Мёртвые не кусают?! Долг платежом кровью красен

Александр Черенов

Следователь прокуратуры обвинён в совершении преступления, которого не совершал. Дальше – суд и приговор. Жизнь окончена? Нет: бывший следователь идёт по стопам графа Монте-Кристо в духе установки «Никто не забыт – и ничто не забыто». Долг платежом кровью красен… Книга содержит нецензурную брань.

© Александр Черенов, 2020

ISBN 978-5-4498-2897-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

…Эта неделька выдалась, «ещё та»: зарядили не только дожди, но и покойники. Удивляло и то, и другое, но «другое» удивляло больше. Дожди в конце марта — тоже эксцесс, но «стахановские урожаи» трупов — «эксцесс в квадрате». И, ладно, если бы речь шла о «подснежниках»: март-апрель — самое время для «всходов» прошлогодних мертвецов. Так ведь нет — «свежачок»! И, если «подснежники» в большинстве своём являли собой результат вполне мирного, ненасильственного перехода с этого света на тот, то среди «новоприбывших» преобладали жертвы криминала. В отличие от «подснежников», в массе своей деклассированного элемента, не побуждавшего к поискам себя даже тех, кому положено искать по службе или родству, «урожай» нынешней весны отличался разнообразием с уклоном в сторону порядочных людей.

«А город подумал: ученья идут». Была некогда такая песенка. Это — к тому, что изобилие мертвецов нагружало только посвящённых. Для всех остальных граждан, мирных и не вполне, мартовская весна была обычной для здешних мест с резко континентальным климатом. Ассортимент услуг, как всегда, был широким, в диапазоне от луж и плюс десяти до буранов и минус тридцати. «Характером» этот март не отличался от других. Март как март: долгоиграющего типа и невыносимый в своей многоликости.

Александр Сергеевич Иванов — с благородным ударением на «а» — не любил март. Не любил «дважды»: и как рядовой обыватель, и как рядовой старший следователь районной прокуратуры. Как и многим его землякам, ему всегда казалось, что этому месяцу — худшему в году — не будет и конца. Он как-то сразу не полюбил март. Не полюбил ещё в школе, когда на старт весны приходился финиш самой длинной учебной четверти, за которой, словно в насмешку, шли самые короткие и бестолковые каникулы. Работа в прокуратуре лишь укрепила его в отсутствии пиетета к «марту-месяцу».

Иначе и быть не могло: распутица, бездорожье, необходимость ежедневно решать проблему гардероба, ибо «пришёл марток — надевай семь порток!». А тут ещё — «Восьмое марта»! Казалось бы: а это — при чём?!

Ни при чём… для мирного обывателя. А для следователя прокуратуры — очень даже «при чём». Потому что «кому — война, кому — мать родна», только наоборот. А, если этот «праздник» дополнялся парочкой выходных, то «весёлая» неделя гарантировалась на все сто. Народ почему-то обожал доставлять неприятности следственным органам именно в эти дни. И доставлял самым неоригинальным способом: изводил либо кого-то, либо себя. Именно на эти дни для следователей приходился «самый пик» трудовой активности. И всё — по причине другого пика: количества самоубийств.

Парадокс? Скорее, факт. Необъяснимый, но факт. Психологов и психиатров слушать бесполезно: наврут и глазом не моргнут. Особенно бесполезно слушать их тому, кому приходится собирать плоды этой «праздничной жатвы»: вынимать самоубийц из петли или нарушать их тесное единение с охотничьей двустволкой. Следователю лучше послушать не психиатров, а родственников. Оно и для протокола полезней.

Хотя, в чём-то товарищи учёные, возможно, и правы. Отчего-то именно в праздники в человеке активно проявляется то, что в будни мирно дремлет в глубинах подсознания. И лезет из подсознания не «Христос», а «Сатана». И в разгар тотального веселья — в самое неподходящее время — в голову неожиданно приходят… неожиданные же мысли. И ладно бы, только мысли: ещё и такие же желания! Бедному, глупому человеку становится вдруг так жалко самого себя, что в приступе этой жалости он лезет в петлю. Ну, вот, не находит другого способа пожалеть себя. Такое, вот, оригинальное «несовпадение во взглядах» на жизнь с остальным миром. «Лишний человек» — только не из литературы. Вот и получается: не было бы праздников — был бы человек… может быть. А так — где радость, там и печаль.

Но, если причины терялись в глубинах подсознания и далеко не всегда открывались даже следствию, не говоря уже о родственниках, то с поводами дело обстояло много проще. Обычно «исход» происходил в силу двух неоригинальных причин: недопил или перепил. К такому выводу Иванов пришёл в результате личных наблюдений: человек, «принявший» в меру, в меру трезвый и в меру пьяный, не лез в петлю даже под влиянием чрезвычайных обстоятельств. Как минимум, не лез сразу, в состоянии сильного душевного волнения, как любили и до сих пор любят выражаться судебные психиатры. А потом он, тем более, не лез в петлю: сильное душевное волнение либо ослабевало, либо глушилось «оздоровляющей» дозой. «Уходить» в состоянии душевного подъёма — не путать с волнением! — «дураков нет».

