Франкфурт 939

Валерий Александрович Панов, 2022

На злачных улицах вонища, смрад и тьма кромешная. За каждым углом негодяй, а в каждом доме прячется подлец. Похоть, алчность и вероломство укоренились в их сердцах. И тайны… Тайны есть у каждого. Они рождают скрытность и недоверие. Жажда наживы – цель неблагородная. Дорога эта вымощена трупами. Прежде чем на неё ступить, нужно вооружиться. Жестокость, беспринципность и коварство – вот лучшее оружие. А благородство, доброта и сострадание не благодетель, а преграда. Жестокое время явило худших из людей. Мораль и правила забыты. Можно не прятаться, не притворяться – быть собой, гнусной, вероломной сволочью.

Глава 3

Рене разбудил стук. Тихий, но настырный. Ну и неженки эти святоши. Точно баба стучит. Нет бы приложиться всем кулаком, тогда бы Рене уже побежал открывать, а так — нет, ещё поваляется. Пусть лучше стараются. Вдруг он крепко спит? Не молод ведь. Этот девичий стук, что мышиный писк из соседней комнаты. Да у него жена сильнее стучала. Вот уж у кого били могучие ручища. Когда она на кухне отбивала мясо, кот прятался под кровать, а с карниза птицы разлетались.

Стук не стал громче, но и не унимался.

«Ладно, усердие нужно поощрять».

— Иду, иду! — Крикнул Рене, натягивая сапоги. Дошёл до двери, отворил. За ней священник. — Что так долбиться-то? Слышу я, не глухой.

У того взгляд испуганный, он в ужасе. Вряд ли это от грубого приветствия. Да и не так уж грубо вышло. Скорей, брезгливо.

Видно, что-то стряслось.

«Вот только этого сейчас не хватало».

— Там… там…, — священник тяжело дышит, будто задыхается. С трудом выговаривает слова, но толку от них нет.

«Чего ради так напрягаться? Возьми, отдышись, скажи всё спокойно. Ни черта ведь не понятно. Ах да, здесь это запретное слово. Но ладно, про себя можно».

— Что случилось-то? — зевнув, спросил храмовник.

— Идёмте, идёмте, — замахал руками суматошный, — Его Высокопреподобие вас зовёт. Дело срочное.

— Меч брать? — Рене нахмурил брови. Шрам над правым глазом загнулся в дугу. Старая боевая рана.

— Нет-нет-нет, не пригодится, — произнёс священник и зашагал боком, будто краб. Безотрывно глядит на храмовника, пойдёт ли следом. Рене почесал затылок, растрепав чёрные с проседью волосы, взял-таки меч, прикрыл за собой дверь, и пошёл.

Раньше он охотнее исполнял приказы. На войне было проще, там он уважал командира, бывалого вояку и хорошего друга. А здесь… Здесь даже не приказы, а распоряжения, и отдают их пугливые беспомощные ветоши. Рене таких не уважает. Не важно, служишь ты Господу, королю или герцогу, мужик должен оставаться мужиком. Бог запрещает тебе брать в руки меч? Пусть. Возьми молоток, плуг, лопату, что угодно. Займись делом, и не стони как девица, если посадил занозу. Монахи по ту сторону реки всем обеспечивают себя сами, ещё и людям помогают, а эти, городские, приучены к наёмному труду, вот и чахнут, растрачивают церковную казну на собственные прихоти.

Базилика Спасителя — главная церковь Франкфурта. Ей и ста лет нет. Раньше на этом месте стояла дворцовая капелла. С тех времен сохранился атриум и коридор, соединявший капеллу с судебным залом. Стена только со стороны дороги, а со двора — колоннада. Внутри колодец, подсобные да жилые помещения. Впрочем, это не крепость, стены не замкнуты и никаких ворот. Войти может любой, но что тут делать? В атриуме красивей, там есть скамьи и фонтан, но вот туда-то двери почти всегда закрыты для простого люда.

