Мёртвые не кусают?! Долг платежом кровью красен

Александр Черенов

Следователь прокуратуры обвинён в совершении преступления, которого не совершал. Дальше – суд и приговор. Жизнь окончена? Нет: бывший следователь идёт по стопам графа Монте-Кристо в духе установки «Никто не забыт – и ничто не забыто». Долг платежом кровью красен… Книга содержит нецензурную брань.

Глава шестая

Проводив клиентов, Иванов первым делом сел на телефон.

— Толик, ты?

На «Толика» откликался начальник ОУР (Отделения уголовного розыска) Старогородского РОВД Галимов, по званию — капитан милиции накануне производства в очередной чин.

— Привет, Сергеич! — энергично отозвалась трубка.

— Привет, Толик! За здоровье поговорим как-нибудь после, а сейчас я сразу к делу. Ко мне тут пришли три девицы с заявлением об изнасиловании… Нет, я их уже отослал на экспертизу, так что к тебе они сейчас не подойдут… Запиши реквизиты… Записал?.. Теперь запиши адреса и реквизиты потенциальных насильников… Записал?.. Что? Когда они будут? Вызвал на завтра, на девять утра… Ну, а что ты хотел: до окончания рабочего дня в бюро — меньше часа! А туда ехать полчаса!.. Придут, куда они денутся!.. Что говоришь? «А если не придут»?.. А не придут — хрен с ними!.. Врать не стану: дело — мерзкое… С доказательствами будет хреново… Девчонки сами напортачили… Да и девчонки — «те ещё»… Но это — не по телефону… Да, «подробности — письмом»… Да, надо «колоть» всех ёбарей! Если экспертиза микрочастиц ничего не даст, всё обвинение будет построено только на словах… Мне нужен хозяин «малины» и этот «дефективный»!.. А чего тянуть: прямо сейчас и засылай! Как возьмёте, звякни: я подскочу!.. Ну, пока!

Положив трубку, Иванов с полминуты невидящим взглядом смотрел в окно. Потом, будто стряхивая с себя оцепенение, автоматическим движением, не глядя, левой рукой вытащил из тумбочки стола чистый бланк, и вставил его в машинку. Можно, конечно, было, заполнить и от руки, но начальство требовало «культуры производства». Да и печатать Иванов научился быстрее, чем писать.

Заполнив пустую графу под фамилию, он тут же перевернул страницу, и принялся «изливать чужую душу». Использование бланка протокола допроса — свидетеля ли, потерпевшего ли — до возбуждения уголовного дела формально не воспрещалось, хотя и не поощрялось. При доследственной проверке требовалось отбирать всего лишь объяснительные. Но «чтобы два раза не ходить» — а случаев «пролёта» с допросами было, хоть отбавлять — следователи нашли выход: если дело возбуждалось, то протокол шёл в него «под своим именем». Если же в возбуждении отказывалось, то в отказном материале протокол допроса фигурировал уже как протокол опроса. Убиралась всего лишь буква «д» в заголовке, зато как менялся процессуальный характер документа! «Области» не нравилось, но Пётр Николаевич смотрел на это дело, как и положено: никак. Не замечал, то есть.

Иванов так увлёкся составлением протоколов, что на часы взглянул, когда за окном уже начало смеркаться.

— Мать твою — почти шесть!

Звонить в бюро СМЭ было уже ни к чему: народ там подобрался дисциплинированный, и после семнадцати ноль-ноль никого и с собаками было не сыскать. Даже со служебно-розыскными.

— Ладно, завтра придут — сами расскажут.

Едва трубка вернулась на рычаги, телефон зазвонил.

— Молодцы девчонки! — досрочно одобрил «шлюх» Иванов. — Да, слушаю?

— Александр Сергеевич, я так и знал, что Вы ещё на рабочем месте.

Иванов немедленно прокис взглядом: «Городецкий!». Для одного дня это было слишком.

— Да, я ещё на рабочем месте… Слушаю Вас.

— Я не задержу Вас, Александр Сергеевич… Вы не могли бы завтра… ну, скажем, к половине девятого, подъехать ко мне?

