Сердце волка

Андрей Дышев, 1997

Так и хочется перефразировать старую пиратскую песню: "Семнадцать человек на сундук покойницы…" Владельцу частной гостиницы Кириллу Вацуре крепко не повезло с постояльцами. То утонет кто-нибудь из них, то исчезнет, то пожар учинит. А может быть, все-таки повезло? Ведь благодаря именно постояльцам ему стало известно о сундучке с золотыми монетами, зарытом где-то в Карпатских горах. Путешествие за сокровищами оказалось предельно опасным, потому как желающих завладеть кладом оказалось слишком много…

8

Ну и денек! Да это не просто черная полоса. Это Черное море, и плыть мне через него, не переплыть.

Сашка чувствовал себя виноватым. Он часто моргал своими поросячими глазками и мучительно думал, чем бы меня успокоить.

— Может быть, их забрали ребята со спасстанции? — наконец, выдал он.

Я махнул рукой.

— Никогда такого не было. Все наши с набережной знают мою лодку.

— Значит, курортники сперли. Больше некому. Вот, блин, народ пошел! И в море на халяву искупаться хочет, и еще прихватить с собой, что плохо лежит. Молодоженов на пляже обокрали, теперь вот акваланги прикарманили. Куда, кстати, подевалась наша сладкая парочка?

— Отдыхающие у старого причала не ходят, — ответил я, пропустив опасный вопрос о молодоженах.

— А кто ж тогда? — вытянул лицо Сашка. — Больше некому.

Он по-своему был прав, потому что многого не знал. Пара аквалангов с подрезанными мембранами была уликой для злоумышленника и алиби для меня. Об этом я должен был подумать еще тогда, как только мы с Мариной причалили к берегу. Но я был слишком взволнован, чтобы учесть эту немаловажную деталь. В том, что акваланги исчезли, не было ничего странного. Напротив, было бы странно, если бы они по-прежнему лежали в моторке.

— Шляпа! — высказался я про себя и от досады грохнул кулаком по столу. Сашка воспринял это слово в свой адрес, втянул голову в плечи и потупил взгляд.

Ну как тут завяжешь с сыском? — думал я. Как можно в такой гадкой жизни спокойно заниматься собой? Хочешь — не хочешь, а приходится распутывать узелки, которые плетут мерзавцы. В наше дурное время весь народ должен быть поделен на две части: на преступников и сыщиков. Иных быть не должно, они попросту не выживут.

Я долгим взглядом уставился на официанта. Без очков он не умел смотреть мне в глаза.

— Ты вчера вечером поднимался сюда?

— Вчера вечером? — медленно проговорил Сашка, неестественно морща лоб, и я понял, что он здесь был. — Кажется, поднимался… Ну да! Я ужин заносил в люкс, а потом еще раз поднялся, чтобы забрать тарелки.

— Акваланги видел в коридоре?

Сашка даже вздохнул с облегчением — речь шла не о профессорском номере.

— Конечно видел! — почти радостно ответил он. — Стояли на полу под окном. Их было… — Он поднял глаза к потолку. — Раз, два, три…

— Ну, ладно, я знаю, сколько их было, — прервал я его подсчеты. — Ты мне другое скажи: рядом с ними никто не крутился?

— Рядом? — на этот раз он призадумался натурально, но думал слишком долго, чем могло потребоваться для ответа. — Вы знаете, когда я заходил к Валерию Петровичу, там как-будто кто-то стоял.

–"Как-будто","кто-то"! — передразнил я нервно. — Конкретнее сказать можешь?

Сашка начал покусывать губы, глядя на свои туфли.

— Ну! — поторопил я его.

— Не могу вспомнить, — наконец выдавил он из себя.

Он лгал. Он не хотел или не мог сказать правду. Мне показалось, что в кабинете стало невыносимо душно. Я встал и подошел к окну, высунул голову наружу, глянул на Крепость, тающую в сумерках, черное пятно моря с огоньками траулеров. Что произошло? Почему вдруг я перестал понимать происходящее? Почему меня обступили неприступные стены, и я весь день бодаю их головой, пытаясь пробиться на волю, но ничего не получается?