Ближайший вход в базилику буквально в пяти шагах от жилья. Он ведёт в трансепт³. Его Высокопреподобие викарий Руперт сидит на скамье и отбивает ногой ритм, будто какой-то менестрель. Нервничает. По лицу видно. Поди, неосознанно вспомнил навязчивую мелодию, но думает совсем о другом.

Рене прежде не видел викария таким потерянным. Не то чтобы он сопереживал, сам посмеётся вдоволь, когда эта мразь откинется. Прикончил бы его лично, кабы не давний долг, и последствия, и… нет, не прикончил бы, но смерти ему желает. Такую сволочь ещё поискать.

Руперт увидел храмовника и подскочил, засеменил к нему, шаркая по полу.

— Ваше Высокопреподобие.

— Рене, беда, — викарий взял его под руку и повёл к подвалу. — Пипин пропал куда-то.

— Меня разбудили из-за того, что малец не пришёл вас ублажить? — угрюмо спросил храмовник.

— Не смей такое говорить! — возмутился Его Высокоморальность. Остановился и притянул Рене к себе за локоть. Сутулый коротышка едва ли достаёт ему макушкой до плеча. Надув щёки, уставился на него злобно. Храмовник долго смотрел на насупившегося старика сонным взглядом, но понял, что тот не отстанет, и изобразил раскаянье. — Все эти слухи — наглая ложь. Будь выше этого, — продолжил Руперт, ступив на первую ступень винтовой лестницы.

Как же Рене устал от этого дерьма. Большую часть жизни он прожил обычным воякой, привык к простоте, честности, открытости. Мир наигранной святости и лицемерия ему противен. Он сознаётся в проступках, не отрицает их открыто в присутствии людей, которым известна правда, чтоб после громко осуждать других за менее страшные прегрешения. Ему противны толстые священники, твердящие о скромности и призывающие покаяться в алчности, или епископы в шелках, что, восседая на подушках, осуждают завистливых, злых, горделивых, которые по́том и кровью добывают себе хлеб. Легко порицать страсть к тому, что самому даётся даром. Любой не без греха, но собственные недостатки осуждать негоже. Да и зачем, когда вокруг столько чужих?

Давеча Руперт на людях пристыдил портовую шлюху за её промысел, а сам, мерзкий извращенец, уснуть не может, не засадив пареньку. Тощая потаскуха всего-то виновата в том, что протянула руку. Вот глупая, не знает, что церковь не даёт подаяний, только берёт. Другое дело если бы себя предложила. Тогда — да, могла бы заработать. Сказать: Хочу, мол, исповедаться, но в церковь приходить стыжусь, все глядят осудительно. Может, мы здесь, у меня в комнате, а? Пожалуйте за мной, Ваше Высокопреподобие. Хотя нет, этот побрезгает соваться в конуру у доков. И уж тем более — лечь на тюфяк с клопами и заразной шлюхой.

— Само собой, я разбудил тебя не ради Пипина. Дело дрянь, Рене. Архиепископ Фридрих прибудет через сутки. У тебя всего день, чтобы спасти нас. А не успеешь — нам обоим конец.

Викарий говорит загадками, но храмовник начал догадываться, в чём беда. Он тоже заволновался. Если догадки подтвердятся, то всё хуже, чем думается Руперту. Рене с первого взгляда понял, что за человек архиепископ Фридрих. Миссионерством или ссылкой в какой-нибудь захудалый монастырь он не ограничится. Оба голов лишатся.

Спустились в подвал, миновали винный погреб — на полу пятна, опять какой-то растяпа вино разлил — и подошли к толстой двери. Весь путь проделали в тишине. Она только усиливает страх. Засов щёлкнул, стальные петли скрипнули и худшие догадки подтвердились.

Примечания

3

Трансепт — поперечный неф (вытянутое помещение, ограниченное с одной или с обеих продольных сторон рядом колонн) в базиликальных и крестообразных по плану храмах, пересекающий основной (продольный) неф под прямым углом.