Иванов поморщился: он явно поторопился с определением «слишком». Формату этого сомнительного удовольствия только предстояло меняться, и это совсем не радовало: он, рядовой следователь, не заслужил столь «большого счастья».

— Весьма сожалею, но я на девять утра вызвал потерпевших. По делу об изнасиловании.

Намечавшаяся «убойной», информация не прошла даже под внушительный нажим голосом.

— Я думаю, мы управимся, Александр Сергеевич, — «обнадёжила» трубка. — Полчаса на машине — и никаких проблем!

— На какой машине?

— Как на какой? На прокуратурской, конечно!

Предваряя ответ, Иванов усмехнулся в трубку. Для большей иллюстративности.

— Похоже, мы с Вами, товарищ Городецкий, существуем в разных измерениях. Или в разных системах координат. А, может, даже в параллельных мирах… «На прокуратурской машине»! На прокурорской, товарищ Городецкий, ездит только прокурор! А мы, грешные следователи, ездим в автобусах, трамваях, троллейбусах! Если поджимает время, берём такси… за свой счёт… Может, Вы дадите мне машину?

Трубка выразительно закряхтела в ответ.

— Я, Александр Сергеевич… не могу… То есть, и хотел бы… Но я и сам без транспорта всю последнюю… весь последний день, то есть…

— Ладно, — как рукой, «махнул» языком Иванов. — Проехали… Ну, а что за срочность такая? Давайте встретимся после обеда, когда я буду гарантированно свободен!

Трубка ещё раз закряхтела в ответ — весьма показательно по времени.

— Видите ли, Александр Сергеевич… дело в том, что Первый…

Ну, в общем, в десять утра я должен буду лично доложить Первому о ходе расследования этого дела.

— Лично? — одним голосом «приподнял бровь» Иванов. — Минуя «отраслевого» секретаря? За что такая честь?

Трубка разрядилась протяжным и очень правдоподобным вздохом.

— Вы правы, Александр Сергеевич: это — тот случай, когда «доверие не окрыляет»… Ну, вот, «не радует»: дело-то — на контроле в ЦК, и не республики — КПСС…

— И чего им неймётся? — в очередной раз не уважил выборный орган Иванов. — Да, у нас в любой прокуратуре — куча дел, представляющих куда больший интерес не только для народного хозяйства, но и для ЦК!

И ничего — на хрен никому не нужно!

— Алек — сан — др Сер — гее — вич!

— Ну, хорошо, хорошо… Но, всё же: что, там, за проблема возникла? Или это — не по телефону?

— Ну, почему? — опять минорно вздохнула трубка. — Просто есть… ну, появились… некоторые моменты, по которым нам с Вами нужно будет согласовать позицию… Ну, что она стала нашей общей.

— Общей?! Нашей с Вами?!

Иванову даже не понадобилось притворяться. При этом он больше рассмеялся, чем удивился.

— Уж, не собираетесь ли Вы и меня потащить «на допрос» к Первому?

— Если понадобится, — резко изменился в голосе собеседник: куда только девалась «человечность»! — и Вы пойдёте, как миленький!

Восклицательный знак в конце предложения априори исключал возможность «обжалования приговора». Разумеется, Иванов — «не новичок в политике» — не стал кочевряжиться больше, чем позволяли характер и ситуация.

— Хорошо: буду…

Положив трубку, он с полминуты отводил душу, потом разорвал лист бумаги напополам, и под тяжкий вздох взялся за ручку:

«Аня! В девять ноль-ноль ко мне придут сегодняшние заявительницы. А меня вызывают в «ЦК»! Задержи их до моего прихода! «Вечно твой — Фокс».

…Уже знакомый милиционер козырнул Иванову в «предбаннике» обкома, и сразу же поднял трубку внутренней связи.

–… Есть, товарищ Городецкий, понял.

Бережно, словно ребёнка в люльку, положив трубку на рычаги, Александр Сергеевич кивнул головой милиционеру в «конторке». Щёлкнули электрически замки, и дверь открылась.

— Проходите, товарищ Иванов: товарищ Городецкий ждёт Вас.

