мудрецов, которые гнут свою линию, даже когда их логика трещит по швам. Он открыт для чужих мыслей, любит слушать людей. И если чья-то философия придётся по душе, он обязательно переймёт её, но лишь до той поры, пока не найдёт что-то лучшее. У него есть и собственное мнение, он всё обдумывает и анализирует. Его убеждения — не стена, которой он отгородился от других. Они — река, в которую впадает множество притоков. И пока что течение бурлит и пенится в каменистом ложе трущоб.

Спалить к чертям этот рассадник скверны, и начать прям отсюда, с ночного форума. Форум… Кто его так назвал? Пустырь с иссохшим фонтаном на пересечении пяти дорог. Сюда к закату стекается жульё, ворьё, убийцы и прочее отрепье. Кудахчут о своём, продают краденное, напиваются и дерутся, а после тащат к Майну трупы. Из-за них, сволочей, Гунтрам перестал есть рыбу. А он любит рыбу. В Меце только ею и питался. Хоть что-то приятное о службе герцогу Гизельберту осталось в памяти. Противный человек, надменный и самолюбивый. С ним рядом находиться неприятно, найти общий язык и вовсе невозможно.

Думал пройти через рыбацкий квартал. Нет, слишком большой крюк ради ностальгии по еде. Вышел у свинарника. Кто-то скажет, что свиньи грязные животные, но от них чистоты больше, чем от людей. Они-то мусор поедают, а не выкидывают.

Любимый район Гунтрама — площадь между судом и базиликой. Ни с рынка, ни с причала шум не долетает. Впрочем, сейчас он негодует. Судебный день лишь послезавтра. Какого чёрта вербовщик у дверей суда? Сейчас там только городские чинуши, а вся публика — те, кто пришёл с жалобами. Этих в ополчение не загонишь. В судебный день иначе. Куча разгорячённого народа. К ним-то и нужно обращаться. Агитатор, баран пустоголовый, сегодня должен стоять возле базилики. Планы хороши в теории, когда каждая шестерня на своём месте и вращается. Но не всё идёт по задумке, у шестерни ведь есть мозги. Пустые, набитые бредовыми мыслями, но свои. Кто-то умный ляпнул, что думать нужно собственным умом, и толпы идиотов поняли совет буквально. Вот бы у каждого из них замки́ дома отпирались и запирались сами по себе, а не по воле хозяина.

Влился в толпу, прислушался. Речь так себе. Гунтрам бы на такую не поддался.

— Да на кой чёрт оно нам нужно? — выкрикнул он и тут же вместе со всеми завертелся по сторонам, выискивая крикуна. Не найдя, сместился в сторону.

Вербовщик в ответ что-то там понёс о долге.

— А разве Оттон не наш король? — поинтересовался Гунтрам и опять давай с подозрением во взгляде пялиться на соседей. Да где там этот крикун? Не ты ли?

— И что этот король для нас сделал? — возразил кто-то из толпы.

— К чёрту короля! — поддержал Гунтрам.

— Да! — одобрили остальные.

— Герцог Эбергард нам что ли много помогал? — спросил вдруг Гунтрам, уже с другого края. — Только налоги с его приездом возрастают.

Послышался как гул возмущения, так и одобрительное мычание. Толпа разделилась.

— Он наш сюзерен! — заявил один.

— И что теперь, помирать по его прихоти? — спросил второй.

— А Оттон наш король! — завопил третий, перекрикивая второго.

— Трус! — заорал Гунтрам на второго.

— Только одна война закончилась, тут же вторая, — верно подметил четвертый.

— И ради чего? — вопросил пятый. — Мне вот без разницы, кто там на троне, Оттон или его брат.

— Вот-вот, — согласился Гунтрам с четвёртым. — А если и сейчас ничего не добьётся, будет и третья.

— Друзья! Друзья! Не ссорьтесь! Приберегите эту злость для боя, — напомнил о себе вербовщик.

— А ты сам-то в бой пойдёшь? — спросил из толпы Гунтрам.

Вербовщик замешкался. Вид у него сейчас, будто у мальца, который отлынивал от работы, прячась в амбаре. Там-то его и застукали за этим дело. И вот он изо всех сил пытается придумать убедительную отговорку, но в голову от волнения ничего путного не лезет, лишь судорожно бегает глазами по сторонам в поисках подсказки, а её всё нет и нет.