Я подошел к официанту, взял его за плечи, слегка встряхнул, словно это могло помочь парню избавиться от лжи.

— Саша, — тихо сказал я. — Ты должен мне помочь. Это очень важно для меня. Я повторяю — очень важно. Постарайся вспомнить, кто стоял рядом с аквалангами вчера вечером, когда ты принес ужин в пятый номер.

Парень молчал.

— Вспомнил?

— Я не знаю! — жестко, с вызовом, ответил он.

— Ты ведь говоришь неправду, так?

— Я не понимаю, что вы от меня хотите!

— Ну, ладно, — ответил я, отпуская его плечи. — За тебя просил мой давний приятель, с которым мы вместе служили. Я не хотел брать тебя на работу, но он меня уговорил. Теперь я окончательно понял, что сделал это зря.

— Можете уволить, — проворчал Сашка и насупился. — Я не помню, кто там стоял. Оставьте меня в покое!

Я повернулся к нему спиной, чтобы не видеть этих лживых поросячьих глаз, и процедил:

— Иди!

* * *

Зубчатая корона торцевой башни, вросшей в узкий и тонкий жилой корпус; горящие густыми, плотными цветами витражные окна; блестящая чешуя красной черепицы; высокий, гладкий, без единой трещины дувал, ограждающий все мое хозяйство — вся эта дорогостоящая конструкция, напоминающая бутафорную копию Генуэзской крепости, впервые показалась мне зловещей. Я пятился спиной к ступеням, ведущим на грохочущую музыкой набережной, глядя на дом-гостиницу, построенную с Анной на деньги, заработанные на криминальных расследованиях, и думал о том, что никакие священники не изгонят из этих стен черный дух преступлений.

— Добрый вечер, господин директор!

Я посмотрел выше и увидел в мансардном окне блестящую лысину профессора Курахова.

— Добрый вечер, — ответил я.

— Прекрасно на улице, не правда ли?

— Вы правы.

— Далеко собрались на ночь глядя?

Профессору хотелось либо потрепаться, либо потрепать мне нервы. Я предпочел молча удалиться в темноту. Меня потянуло к крепостным стенам. По тропе, которая представляла из себя отшлифованную дорожку на камнях, я прошел вдоль главного бастиона, спустился ниже, на покатый луг, щедро нашпигованный белыми камнями и поросший местами горным боярышником. В этом месте иногда разбивали свой лагерь туристы, и тогда по вечерам склон освещали всполохи костров, слышались песни, и на море сползал головокружительный запах каши с тушенкой.

Сейчас здесь было безлюдно и темно, и я продвигался между раскиданных, словно кости на древнем могильнике, камней почти наощупь. Огни набережной слепили глаза, а музыка забивала шум прибоя, и не было ничего странного в том, что я едва не прошелся по человеку, который сидел на пирамидальном камне, нависающем над склоном, как нос корабля над морем.

— Эй-ей! Поосторожнее! — услышал я знакомый голос.

— Это вы, отец Агап? Какого черта вы сидите в темноте без признаков жизни?

— Думаю.

Священник привстал, где-то под его ногами звякнула бутылка. Я заметил, как в свете набережной блеснули глаза моего первого постояльца.

— Я ничего не отдавил вам?

— Нет, Кирилл, обошлось. Вы всего лишь наступили мне на руку… А вы что делаете здесь в такое позднее время?

Я не ответил и присел рядом со священником на камень, еще хранящий тепло солнца. Некоторое время мы оба молча смотрели в огромный черный мир, состоящий из слившегося неба и моря, и казалось, что огоньки траулеров медленно переползают на небо, превращаясь в звезды.

— Мне показалось, что вы сегодня чем-то удручены, — сказал отец Агап.

— Вам не показалось, — с удивительной легкостью честно ответил я. — Мне тяжело на душе.

— И что тяготит вашу душу?

— Наверное, ощущение греха.