— «КГБ!» — неодобрительно хмыкнул Иванов, лишь слегка «убавив громкость». Сравнение едва ли польстило бы областному комитету партии: Иванов не любил «наших славных чекистов». И не потому, что «наслушался «Голоса Америки». «Просто» КГБ — через областного прокурора, естественно — пару раз привлекло его к соучастию в своих «героических» мероприятиях, и это произвело неизгладимое впечатление… на его душу: «шрам» остался на всю жизнь. А ведь, казалось, после знакомства с «интимной жизнью» «внутренних» органов его уже ничто не могло удивить.

Ан, нет: оказалось не то, что казалось. На «подведении итогов» не сдержанный Иванов традиционно не сдержался, и, мягко говоря, но грубо выражаясь, противопоставил этих чекистов Феликсу Эдмундовичу с его установкой на «холодную голову» и «горячее сердце». Заодно он «противопоставил себя линии партии»… в лице самозваных «чекистов», которые отождествляли себя с этой линией, даже не пытаясь её придерживаться. Обмен мнениями перешёл в… обмен мнениями о личности Иванова. В глаза «пока ещё товарищу» Иванову было высказано очередное сожаление о «неправильном понимании товарищем политики партии и правительства». За глаза же «товарища Иванова» — уже как «гражданина» — занесли в кондуит УКГБ в качестве лица, представляющего несомненный интерес «для активной разработки».

Вот и теперь, увидев воочию «нерушимость единства коммунистов и беспартийных» — из пуленепробиваемого стекла и электрических замков — Александр Сергеевич в очередной раз не мог удержаться от «неправильного понимания политики партии и правительства». Причина заключалась не только в характере Иванова, но и в форме «наглядной агитации». Вот, уж, действительно: «Вышли мы все из народа — как нам вернуться в него?!». Что говорить о нём, рядовом и беспартийном, если даже Петра Николаевича, прокурора района, коммуниста с… дцатилетним стажем, члена бюро райкома — и того выдержали в «предбаннике» до получения санкции «сверху»! Выдержали, несмотря на предъявленный партбилет и удостоверение прокурора!

Не переставая хмыкать под нос, Иванов проследовал мимо охранника, уже переключавшегося на очередного «соискателя». Городецкий «обосновался» на четвёртом этаже шестиэтажного здания, по высоте — из-за высоченных, под четыре метра, потолков — превосходящего «ростом» стандартную девятиэтажку. Четвёртый этаж отнюдь не являлся следствием предпочтений товарища Городецкого: всего лишь соответствовал рангу. Классика: «каждый сверчок — знай свой шесток». Все заведующие отделами «селились» на четвёртом этаже. Пятый занимали отраслевые секретари. Ну, а на самом верху, как и положено, обитали «небожители»: секретари Первый, Второй и Третий. «Партийная скромность» обязывала товарища Первого совместить «восьмое» и «девятое» небеса в одном, хотя он и не возражал против обратного расклада.

Как и у всех, более-менее значимых чиновников, у заведующего отделом административных органов тоже имелся секретарь (помощник, референт). Увидев знакомую физиономию следователя прокуратуры, этот товарищ по-канцелярски осклабился — и исчез за дверями кабинета шефа. Возвращался он уже с полусладкой улыбкой на устах.

— Прошу Вас, товарищ Иванов: товарищ Городецкий ждёт Вас.

Секретарь-референт не слишком врал: Городецкий действительно ждал Иванова — даже у самых дверей, да ещё с протянутой для приветствия рукой.

— Здравствуйте, уважаемый Александр Сергеевич! — подсахарил и без того приторную улыбку Городецкий.

— Здравия желаю, — кисло осклабился Иванов: он и назвал бы заведующего по имени-отчеству, да не помнил реквизитов.

— Прошу Вас присаживаться.

На манер джентльмена, Городецкий отработал седалищем «что Вы, что Вы: только после Вас!». Несколько секунд он облучал гостя почти счастливой улыбкой.

— Ну-с, Александр Сергеевич — начнём, что ли?

— Пожалуй… Раньше сядешь — раньше выйдешь…

— Ха-ха! — старательно имитировал смех Городецкий. — Да Вы, Александр Сергеевич — вольтерьянец неисправимый! Никакого почтения к выборным органам!

— А, если — «ближе к телу»? — ещё раз не выразил почтения Иванов.