— Так я и знал, — подытожил Гунтрам.

Толпа наградила пустозвона дружным неодобрением и тут же о нём забыла, а вот спор о сильных мира сего разгорелся с новой силой. Кто б знал, что в городе так много недовольных герцогом Эбергардом. Того гляди, в драку перерастёт или вообще в резню. Да и чёрт с ними, Гунтрама совесть не замучает, он уже спокойно себе шагает к базилике. На последствия ему плевать. Люди сами виноваты. Нечего быть тупым стадом. Своей головой надо думать, а не слушать, что там выкрикивают всякие горлопаны. Если когда и стоит, то сейчас.

В базилике Гунтрама проводили к покоям Руперта. Как оказалось, викарию нездоровится. Он сутра не выходит из комнаты. Вид у него и вправду болезненный, лицо бледное, взгляд усталый. Будто всю ночь в порту судно разгружал. Нет, Руперт в жизни не поднимал ничего тяжелей буханки хлеба.

«Как тебе такой жених, Ингрид? Не думай, что это почтенный мудрый старец, который ведёт с девами беседы о высоком. До платонической любви ему нет дела, у него на уме другое. Руперт тот ещё мерзкий похотливый старикан. Уж будь уверена, изо дня в день будет мять простыни, пока прям там, на ложе, не окочурится».

— Ваше Высокопо-до-бие… Вы-со-ко-пре-по-до-бие, — обратился к нему Гунтрам.

И кто выдумал духовным эти титулова́ния? Сатана, не иначе. Чёрта трижды помянешь, пока выговоришь: Ваше С-с-святей-шество или Ваше Прео-с-с-священство и Выс-с-око-преос-с-священство. С-с-сука, нужно быть святым, чтобы не запнуться. Толи дело у дворян: Ваша Величество, Ваше Высочество, Ваша Светлость — легко и звучно. А у духовенства всё не слава богу, лишь бы выделиться своей Высокотитулованностью.

— Гунтрам, — произнёс Руперт тихо и осторожно, даже испуганно.

Если ты что-то скрываешь, увидеть на пороге тень герцога Эбергарда — дурной знак. У викария за душой много гнусностей. Понять бы из-за чего сейчас трясётся и где надавить.

— Отравление?

— Что? А! Нет. Голова болит, не выспался.

— Говорят, плохо спит тот, у кого совесть не чиста.

Сильнее побледнеть Руперт не мог. С трудом сглотнул, сильно поморщившись, будто камень по горлу пропустил. На лбу выступил пот, а ведь в комнате холодно и по полу сквозит.

— Совесть меня не мучит.

— Жар?

— Нет, — ответил викарий хриплым голосом с явным недовольством.

Гунтрам меж тем подошёл к окну. Теперь лицо не видно — можно улыбнуться. Снаружи ничего интересного — городская жизнь кипит, порт видно и военный корабль на якоре, — но паузу выдержать стоит.

— Странная болезнь, — подытожил он и обернулся, уставился на Руперта пронзительным взором. — Она, случаем, не лечится покаянием?

— В чём же, по-твоему, я должен покаяться?

— А какой ваш самый страшный грех?

— Тебе-то что? Пусть за грехи меня судит Господь.

— Но есть и такие, за которые придётся ответить при жизни. Измена, например.

— Измена? — Руперт едва не поперхнулся словом.

— Если кто-то вершит злодейство чужими руками, это не снимает вины, не так ли?

— Хватит говорить загадками, Гунтрам.

— Хватит уходить от ответа, викарий. Выкрутиться не выйдет. Брат Пипин у нас.

— Он в замке? — перепугался викарий. Дальше пугаться некуда, только могила.

— В темнице, в гостях у Вигарда. Он человек общительный, любит компанию.

— Я тут вообще никаким боком.

— Прям-таки никаким? Тогда откуда вам известно о его участии?

— О его участии? — удивился Руперт. — А кто бы ещё… Постой, как он попался?

Чёрт, промашка… Похоже, нажил нового врага. Да и пёс с ним, не привыкать.