Что же до влияния марта, то — опять же в силу опыта — Иванов не исключал его. От таких перепадов атмосферного давления, от таких видов за окном и психически нормальному, совершенно трезвому человеку впору хоть в петлю лезть. Так или иначе, а март давал львиную долю «приплода» самоубийц. Минимум, в три раза больше, чем в остальные месяцы. Исключение составлял запойный «Новый год», традиционно для «православного безбожника ивана» стартовавший с католического Рождества и финишировавший «старым Новым годом», а то и крещенскими морозами.

Но этот год «удался», как никакой другой. В сейфе у Иванова лежало уже три десятка «отказников», до которых никак не доходили руки — а покойник «шёл косяком». До конца месяца оставалось ещё больше недели, но мертвецы и не думали угомониться, словно задавшись целью побить свой же месячный — всего за три недели! — рекорд. И три десятка «покойников» лежало только в сейфе у Иванова! А ведь были ещё и покойники его коллег: Петрова и Сидорова! (Да: Иванов, Петров, Сидоров. Как в анекдоте. Но разве анекдоты не из жизни берутся?! Ну, вот так получилось: Иванов, Петров, Сидоров — и в одном месте, скопом! В анекдотической последовательности! Ну, вот «посчастливилось» людям и с фамилиями, и с коллективом!).

А ещё им «посчастливилось» с местом работы. Точнее, с двумя: и с одним, и с другим. С географией и административным делением, то есть. Район, в котором им «посчастливилось», во все времена был главным поставщиком трупов и «специфических показателей» для областных контор, от прокуратуры до обкома партии. Но в год нынешний Старый город побивал самого себя! И, ладно бы: «ростом производства» мирных трупов! А то ведь и «полку» криминала прибыло, да ещё как!

Но Старый город славился не только «жатвой душ». В переложении с языка Священного писания на местные реалии: не трупом единым жив человек. Оба человека. Те, что по разную сторону барьера. Несмотря на холодную, промозглую весну, в прокуратуру табунами шли жертвы уличных изнасилований. Увы: народ старогородской был «любвеобильный» и морозоустойчивый: где прихватило желание, там его и реализовал.

По причине улицы и двухсоттысячного населения сплошь криминализованного района: большинство — «с прошлым» — раскрываемость соответствовала классике. А именно: пятьдесят на пятьдесят. Все преступления даже в сказках не раскрываются, что уже было говорить за Старый город, которому «сам Бог велел» работать Содомом и Гоморрой «в одном лице».

Но и это ещё не всё. К сожалению — для небольшой категории лиц, прокуратура — специфическое учреждение. Ей одних убийств и изнасилований мало. Так решили законодатели и «отцы народа» из Политбюро. В отличие от известного киноперсонажа, они не пришли в восторг от того, что «милиция всякой мелочью занимается, а подрасстрельные дела об убийствах расследует прокуратура». Вот и нагрузили… догрузили бедных следователей… «бездельников» следователей с университетскими да институтскими дипломами расследованием всевозможных хозяйственных преступлений: хищения в особо крупном размере, взятка в особо крупном размере, приписки объёмов выполненных работ, нарушения правил техники безопасности со смертельным исходом и даже без оного.

Одним дельцем из последней категории — впридачу к двадцати другим (четырнадцать из которых — «подрасстрельные») и тридцати бедолагам-«отказникам», скорбно дожидающимся своей очереди — «посчастливилось» обзавестись в этом марте и Иванову. На подъездных путях к одному из заводов, крупнейшему в области и даже союзного подчинения, имел место сход вагонов. Если бы он «заимел место» на другом заводе, никто и внимания не обратил бы: Старый город — «кузница пролетариата» и «индустриальная столица»… «индустриальной столицы», в которой имел честь… или несчастье родиться и работать Иванов. Но, к несчастью — для Иванова и фигурантов — это был не «другой» завод, а именно этот: союзного подчинения.

Начиналось же всё это дело вполне мирно и благопристойно. Как и положено, была создана комиссия. В ударные сроки она пришли к нужным выводам, о которых так прямо и доложила в Москву: «жертв нет, а часть вагонов уже даже подверглась утилизации». После этого комиссия убыла, а контора плавно — и планово — занялась совершением текущих подвигов во имя всё того же плана.