Городецкий немедленно отставил улыбку.

— Ну, что ж… Я буду прям, Александр Сергеевич…

— Надеюсь на это.

Несмотря на заявленную прямоту, Городецкий с полминуты убегал взглядом и «не находил нужных слов». Наконец, кажется, «нашёл».

— Первый… виноват: с Первого… секретаря областного комитета партии требуют жертв…

— Надеюсь, речь — не о нас с Вами? — приподнял бровь Иванов.

Городецкий покривил щекой.

— Всё Вам — шуточки, Александр Сергеевич… Нет, по счастью, пока нет: не о нас. Пока речь — только о нашем общем знакомом.

— Только о нём одном?

Зав художественно ушёл глазами.

— Ну, если прямо…

–… как Вы и обещали…

–… то «наверху» не возражают против «расширения списка»…

Городецкий перестал блуждать глазами и выразительно покосился на гостя. Тот не только не подумал блуждать, но и в очередной раз «не засиделся в окопах».

— И за счёт кого?

— На наше усмотрение.

Зав художественно поработал бровями.

— Делом в Москве занимается лично Заведующий отделом административных органов ЦК!

— Лучше бы он занимался делом!

— Алек — сан — др Сер — ге — евич!

— Хорошо, хорошо! — «смиренно отработал «хэндэ хох» Иванов. — Только знаете, что я Вам скажу — а Вы скажете им?

Ещё ничего не зная, но уже кое о чём догадываясь, Городецкий начал терять в окрасе.

— Вот именно, товарищ Городецкий, — усмехнулся Иванов. — «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения — и не будет ему знамения»!

— То есть?

— То и есть: я не собираюсь подавать беднягу замдиректора на блюде и под пикантным соусом! Хотите забрать у меня дело — забирайте! Можете сами «пристраивать» беднягу «под топор». Но я в таких делах не участвую.

Иванов не выдержал, и, забывшись о месте пребывания, в сердцах врезал кулаком по столу.

— Да, что же Вы за люди, такие?! Слуги народа… хреновы!

— Александр…

— Да, ладно!

Одним лишь взмахом руки Иванов посадил Городецкого на место, от которого тот всего лишь попытался совершить начальственный отрыв.

— Вы знаете, сколько вагонов ежегодно приходит в непригодность или откровенно гробится как в системе Министерства путей сообщения, так и по ведомствам? Десять процентов от балансового количества!

— Откуда у Вас такие цифры? — попытался развернуть грудь заведующий.

— Газеты надо читать!

Иванов бесцеремонно завернуть грудь ответственного товарища.

— Это открытые сведения — из партийных документов! Десять процентов! А это — десятки тысяч вагонов! А за прошлый год к ответственности привлечено всего десять человек! Да и, какая это ответственность?! Так, для порядка: штраф, год условно! Ни одного лишённого свободы даже за сотни вагонов!

— А это у Вас откуда? — уже осторожнее «вынырнул из окопа» Городецкий.

— Ежегодный обзор судебной практики, — устало махнул рукой Иванов. — Плюс материалы Пленума Верховного Суда и наше ведомственное «чтиво».

— И?

Иванов усмехнулся.

— Это — мой вопрос, товарищ Городецкий! В расширенном варианте: «какого хрена Вы взялись за этого бедолагу?».

Городецкий немедленно убежал глазами — и схватился… нет, не за сердце: за телефон. Но прежде он весьма красноречиво оставил кресло.

— Здравствуйте. Это — Городецкий. Мне назначено на десять, но не могли бы Вы спросить Василь Васильича, не мог бы он…

— «Вынужден носить себе дрова на себе для своего дровяного отопления», — вполголоса хмыкнул Иванов — и не остался не услышанным: по причине аллюзии с Райкиным Городецкий покраснел, но изложение ходатайства, всё же, закончил:

–… принять меня раньше… Да, спасибо: жду.

С минуту зав благоговейно прижимал к уху телефонную трубку. Наконец, он встрепенулся, и, как в строю, «вытянулся во фрунт».

— Могу?! Большое спасибо.