— Какая разница, Викарий? Главное — мы знаем, что вы сговорились с Оттоном и помогли маркграфу Геро притащить в город его ублюдков, чтобы они убили герцога Эбергарда.

— Что?! — у Руперта чуть глаза из глазниц не выпали. — Это бред!

— И этой ночью ведь что-то случилось.

— Да ничего такого.

— Вы себя выдали, викарий. В первый раз, когда я нагло наврал, вы искренне оскорбились, мои обвинения вас возмутили, а сейчас… Неубедительно, викарий, очень неубедительно. Сознайтесь. Не стоит отсрочивать неизбежное. Сэкономьте мне время, облегчите нам обоим жизнь. Я ведь рано или поздно найду Пипина, и он всё подтвердит.

— Какого чёрта?! Ты же сказал, что Пипин у вас.

«Твою ж мать!»

— И вы поверили?

Испуг как рукой сняло. Улыбкой просиял, будто только с горшка после недельного запора. Даже порозовел.

— Очень глупо — врать мне, Гунтрам.

— Что вы скрываете, викарий? Я ведь узнаю.

— Убирайся! — и махнул рукой на дверь.

Вниз никто не провожал, сам нашёл дорогу. Кажется, стены храма чувствуют настроение викария, и сейчас злы на Гунтрама. Лестница винтовая, но окна лишь с двух сторон башни, есть тёмные углы. Тень мрака не боится, но сколотая ступень — это подло. Так вот споткнёшься, и кубарем четыре пролёта в узком жёлобе, как жёлудь по водостоку. Все кости переломаешь. Гунтрам не стал проверять, пожалел свои рёбра, схватился за что-то. Пощупал — факел. И не горит. Они что, воздух экономят?

Вышел и повернул направо. От базилики по главной улице до мельничных ворот и чуть налево. Недалеко, но, чёрт их всех дери, как медленно. Широкая и ровная дорога — откуда тут заторы? Из-за всяких баранов, которые телеги оставляют. И всем приходится тесниться. Им, видите ли, так удобней. Бросил, где захотел и ушёл по делам. У остальных-то дел нет, им спешить некуда. Пора рубить головы за подобное.

Одна с горкой нагружена мешками, аж стенки округлились. Гунтрам достал нож из рукава и порезал мешки, их содержимое посыпались на землю, в самую грязь. Следующая телега — клетки с курами. Схватил одну, размахнулся и об стену. Дерево в щепки, птица свободна. Кудахча, убежала в подворотню.

«Только в трущобы не беги, там тебя не ощипывая слопают».

Кинул ещё парочку. Откуда-то выбежал возмущённый хозяин кур.

— Ты что творишь, урод? — и бросился с кулаками.

Не боец, сразу видно. Как петух машет крыльями и прыгает. Народ вокруг расступился и замер в ожидании потехи. Гунтрам заломал руку, врезал коленом под дых, схватил за волосы и лбом об край телеги. Всё, потехе конец, пошёл дальше, не оборачиваясь на крики-угрозы. Стража? Да он и сам к ним идёт.

Казарма — пятак у крепостной стены, огороженный подсобными постройками и приёмной. С жалобами и обвинениями — туда. Гунтрам обошёл со стороны и попал на плац. Ворота никогда не закрывают, даже ночью.

Вот в самом деле, кто нападёт на стражу? Разве что — Железные! Войдут ночью и тихо всех перережут, откроют городские ворота и впустят войска Оттона. Ещё одна шестерня со сломанным пазом в проржавевшем механизме.

— Эй! Ты кто такой? Сюда нельзя.

— Капитан где? — Гунтрам на молодого стражника глянул лишь вскользь.

— Я те чё сказал? Нельзя сюда. Проваливай. Иди как все, через приёмную.

Да, так куда приятнее, когда тебя не знают. Может, подыграть? Выйти, покрасться тайком, отыскать Бернарда самому.

Ребячество.

— Ты знаешь, кто я?

— Ещё один сынок Арнульфа? Сколько ж вас расплодилось.

У главы объединённого купечества пять сыновей и дочь, но в них ни капли сходства с Гунтрамом. Те рыжие, курчавые и конопатые, а у него чёрные прямые волосы и ни одной веснушки.

