Капканчики. Домыслы и враки вокруг приключений Бениовского

Вадим Геннадьевич Шильцын

30 лет жизни великого авантюриста Екатерининской эпохи влезают в одни бурные сутки клоуна-аниматора. Люди, сообщества, и даже страны связывают Мадагаскар 18-го века с Москвой 21-го. Конспирологические версии то смешно, а то скандально вторгаются в обман исторических умолчаний. Книга содержит нецензурную брань.

Ещё эпиграф: «Раз, два, три, четыре, пять. Начинаю телепать!»

(Телепат)

© Вадим Геннадьевич Шильцын, 2020

ISBN 978-5-4498-3074-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

001

Забавный казус произошёл со мной, растянув одну секунду времени на три года. Дело было так. Собирал я сведения о герое времён Екатерины-II, по имени Мориц Август Бениовский.

По итогам его путешествий, битв и авантюр выходило, что он сыграл величайшую роль в развитии всей цивилизации, причём немало духоподъёмных событий привнёс и в дело укрепления Российской империи. А вот на тебе — ни слова благодарности от потомков. Да что там — благодарности? Вообще тишина гробовая. Словно не было Бениовского на земле, или же существует некий приказ по инстанциям: «О Бениовском не трындеть! Молчать, сукины дети!» Когда чего-то скрывается за стеной умолчания, невольно распаляется любопытство.

Запретный плод — не хрен собачий,

а стало быть, он редьки слаще!

Все врут, а в жизни всё иначе.

Что ж? Будем врать мощней и чаще.

Кто не западает порой на шумные разоблачения, которые чаще всего оказываются враками? Я — западаю, но про Бениовского не было шумных разоблачений. Скупо и пунктирно рассказал его историю Валентин Пикуль, скрупулёзно и старательно ковырялся в ней исследователь Каданьский. Многие другие авторы пытались чего-то сказать про Бениовского, да затихали, не видя стороннего интереса к изысканиям.

Если чего-то искать целенаправленно, то завсегда можно эту самую чеготу отыскать. Занудствуя над хронологическими последовательностями 18 века, добрёл я до того момента, когда в 1769 году Бениовский второй раз подряд попал в один и тот же плен. В первый-то раз поймали его русские войска, да отпустили под честное слово.

Любопытный исторический факт. Где ещё такое видано? Воевал человек в рядах бунтовщиков и колобродов, попался, пообещал, как маленький: «Простите, больше не буду!» — и тут же его отпустили. Оказывается, в той самой России, про которую придумывают всякие ужасы, нравы отличались необычайной мягкостью. Бениовский это просёк, честное-пионерское слово нарушил, но вскоре попался снова. Чего с ним делать? Повезли на допрос к генералу Александру Александровичу Прозоровскому.

Судя по биографии, князь Прозоровский был дядькой не простым, а героическим. В 10 лет от роду его зачислили в Семёновский лейб-гвардии полк. К 22 годам Саша Прозоровский окончил обучение и был определён во второй Московский пехотный полк в звании поручика.

Дальше в его жизнь вошла «Семилетняя война» в Европе. Бениовскому тоже пришлось в ней поучаствовать, но, хоть и был у них общий противник, а судьбы не пересекались. Армии разные, державы разные, и к тому же, Бениовский значительно моложе Прозоровского. Он успел к финалу той войны, а Прозоровский прошёл её насквозь, получая каждый чин за нешуточные поступки.

Ни одного сражения Прозоровский не проиграл. В 1756 году получил капитана, через 2 года — секунд-майора, на следующий год премьер-майора. До подполковника дорос только к 1759 году, а уж полковником стал в 1761-м. Дважды был ранен и многожды отличился благодаря воле и уму. В 1760-м ходил на Берлин, при взятии коего командовал гарнизоном.

Когда занялась братоубийственная буча под названием — восстание Барских конфедератов — Александру Александровичу Прозоровскому было уже под сорок лет. Как ему относиться к 23-х летнему Бениовскому, который к тому же не умеет держать слова?

Допустим, Прозоровский сказал бы: «Помнится, когда мы поймали вас в прошлом году, вы были графом. На этот раз вы барон, если верить вам. Притом вы ещё и региментарь, если судить по документам. Вы, вообще-то кто? Пред тем, как начнёте врать, постарайтесь учесть, что я уже имел честь беседовать с вами, а память у меня пока ещё есть».

Бениовский подумал бы, да ответил: «Не могу и предположить, чего нового вы хотите услыхать от меня» Как человек юный, он вполне мог бы попытаться вести себя заносчиво. Вот и зря! Прозоровский моментально поставил бы его на место: «Вы грязны, измучены и смердите. Сколько суток не спали по-человечески? А как давно вы брились? Ещё немного, и вас можно будет принять за представителя купечества или даже духовенства, а скорей всего, за разбойника, но никак не за офицера. Но всё же вы генерал. Как любопытно! В прошлый раз были полковником. До чего же быстро в вашей армии происходит карьерный рост! Глядишь, в следующий раз поймают вас уже маршалом. Вот слава-то какая! Самого маршала отловили! Да чего уж там? Бери выше! Генералиссимуса!»

Действительно, почему бы 40-летнему Прозоровскому не пошутить над генералом, который почти вдвое младше его? А Бениовский возмутился бы в ответ: «Я в плену, и мне нечем ответить на вашу волю. Можете глумиться надо мною как угодно, хотя офицерская честь…» — и тут Прозоровский перебил бы его, подлеца: «Честь? Да полноте! Может быть, лучше вы расскажете мне про философский камень? Он при вас?»