Подрагивая конечностями, Зав обошёл кресло, и принялся суетиться. Во время работы с макулатурой губы у него тряслись, а руки ходили, как и положено, ходуном. По причине «ответственности момента».

— Осчастливили, что ли? — «добавил соли» Иванов.

— Собирайтесь! — честно дрогнул голосом Зав: ничем иным он дрогнуть уже не мог — всё было задействовано в работе.

Иванов закряхтел, и медленно оторвал зад от стула.

— Мне собираться — как тому голому: поясок подпоясать…

Но как же мы пойдём без согласованной позиции?

— А я Вас «под танк брошу», — без отрыва от макулатуры сознался Городецкий. — Одного.

Иванов уважительно покачал головой.

— Спасибо за прямоту. Одна беда: на мне, где сядешь, там и слезешь.

— Но хотя бы пять минут Вы побудете крайним!

Заведующий с беспокойством оглядел кабинет. Вся его трепещущая наружность выдавала открытым текстом: «Ничего не забыл?!». Иванов усмехнулся, и пожал плечами.

— Пять минут — крайним? Ну, что ж: тоже — довод…

В приёмной «самих товарища Первого» им пришлось около пяти минут «дозревать» на стульях у стены: Второй успел «несанкционированно» просочиться раньше. Наконец, вельможный — в обращении с «народом» — референт изобразил из себя ключника Петра у ворот рая:

— Можете проходить, товарищи.

При виде заведующего и «сопровождавшего его лица» Первый и не подумал хотя бы обозначить движение навстречу. И правильно: «нечего баловать мальчонку», пусть и в количестве двух.

— Садитесь, товарищи.

— И на том спасибо, — вполголоса буркнул Иванов, не обращая внимания на помертвевшего от такой непочтительности Зава. А как иначе: «Оскорбление Величества» — это не только про царское время! Первый начальственно медленно поднял… слегка приподнял… тяжеленный взгляд на вошедших. На Городецком он задержался не дольше, чем на предметах интерьера, а, вот, Иванов удостоился большей дозы.

— Значит, это Вы и есть?

— Ну, если Вы — о паспортных данных, — усмехнулся следователь, — то это я и есть. Ива́нов Александр Сергеевич, то есть. «Ива́нов» — с ударением на первом слоге. Как и положено у дворян.

Городецкий дополнительно помертвел — и предпринял отчаянную попытку дематериализоваться. Только напрасно он изводил себя: «Первый» даже пепельницу на столе удостаивал большего внимания.

— Я не о паспортных данных.

Первый опять «не справился с весом», и вернул тяжёлый взгляд на стол. Но булыжники его слов намертво придавили Городецкого, тщетно пытающегося слиться с «окружающей средой». Хорошо ещё, что тот успел сгруппироваться и отчасти трансформироваться в духа бесплотного.

— Значит, Вы и есть знаменитый «диссидент от прокуратуры»?

— Польщён, гражданин начальник, — приторно улыбнулся Иванов. — «Диссиденты» — не самые бесполезные люди.

Была у Александра Сергеевича нехорошая — и очень вредная для здоровья — привычка: сразу же «лезть в бутылку». Другой на его месте промолчал бы, «прикинулся пиджачком», изобразил мертвенную бледность. Словом, отреагировал адекватно обстоятельствам. Но у Иванова всё было — как у того прапорщика из анекдота: «Здесь Вам не тут!». От любых намёков на чью-то высокопоставленность и собственную подчинённость он заводился «с полуоборота». И дальше «несло» его так, что «об остановиться» и речи уже не было. И ведь понимал Александр Сергеевич, что «язык мой — враг мой» — а ничего не мог поделать ни с собой, ни с ним, вражиной.

Первый улыбнулся — нехорошо и даже многообещающе.

— Узнаю орла по полёту…

— Но у добра молодца не одни сопли в ассортименте, — не задержался Иванов: «уже несло».

— Не понял, — как раз, всё понял «товарищ Первый».

— Если бы это было не так, Вы бы не стали подвергать меня «кулинарной обработке».

Весь диалог «по лезвию ножа» Заведующий старательно «отсутствовал наличным имуществом»: «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». К чести Первого, тот и не собирался подтягивать его к соучастию: вероятно, знал цену и неокупаемость затрат.