— Сюда смотри — перстень тайного советника. Сообразил? Да-да, это я. Где капитан?

— Его нет.

— Так значит, передай стражникам, чтобы разыскали в городе священника по имени Пипин.

— Его и так ищут. Вы уже второй, кто просит.

— А первый кто?

— Храмовник Рене.

— Да ладно! Вот что, разыщи-ка мне и его тоже. А капитану передай, что он нужен в замке. Ах да, Пипина найдёте, ведите ко мне, а не в храм. Понял? Молодец. Выполняй.

Возле приёмной опять столкнулся с куроводом. Тот закудахтал, что есть мочи, но получил кулаком в живот и по морде. Продолжил надрывать горло, лёжа в грязи.

— Это он! Это он!

«Об этом что скажешь, Ингрид? Парень-то занятой и, видимо, не трус, но, похоже, тот ещё засранец. Получил по роже и сразу жаловаться побежала. Ни чести, ни самоуважения. Как тебе мужики, которые не могут за себя постоять и зовут на помощь? Ах да, ещё он вспыльчив. Такие любят бить жён. Сможешь терпеть побои?»

На шум выбежали стражники.

— Вон тот гад!

Гада окликнули, а кто-то даже метнулся следом, но Гунтрам заранее, не оборачиваясь, поднял руку, выставил средний палец. На нём перстень с гербом Франконии.

Может, поэтому так часто узнают на улице?

— Стражник, — обратился он к подбежавшему, — задержать этого человека и взыскать десять пфеннигов.

— В чём он виновен?

— В заторе на главной улице, — ответил Гунтрам, не сбавляя шаг. — Он оставил телегу на дороге.

— Нет такого запрета.

— Ты со мной споришь? Ставить телеги на дороге можно лишь для погрузки-разгрузки. С остальных взымать десять пфеннигов и гнать взашей. Не может уплатить — отобрать товар. Нет товара — забрать телегу. К вечеру получите распоряжение, а пока начинайте разгонять. Завтра проверю, чтоб ни одна не мешалась на дороге. Понял?

— А где их оставлять-то?

— На пустырях и в подворотнях. Да где угодно, лишь бы не на дорогах. Хоть за стеной.

— Только что был на главной улице. Телеги уже в два ряда ставят, ходить невозможно. Надо их разгонять. Если товар грузят — пусть, а остальных наказывать монетой. Думаю, десять пфеннигов в самый раз.

Герцог Эбергард отвлёкся от записки и уставился на Гунтрама.

— Лет двадцать назад что-то такое уже предлагали. Знаешь, почему я тогда отказался?

— Купечество возмущалось?

— И они тоже. А ещё ремесленники, скотоводы, пахари и окрестные бароны, которые продают Франкфурту свой урожай. У города огромный товарооборот. Загруженность дорог неизбежна. Издержки перенаселения. Нельзя запрещать стоянку телег, где взбредёт. Появится много недовольных. Городская аристократия и без того часто возмущается, бургомистра хотят назначить. Но это всё ерунда. Заторы на улицах пригодятся, если будем оборонять город. Сам видел — конница там не пройдёт. Оттон лишится главного преимущества.

Сегодня явно не день Гунтрама.

— Ладно, — Эбергард отложил записку, так и не дочитав, — что ты узнал?

— Бернарда бы подождать.

— Да сколько можно? Уже бы пришёл, если б его разыскали. Есть у меня подозрение, — герцог погладил бороду.

— Культ?

— Да, думаю, побежал им докладывать. Бернард, Бернард. Зря мы ему стражу доверили. Он им верен, не мне. Рассказывай.

— Когда принц Генрих был вашим пленником, Руперт приходил его исповедовать, а за ним попятам таскался тощий паренёк. Как его звали?

— Ты думаешь, я помню каждого священника во Франкфурте?

— Вигерик свёл Юсуфа с братом Пипином.

— Священнику понадобился убийца?

— Ну, или убийце понадобился Юсуф. Идеальная возможность выманить его из замка. Хотел пообщаться с этим Пипином, но не тут-то было. В храме его нет, как сквозь землю провалился, а викарий Руперт внезапно «приболел».

— Руперт? Считаешь, он замешан?

— Он темнит и что-то недоговаривает.

— Уже есть теория? Выкладывай.