Казалось бы… Ан, не тут-то было. В смысле: оказалось совсем не то, что казалось. Товарищи в Москве отнеслись к этому факту совсем не так «легкомысленно», как хотелось бы товарищам на местах. Почти — в духе установки детективной классики: «А не было ли у тебя, сукин сын, умысла на теракт?!».

Поскольку с терактами в нашем городе, да и в области в целом, было туго — совсем не было, статистику решили поправить. Поправлять её обязали местное Управление КГБ — а кого ещё?! Заскучавшие без работы — шмоны у баптистов в зачёт не шли — наследники доблестной ЧК рьяно взялись за работу… и целую группу «подозреваемых в совершении террористического акта, имеющего своей целью…»… ну, и дальше всё, что полагалось сюжетом.

Не долго думая — чего думать, когда уже в Москве подумали?! — возбудили уголовное дело. Хотя теоретически, в соответствии с УПК, можно было провести вначале доследственную проверку, которая наверняка привела бы тем же самым выводам, что и затянувшееся следствие. Это сэкономило бы время, нервы, силы, деньги, что, в свою очередь, позволило бы заняться настоящими делами, которые уже вопияли о внимании к себе.

Но доблестные чекисты «копали и взрыхляли носом землю», не щадя себя, а ещё больше подследственных. Мужики настолько увлеклись работой, что и не заметили, как миновали предусмотренные УПК два месяца. Правда, другой момент оказался более заметным: следствие успешно зашло в тупик. Ни один из подследственных ни на миллиметр не приблизился к скамье подсудимых в заветном качестве подсудимого же.

И что сделали «по-прежнему доблестные» чекисты? «Отпустили» всем подозреваемым — и отпустили всех подозреваемых? Признали факт избыточной бдительности… избыточным и даже несостоятельным? Как бы не так: они продлили сроки следствия по делу ещё на месяц! Спустя месяц, который истёк так же «плодотворно», как и два его предшественника, они ещё раз продлили сроки — и вновь на месяц. И лишь после этого в областном УКГБ вспомнили завет «железного» Феликса относительно параметров настоящего чекиста: «горячее сердце, но холодная голова».

Во исполнение установки «отца-основателя» чекисты остыли, и принялись раскидывать мозгами. Раскидывать пришлось недолго… по причине небольшого объёма работ. Итогом пасьянса явилось решение вспомнить за УПК и перебросить «дохлое» дело в областную прокуратуру «по подследственности». «Внезапно» — по истечении четырёх месяцев следствия — оказалось, что признаков интересующего состава преступления в действиях подозреваемых не усматривается. Зато в них, опять же «внезапно», были усмотрены признаки «очень преступной» халатности, повлекшей за собой… ну, и далее по тексту соответствующей статьи УПК.

Для большей убедительности был даже определён кандидат в «стрелочники»: им оказался заместитель директора завода по транспорту. Вот ему — на всякий случай — и предъявили обвинение. В прокуратуру дело пришло уже с пышной «сопроводиловкой»: «по обвинению заместителя директора завода гр-на такого-то в совершении преступления, предусмотренного статьёй такой-то».

Почему на роль «козла отпущения» избрали именно этого бедолагу? По ознакомлению с материалами — а чести «поднять упавшее знамя» удостоили именно старшего следователя Иванова — Александр Сергеевич уже не сомневался в том, почему. Нет, не потому, что «ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать». Вернее, не только потому. Это тоже имело место, но главное заключалось в другом: зам по транспорту был… всего лишь зам по транспорту. Этакий «человек ниоткуда, никто и звать никак». Дяденька без родственников, друзей и знакомых «наверху»: идеальный кандидат в «козлы отпущения» с переходом в сидельцы в ударные сроки.

Ознакомившись с кандидатурой соискателя, Москва одобрила выбор товарищей на местах. Ну, вот, не было другого выбора: первоначальные компаньоны соискателя — тогда ещё в качестве всего лишь подозреваемых и даже свидетелей… неизвестно, чего — совсем не подошли на роль «козлов отпущения». К несчастью — как для следствия, так и для бедного зама по транспорту — все обросли «мохнатыми лапами» до Москвы включительно. Такого «йети», как говорится, «не замай»! Вот и пришлось «замать» первого встречного… точнее, подходящего на роль «козла».

Дело спустили «вниз», да не позволили «спустить на тормозах», хотя оно само уже «спускалось». А не «спустили» потому, что… Ну, вот, нужно было наказать… хоть кого-нибудь: ведь «прогремели на весь свет»! Как итог — промежуточный, конечно — дело поставили на двойной контроль: областной прокуратуры и отдела административных органов обкома партии.