«Откуда мне иметь философский камень?» — удивился бы Бениовский, а Прозоровский пошутил бы ещё более виртуозно: «Наличие у вас офицерской чести гораздо менее вероятно, чем открытие философского камня, эликсира вечной жизни, или перпетуума мобиле. У вас есть перпетуум?»

Мориц Августович неминуемо растерялся бы, и сказал бы так: «Не понимаю, о чём вы говорите» Тут Сансаныч ему бы и впечатал: «О вашей чести, барон! Вспоминать о ней даже не кощунственно, а глупо. Удивительно, с чего вам взбрело употребить это слово! Имей вы хоть частицу чести, ни за что бы теперь не оказались тут. Другой бы на вашем месте сгорел от стыда… неужто, вам не стыдно?»

Бениовский хоть и моложе был, чем Прозоровский, но успел повоевать, пороху понюхать, и… чего там ещё нюхали в те времена? К тому же он мог помнить наставления, которые давал ему когда-то родной дядюшка Гвидон, заядлый солдат удачи. Исходя из этих предпосылок, Мориц Бениовский пожал бы плечами и сказал примерно такое: «Вы пользуетесь идеалистическими понятиями, никак не относящимися к войне. Чего мне стыдиться? Военных маневров против вашей армии? Не припомню, чтобы кому-то было стыдно сражаться против превосходного противника. У вас артиллерия, регулярные войска, интенданты, вся военная мощь империи. С противной стороны лишь горстка свободолюбивых повстанцев. Да, я выступил на их стороне, хотя мог бы оказаться на вашей. Да, силы неравны и ваша победа предрешена, но почему вы отказываете противнику в праве сопротивляться?»

Тогда князь Прозоровский, как человек бывалый, не стал бы заострять внимание на философских рассуждениях, а переключился бы к стратегическому планированию. На то он и военный, настоящий, а не какой-нибудь скороспелый наёмник. Вот и сказал бы он, словно планируя далеко вперёд: «Благодарю вас, барон, за столь пылкое выступление в защиту терпящих поражение глупцов и злодеев. Оно лишний раз подтвердило мои теоретические догадки о неизбежности военных действий в любой, даже самой миролюбивой дипломатии. Вы незаурядный человек, хоть и несёте несусветную чушь. Имея манеру принимать внешние обстоятельства за позывы собственной души, вы способны принести отечеству много пользы. Вопрос в том, какие обстоятельства станут средой для вашего ума. Пожалуй, вам лучше отправиться в ссылку под Казань. Знаете, где она находится? Это на Волге, в самой глубине России»

В этот момент Бениовский спросил бы именно то, что он спросил на самом деле: «Не слишком ли жестокое наказание?» — и вся история их встречи сдвинулась бы с мёртвой точки, понеслась бы дальше. Повезли Бениовского в Киев, оттуда в Казань, а там природа, рыбалка на Волге, красота природная! Потом, как и положено по историческому сюжету, побег из ссылки и всякие приключения. Но нет. Никаких приключений не получалось, поскольку на самом деле такого разговора между Бениовским и Прозоровским не было.

Ну, не было, и не было. Мне-то что с того? Я могу и придумать чего-нибудь от себя, вложить свои мысли в уста исторического персонажа, даже двух персонажей, коль скоро они оба такие клеевые чуваки. Почему меня должно волновать то обстоятельство, что в реальной жизни встреча их длилась всего несколько секунд?

Бениовский не сообщал Прозоровскому свободолюбивых лозунгов, а Прозоровский не пророчествовал в ответ. Он сразу дал приказ об отправке этого самого барона, или графа, хрен поймёшь кого, на трибунал, в Киев. Уже там Бениовскому впаяли ссылку в Казань. «Не слишком ли жестокое наказание?» — спросил Бениовский, а Прозоровский, если чего и ответил ему, то скорей всего, буркнул нечто вроде — «Сам виноват»

Какая досада! Не было меж ними разговора, а так хочется, чтобы он был, поскольку во время той встречи Бениовский внезапным образом влип в историю, и принял от Прозоровского эстафетную палочку служения интересам Российской империи.

Неудобно как-то, без речей, без увесистых слов и пафосных аргументов — состоялась встреча двух мощных людей. Как станет ясно, что оба они самые настоящие патриоты? Оба укрепляли мощь России и ослабляли врагов, хотя делали это по-разному. Патриот Прозоровский отправил патриота Бениовского в ссылку. Ситуация уж очень несуразная, не говоря о том, что фамилии у обоих какие-то не патриотичные.

От сгущения несуразиц оба патриота замерли, словно в остановившемся кино. Кругом происходили всякие события, перемещались люди, шевелилась вселенная, рождая новые перлы постмодернизма во всей его эклектической красе. Рядом с хибарами взрастали небоскрёбы, а хибары облокачивались на памятники старинной архитектуры, смешивались доктрины с верованиями, а линии теорий пересекали перпендикуляры практики, рождались и дохли невероятные закорючки синкретизма. Чёрт знает, какие потоки жизни неслись и скручивались вокруг, а Прозоровский с Бениовским — всё никак не могли пошевелиться в моём сознании. Даже дёрнуться не могли, сердечные, торча посреди штаба русских войск в Кракове 1769 года.

Секунда из далёкого прошлого попала в капканчик моей головы и растянулась на несколько лет. Возникало даже опасение, что мне никогда и не удастся сдвинуться с мёртвой точки, как не удалось написать рапорт капитану Ларшеру, как не удавалось вождю малагасов растолковать соплеменникам те несуразные видения, которые связаны с синим карандашом.