— Вот, скажем, викарию понадобились услуги Юсуфа. Что он сделает?

— Да просто придёт в замок.

— Именно! А если его цель выманить Юсуфа?

— Хм. Тогда кто-то другой должен назначить встречу в городе.

— Да.

— Ну и зачем ему это? Зачем предавать меня ради мальчишки? Зачем убивать Юсуфа? Культ не одобряет, когда адепты режут друг друга. Ему отомстят.

— Юсуф такой же член Культа, как и мы. Да и от вас он зависит куда больше, а все убийцы ему подчиняются беспрекословно. Что если Культ это устроил?

— Поясни.

— Вы с ними в последнее время не ладите. Юсуфа от них отвернули, переманиваете Бернарда, а архиепископа Фридриха публично оскорбили. Тот, кстати, очень злопамятная сволочь, а ещё гордый донельзя. Но он стерпел обиду и сменил сторону. Был у Оттона эрцканцлером, а стал… Что мы ему такого предложили? Да ни хрена!

— А ведь Культ поддержал меня, якобы потому, что их Оттон не устраивает. Ты прав, я для них немногим лучше. А кто в самый раз?

— Податливый мальчишка.

— Именно. Восстание в самом разгаре, Генрих — его символ и цель, а теперь и Лотарингия с нами. Я им не нужен, и без меня доведут до победы. Оттон уже паникует, отправил Фридриха с предложением о перемирие.

— Что он пообещал, когда переметнулся?

— Убить Оттона.

— Исполнил? Нет! Покушение провалилось. Он сам нашёл убийцу, так? Что потом? Потом гвардейцы ловят язычника на попытке зарезать принца. Кто-то, может, и скажет: Да это Оттон решил отомстить, — но Генрих знает, что брат его не убьёт. И на кого он подумает?

— Не на меня же.

— А на кого ещё?

— На Фридриха.

— Который сейчас с ним и, наверняка, рассказывает, как ему жаль, ведь он не хотел подсылать убийц к Оттону, это всё злой герцог Эбергард его надоумил. И тут во Франкфурт приезжает гвардеец Манфред. Той же ночью погибает Юсуф, который отправился на встречу со священником, а тот — вот совпадение — испарился. Руперт подчиняется архиепископу, да и привязался он к Генриху, они много общались.

— С твоих слов — все вокруг против нас. Нельзя же рубить головы лишь по подозрению. Слишком уж много «если». Может, Руперт и не причём. Этот Пипин тоже встречался с Генрихом.

— Он не из Культа. Откуда простому святоше знать, кто предоставляет нам убийц и как с ним связаться?

— Священники бывают в трущобах, у них там церковь. А о Вигерике разве что глухой не слышал. Он и рассказал про Юсуфа. Да и Руперт мог сболтнуть лишнего.

— Разумное предположение, если не знать, что Юсуф мёртв, викарий нервничает, а Пипин пропал и теперь его по всему городу ищет храмовник.

— Постой-ка, храмовник Рене?

— Да.

— Бернард и Адалар в донесениях о нём сообщают. Он просил не выпускать из города никого из священников и любого с крупной суммой на руках.

— Про деньги я не знал, — задумался Гунтрам. — Ну да, с убийцами ведь благословеньем не расплатишься. Как заставить молчать человека, которому известна твоя тайна?

Эбергард провёл пальцем по горлу.

— А если этот человек не дурак и понял, что его ждёт? У него куча денег и вся жизнь впереди. Я бы на его месте слинял. Однако ночью город заперт, а утром стража у ворот и в порту наготове. Вот почему викарий бледный, а по городу шарит храмовник. Нужно его разыскать и тогда гадать не придётся.

Стук, двери распахнулись, в кабинет ворвался Бернард.

Как много складок на тунике. Почему он носит этот нелепый доспех с открытой грудью? От чего он защищает, от безвкусия? Носил бы тогда уж церемониальную кольчугу. Её разглаживать не нужно. А, нет, он бы тогда надел поверх сюрко, а с ним всё те же хлопоты.

— Ваша Светлость.

— Где тебя черти носят? Рассказывай. Как отреагировал Культ?