— Ну, что ж — логично, — почти одобрительно хмыкнул «гаулейтер». — «Безумству храбрых поём мы славу». Или — песню?

— Что-то поём…

— Ну-ну, — ещё раз «пообещал» «товарищ Первый». — Тогда — Ваше слово?

— Нет.

Городецкий ещё решительней втянул голову в плечи, стараясь хотя бы таким образом укрыться от «смертоносного огня» начальственных глаз. Но Первый и не собирался расходовать понапрасну драгоценную энергию. Оно и правильно: ещё пригодится — для более «достойных клиентов». Секунд двадцать «от получения афронта» он молча выстукивал из столешницы не определяемый на слух мотив. Наконец, его неожиданно пролетарская с виду ладонь решительно «прихлопнула» сомнения.

— Хорошо! И Вы готовы подписаться под этим?

— Готов.

Иванов и не подумал «убирать с дороги» встречный взгляд.

— Готов — независимо от того, под чем «под этим»: под заявлением или «под приговором»… самому себе.

Звучно щёлкнул замок папки: «дипломат» Иванов остерёгся брать — во избежание обвинений в умысле на теракт… по причине негабаритности груза. С листом бумаги наперевес — по традиции непочтительно игнорируя Городецкого — он подошёл к столу Первого.

— Здесь вольный пересказ будущего постановления о прекращении уголовного дела. Вы спросите: почему вольный? Всё просто: часть доводов не носит процессуального характера. Но Вам ведь они и не нужны — процессуальные-то доводы? Вы ведь не юрист.

Бумага легла на стол Первого, а Иванов возвратился на место.

«Гаулейтер» медленно скользнул глазами по тексту, пару раз хмыкнул, пару раз «опреснил» лицо, и, наконец, выпустил лист из рук. «Вольтерьянец» плавно заскользил по столу.

— Ну, что ж, нахально… но убедительно… Значит, Вы считаете, что замдиректора по транспорту — «герой труда»?

— Нет, но он и не преступник. Он делает всё возможное и невозможное… для той ситуации, которая сложилась на заводе… и за его пределами.

— Не понял?

Не обращая внимания на компаньона и его предостерегающую «отмашку глазами», Иванов уже «лез в бутылку».

— Я настолько косноязычен?

— И всё же — поподробнее, если можно? Вы считаете, что на заводе сложилась ненормальная обстановка, которая не обеспечивает сохранности вагонов?

Ухмылка Первого давно уже вышла за пределы нормативной, но это не смутило Иванова, к тому времени же «находящегося в бутылке».

— Отдаю должное Вашему чувству юмора, товарищ Первый секретарь, но зачем же за деревьями не видеть леса?

Городецкий, давно уже «существующий в автономном режиме», опять успел побледнеть лицом раньше Первого. Но и тот не слишком отстал от подчинённого в скорости и качестве окраса.

— Вы намекаете на…

–… пороки системы хозяйствования. И не намекаю, а говорю прямо. И пороки эти — уже не изъяны, а суть системы. И тут даже «железная рука» умного руководителя бессильна. Потому что — «тришкин кафтан»: подлатают в одном месте — порвётся в другом. Надо менять систему управления… А, может, и форму собственности.

— Не понял…

Первый отчего-то покосился на телефон, а затем беспокойно обошёл взглядом стены — так, словно пытался убедиться в отсутствии у них классических «ушей».

— Надо менять принципы хозяйствования, — «почему-то» не устрашился Иванов. — А заставить людей беречь имущество можно только одним способом…

— Воспитанием коммунистического отношения к труду! — «идейно воскрес» Городецкий.

— Нет, — даже не усмехнулся Иванов. — До этого «коммунистического отношения» — как до морковкина заговенья. Поэтому воспитать можно, только сделав «ничейное» имущество своим.

— Оно и так общенародное! — кося глазом на начальство, вновь заступился за марксизм-ленинизм Городецкий. Иванов даже не удостоил его взгляда.