— Что ж вы молчали! — воскликнул священник. — Вам обязательно надо исповедаться!

— И что от этого изменится?

— Вы облегчите свою душу!

— Вы искренне думаете, что душу так легко облегчить? Лишь одной исповедью?.. Кстати, а что вы пьете?

Отец Агап смутился, кашлянул, покряхтел, шаря у себя под ногами и, явно стыдясь, ответил:

— Портвейн. Массандровский портвейн. На редкость хороший, между прочим. Не желаете выпить?

— С удовольствием. Это иной раз очень даже полезно.

— Вот только стаканчика у меня нет.

— А я из горла.

Я приложился к бутылке. Отец Агап оживился.

— Скажите откровенно, Кирилл, я вам не слишком надоел? Я не стесняю вас своим присутствием?

— Живите, сколько хотите, — ответил я. — Мне вы не мешаете. Пусть всякой нечисти в моей гостинице будет неуютно.

Священник с облегчением рассмеялся.

— О, да! Это я вам обещаю! Тем более, что у меня появилась помощница.

— Кстати! Вы с Мариной раньше знакомы не были?

— Увы! Если бы я встретил ее раньше, то, может быть, меньше было бы работы.

— В каком смысле? — не понял я.

Священник вздохнул и тоже сделал глоток портвейна.

— Видите ли, Кирилл. Марина идет по правильному пути, но в связи с тем, что мое воздействие на нее как врачевателя души, слишком эпизодично, быстротечно и вскоре прекратится, то у Марины могут снова возникнуть проблемы…

— О каких проблемах вы говорите?

— Не спрашивайте, Кирилл, — сразу же ответил отец Агап. — Это была почти что исповедь. Я не смею выдавать чужие тайны.

— Я не о тайнах спрашиваю, — поспешил оправдать свой вопрос я. — Но если у моих клиентов возникают проблемы, то я всегда стараюсь решить их.

— Нет-нет! Вы эту проблему не решите. Здесь поле деятельности не для мирского администратора.

— Значит, речь идет о нравственности?

— Да, пожалуй, это так. — Отец Агап помолчал минуту, потом схватил меня за руку и с жаром заговорил: — Только ради бога не думайте об этой девушке плохо! То, что произошло с ней, увы, сегодня не редкость. Пусть к господу тернист. Ей надо помочь, и мне это по силам.

— Что ж, желаю вам успеха, — сказал я, вставая с камня, и, как бы к слову, добавил: — Кстати, я знаю, что после захода солнца вы любите постоять у окна и полюбоваться ночным морем.

— Да! Каюсь! Люблю! Но если вы запрещаете мне подниматься на второй этаж…

— Нет-нет! — прервал я священника. — Стойте у окна, сколько хотите.

— Это огромное наслаждение для души, — сказал отец Агап. — Представьте: море, полная луна, серебристая дорожка… Кстати, я и здесь читал, пока буквы различить можно было. Вот, псалтырь с собой прихватил.

— Ну и читайте на здоровье! — порадовался я за своего постояльца. — Правда, вчера у окна я поставил акваланги. Не мешали они вам?

— Что вы, Кирилл! Конечно же не мешали! Я к ним и не прикасался вовсе!

— Что ж, спокойной ночи!

— И вам доброй ночи!

На эту тему так много писали журналисты и спорили правоведы, думал я, спускаясь к набережной и все глубже погружаясь в перепляс разноцветных огней и музыкальный коктейль. Только никак не могу вспомнить, к какому выводу они пришли: обязан ли священник, которому была доверена тайна исповеди, способная помочь раскрытию преступления, передавать ее следствию? Или же на то она и тайна, что не подлежит разглашению никогда и никому?

Я был уверен, что отцу Агапу известно то, что позволило бы мне с необыкновенной легкостью распутать клубок странных и неприятных событий безумно-длинного сегодняшнего дня и, тем более, уберечь меня от ошибок в будущем. В общем-то, я был недалек от истины. Но сколько людей тонуло в пучине, будучи совсем рядом со спасительным берегом, именуемым истиной!