Бернард заметно сбавил шаг. К столу уже подкрадывался, а не летел. Растерянное выражение лица, будто застали за постыдным делом. В глазах испуг. Герцог Эбергард — обладатель самого мощного взгляда в королевстве, суров и холоден, как бронзовая статуя — своим призрением даже быка остановит.

Гунтрам молчит. Знает, когда заткнуться и не встревать. Бернард, конечно,.. м-м-м… друг? — но своя шкура дороже. Нет, друг — это сильно сказано. Гунтрам живёт в мире интриг, коварства и вероломства. Здесь никому нельзя доверять, в любом благом поступке искать тайный умысел, а действия продумывать на пять шагов вперёд. Дружба — непозволительная роскошь. Возможно, завтра друга придётся убить.

— Странно отреагировали, — осторожно проговорил Бернард. — Ничего не рассказали, но засуетились, меня прогнали.

— То есть ничего полезного ты не узнал?

— От Культа нет, но Адалар кое-что прояснил.

— Ты и ему растрепал?

— Он давний адепт Культа, многое знает. Он помог.

— Чем?

— Рассказал интересную историю. Двенадцать лет назад, когда вы были в Лотарингии, здесь, во Франкфурте, перебили почти всех членов Культа. Их заперли и подожгли дом.

— Да-да, помню.

— Человек пять уцелело — Арнульф, Руперт, Адалар…

— Да я понял. Дальше.

— Мой предшественник — царство ему небесное — нашёл виновных.

— Крысы. Я помню.

— Они сдали своих, десять голов мы срубили, но главного так и не поймали, тот сбежал из города. Его звали Манфред.

Герцог Эбергард потянул пальцы к бороде.

— Думаешь, гвардеец тот самый Манфред?

— Не знаю, но нервные перешёптывания начались, едва я произнёс имя. Тут же меня спровадили.

— Гвардеец говорил, что раньше жил во Франкфурте, — вспомнил Гунтрам.

— Тогда понятно, откуда Генрих узнал про Культ и где начать поиски, — сообразил Эбергард.

— Но не ясно, как во всё это вписывается Пипин.

— Пипин? Брат Пипин, которого ищет храмовник? — поинтересовался Бернард.

— Да.

— Мы ведь о языческом культе говорим. Двенадцать лет назад крысы тоже не по своей прихоти пожар устроили. Их священник надоумил. Бандиты очень набожный народ.

— Пипин знаком с Генрихом, — напомнил герцог.

— Руперт-то адепт Культа. Ему какой прок? — спросил Гунтрам.

— Хочет спасти парню жизнь. Сам говоришь, тот за ним хвостом таскается. Привязался к нему викарий. И тут узнает, чем этот кретин ночью занимался, решил вразумить, а Пипин сбежал.

— И викарий послал постороннего? Рене не из Культа.

— И что? Мы с тобой тоже. Да и кого ещё ему послать? Чёрт, Гунтрам, завязывай, от твоих теорий уже голова кругом. Всё, что мы знаем — гвардеец ищет Культ, а они его. Чем это чревато?

— Они его убьют, Генрих огорчится.

— Хотите помешать? — испуганно поинтересовался Бернард.

— Нет! Мы ведь знать не знаем об опасности! Пусть гвардеец сам разбирается, — сердито ответил герцог. — Где он сейчас? Ну? Что молчишь?

— Мои люди его потеряли. Он устроил драку в таверне в рыбацком квартале и улизнул, — нехотя пробубнил капитан стражи и опустил глаза. Увидел сколько складок на тунике и хотел расправить, но благоразумно сдержался.

— Тебе хоть что-то можно поручить? Ты вообще способен исполнять приказы?

— Я многим обязан Культу и не мог поступить иначе. Я решил…

— Решил? У нас тут не тинг¹⁷, решения принимаю я, а ты исполняешь.

Эбергард не кричит. Голос его — спокойный и ровный, но злой — режет нервы без всякого крика.

— Скройся с глаз.

Бернард поклонился и вышел из кабинета.

— Мне бы с ним переговорить.

— Иди.

— Гунтрам, — уже у дверей окликнул его герцог, — не смей его успокаивать. А ещё лучше намекни, что он так скоро поста лишится. Пусть задумается, кому хранить верность.

— Конечно.