— «Своим» — значит, находящимся в коллективной собственности: бригады, завода, треста. За своё люди будут стоять насмерть: от этого напрямую зависит их личное благополучие. А искать крайнего в условиях теперешнего «бесхозного хозяйствования», чтобы потрафить взглядам начальства — безнравственно. Это даже не путь в никуда: это путь вниз, в преисподнюю! Да, вы можете посадить бедолагу зама: у нас ведь, если нельзя, но очень хочется, то можно. Но это уже — без меня! Я в таких делах не участвую!

Помертвевший от страха Городецкий не знал, куда девать тело, к несчастью, оказавшееся начальственно дородным: метр восемьдесят пять на сто килограммов живого веса. Руки его то ныряли под стол, то прятались под ягодицы, не давая покоя ни себе, ни «нижнему бюсту». Афронт «ничтожного следователишки» превзошёл все мыслимые пределы: Иванов «докатился до ревизии основ» — а, значит, до антисоветизма. Правда, из Москвы уже доходили какие-то неясные намёки на грядущие перемены, в том числе, и в экономике. Но точных-то инструкций не было! Установок на новый курс не было! А, значит, всё, что правее и левее — по-прежнему, ревизионизм и оппортунизм!

Неожиданно уклонившись от дискуссии, Первый осторожно покосился на бумагу.

— Но здесь этих доводов нет…

— А зачем бежать впереди паровоза?! — покривил щекой Иванов. — Будет день — будет и пища! А пока достаточно и того, что я указал в своём рапорте на Ваше имя.

— Кстати — насчёт рапорта, — поморщился секретарь. — Вы, конечно — известный бретёр, но зачем же так откровенно?! Зачем Вам понадобилось озаглавливать этот документ словом «рапорт», да ещё на имя Первого секретаря обкома партии, да ещё начинать его словами «Настоящим довожу до Вашего сведения»?! Я ведь не Ваше непосредственное начальство!

— Ну, а как же статья шестая Конституции о «руководящей и направляющей»? — не стал обряжаться в невинность Иванов.

Первый с ухмылкой на лице подался вперёд.

— Но Вы же… как это: процессуально самостоятельное лицо?! Я тут консультировался с юристами, и они мне так прямо и сказали: следователь — процессуально самостоятельное лицо! Ещё сослались на какой-то кодекс!

— «Процессуально самостоятельное»…

Под горькую усмешку на лице Иванов покачал головой.

— Шага ступить не дают этому «процессуально самостоятельному»… Вот Вы: какого… извиняюсь… Вы вмешиваетесь в ход расследования?! Это я — такой дурак, что плюёт против ветра: другой «возьмёт под козырёк»! Вот тебе и вся «процессуальная самостоятельность»! И ведь такая ситуация не по одному этому делу: по всем хозяйственным!.. А, если бы я был членом партии, или, хотя бы, комсомольцем?! Да Вы бы меня поедом заели!

Не вздумай «шагать не в ногу», потому что — сразу же: «Эй, кто, там, шагает правой? Левой! Левой! Левой!».

— Хотите работать со мной?

Челюсти Иванова и Городецкого отвисли в унисон. Иванов — как «не из нашего двора» — подобрал её первой.

— Работать с Вами? Кем? Каллисфеном? Чтобы и меня тоже «скормили львам»?

— Ну, почему так сразу…

— Да потому, товарищ Первый секретарь, что правду у нас, как не любили, так и не любят. И чтобы ни делалось, всё будет, как у Екклесиаста: «что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».

— Ну, не скажите, — покачал головой Первый. — Судя по той информации, которой я располагаю, некоторые «большие товарищи» в Москве задумываются примерно в том же направлении, что и Вы.

Городецкий до крови закусил губу: «промахнулся» с Ивановым!

Не разглядел «перспективных» блёсток в гражданине, который неожиданно оказался… или может оказаться «товарищем», да ещё — вышестоящим!

— Так, что подумайте над моим предложением: оно, как говорится — «на полном серьёзе». А чтобы Вы не сомневались, вот Вам мои прямые телефоны, рабочий и домашний.

Первый быстро начертал цифры на листке отрывного календаря, и вручил его Иванову.

— Что же до Вашей бумаги, то я сегодня же отправлю её в ЦК со своим дополнением…

Глаза Первого сузились до размера щёлок.

— Думаю, сегодня это — то самое лыко, которое будет в строку…