Ну и дал он галоп. Гунтрам заметил Бернарда на первом этаже, у выхода. Позвал, но капитан стражи не остановился, вылетел во двор и едва не сбил Варина. Ни слова не сказал, помчался дальше, слушая о себе гадости. Ругань старого брезгуна привлекла внимание. Отвлеклись солдаты, рубившие чучела тупыми мечами, кузнец и его подмастерье решили передохнуть и послушать — а вдруг дойдёт до ссоры, — с кухни вышла кухарка с тазиком пирогов, да так и замерла в проходе, и только конюх, не обращая внимания, тащит к стойлам сено.

— Да стой ты, — Гунтрам схватил его за плечо.

— Что тебе? — сорвался Бернард.

Гунтрам не любит привлекать внимание, пусть и немногим ранее раскидывался курами на главной улице. Зато потом эффектно скрылся. Растворился в толпе, смешался с массой. Вот и сейчас ему неловко оттого, что все пялятся. Ни одна уважающая себя тень не притягивает взоры.

Оттащил Бернарда в тёмный угол. Да, так лучше. Капитан стражи вырвался и самое время поправить тунику.

— Говори уже, что нужно.

— Эй! На мне злобу не вымещай, я тебе ничего не сделал.

— Да? А чей был совет «поступай, как знаешь»?

— Ты разрешение на глупость спрашивал, чтобы потом на меня ответственность переложить, так что ли? Я не советовал тебе идти наперекор герцогу Эбергарду, а после оправдываться.

— Вот такой я человек — не могу поступить вопреки совести.

— Засунь совесть куда подальше, она тебя погубит.

— А как же вся та чушь про признание своих недостатков?

— Признаваться надо себе, а не другим. Герцогу Эбергарду нет дела до твоей совести.

— То есть с собой честен, а всем остальным врать?

— Сам решай, кому, что и сколько сказать. Бернард, нет идеального совета для всех случаев сразу. Жизнь — слишком сложная штука, чтобы обойтись одним единственным правилом. Особенно здесь, — Гунтрам указал на палаты лорда.

— Ладно, мне надо отдохнуть, пока нет дел. Всю ночь не спал, уже ни черта не соображаю. Буду в казарме.

— Погоди, — придержал его Гунтрам. — Я велел страже отчистить улицы от телег. Думал, герцог Эбергард одобрит.

— Не одобрил?

— Нет.

— Ах вот как оно нужно. Теперь твой совет чуть понятней. Передам парням, чтобы расслабились.

На втором этаже столкнулся с назойливой бургундской мухой. Не повезло. Он ведь почти мимо прошёл, но увидал на лестнице Гунтрама и остановился, замер с поднятой ногой, как идиот.

«Иди дальше!»

Нет, шаг назад.

— По-твоему, это смешно? — зажужжал он.

— Я всё уладил.

— Что? — малолетний лорд аж потерялся от неожиданности.

— Прошу простить, милорд. У герцога Эбергарда было для меня срочное поручение. Разобравшись с ним, я тут же занялся вашей проблемой. Шум вас больше не побеспокоит.

— А ты молодец. Прими мою благодарность, — и снисхождение. — Я тебя как-нибудь отблагодарю.

Сундук с пустыми обещаниями уже полон, но ладно, при следующей встрече визг, выпученные глаза и слюни бешеного молокососа во все стороны — чем не радость?

Вернулся в кабинет герцога Эбергарда и застал гостя.

— Саид. Что с тобой?

— Да ерунда, побывал в трущобах, — он улыбнулся и аккуратно потрогал затылок.

— Я обдумаю твоё предложение, Саид, — произнёс герцог Эбергард и многозначительно замолчал.

Смышлёные эти парни с востока. Сразу понял намёк, поклонился и вышел.

— Он проследил за тобой до трущоб?

— Да. Я думал, стража его остановила. Ещё задержался у ворот, подождал на всякий случай.

Увидел, как вошёл в трущобы, понаблюдал за ним, убедился, что он влип в неприятности, а после довольный отправился к Вигерику с мыслью — одним брезгливым ханжой меньше.

— Что он хотел?

— Занять место брата. Считает, что сможет возглавить убийц.

Примечания

17

Тинг — древнескандинавское и германское народное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области.