Иванов оказался в классической ситуации: между молотом и наковальней. Во второй уже раз. Точнее, между вторым «комплектом из молота и наковальни». Первый составили правда жизни и правда дела. Согласно правде жизни, «Карфаген должен быть разрушен». Ну, вот, потому что «хочется… им кушать»! Но этой правде начала перечить другая: правда дела. «В лице» так называемого «социалистического правосознания» старшего следователя Иванова. Оно вопияло на тему «что такое ничего и как из него сделать что-то». По этой правде сделать не получалось ничего. Ну, вот нечего было делать… кроме дачи вольной бедолаге заместителю.

Не обнаруживался в его действиях даже этот скромный — в сравнении с «умыслом на теракт» — состав преступления.

Увы, но настоящая правда — а на Руси их всегда на выбор — оказалась… анекдотической: ошибку совершил тот, кому и положено её было совершить. А именно стрелочник. Настоящий, без кавычек. Дяденька, «временно нетрудоспособный» по классической русской причине, не туда перевёл рельсы, в результате чего и состав пошёл не туда, а «совсем даже по бездорожью». Хотя состав-то был — одно название: порожняк в старых, рассыпающихся вагонах.

Но «стрелочник» неблагородного происхождения оказался на удивление благородным человеком. Правда, в истинно русском духе, не вполне соответствующем классическим представлениям. Узнав о случившемся, и вспомнив о хрестоматийном предназначении «стрелочника» в подобных случаях, он принял мужественное решение: допить всё недопитое к моменту перевода стрелок. Испил, так сказать, чашу сию.

В «чаше» оказалось так много, что этого «многого» оказалось слишком много для одного человека, будь он даже самим Ильёй Муромцем. Старый пьяница не был Ильёй Муромцем, а потреблённой лично им дозы хватило бы на троих таких, как он. Ну, как того яда чёрной мамбы, который глупая змея расходует, почём зря. (Не познакомилась в своё время с установкой «экономика должна быть экономной»).

В результате, ещё и дела не возбудили, ещё проверка только «разгоралась», а на стол комиссии уже легла драгоценная бумага с «золотыми» словами эксперта областного бюро СМЭ о том, что «смерть наступила в результате отравления алкоголем (этиловым спиртом)». Казалось бы: вот он — выход для всех! «Преступник» обнаружен, состав — налицо, факт смерти — ещё больше! Бери и списывай дело на такого хорошего, такого понятливого стрелочника… здесь можно и в кавычках!

Сколько было в практике Иванова, да и не одного его, таких дел, когда сама жизнь — в лице ответственных товарищей — вынуждала к поиску «стрелочника», нахождению его… на кладбище и «загрузке» по полной программе! И ничего: все были довольны! Потому что — классика: «и «волки сыты, и овцы целы»! «Волки», естественно — алчущие крови чиновники, «овцы» — «смиренные агнцы Божии» с нижних этажей исполнительной власти.

Попытались двинуть «проторённой дорожкой» и на этот раз.

Но оказалось совсем не то, что казалось. Оказалось, что «Здесь вам не тут! Здесь вам не позволят водку пьянствовать, и безобразия нарушать!». Оказалось, что Москва… отказалась. Отказалась дать добро. Москве требовался пример, который «другим наука». Москве нужен был живой пример. Во всех смыслах живой, а не только в переносном. Да и кандидатуру зама директора на роль «козла отпущения» там уже утвердили: товарищ подходил по всем параметрам… для участи «гражданина».

И Иванову тоже велели подойти. Велели подойти к этому вопросу со всей ответственностью — во избежание появления в его служебной характеристике «убойной» строчки о том, что «политику партии и правительства понимает неправильно». Повеление было дано в одной «весомой организации», даже более весомой, чем КГБ: в обкоме партии.

Для большей увесистости довода обком сослался на вышестоящую инстанцию. Куда более вышестоящую, чем Господь Бог: Отдел ЦК КПСС.

Поначалу Иванов проявил вопиющую несознательность: заявил, что он не только не член партии, но и не член ВЛКСМ. Дескать, из комсомольских штанишек вырос, а до партийных так и не дорос. Товарищи «из весомой организации» шутку — в телефон — выслушали, но не поняли. А, не поняв, тут же стали объяснять следователю, насколько сильно он не понят по причине уже собственного недопонимания. Всё опять получалось в духе установки «Здесь Вам не тут!». К этому времени Иванов давно уже был на хорошем счету, как следователь — и совсем даже наоборот, как гражданин и «участник социалистического строительства». Последним он так и вовсе не считался. И это не было предположением: так прямо его и определили «по совокупности преступлений».

Первое из них он «совершил», когда отказался пойти навстречу пожеланиям первого секретаря Старогородского райкома партии. Пожелание касалось привлечения к уголовной ответственности руководства единственного в районе РСУ: ремонтно-строительного управления. Формальные основания для «взрыхления почвы носом» имелись: материалы районного Комитета народного контроля о приписках объёмов выполненных работ, и, соответственно, хищении государственного имущества в особо крупном размере. Местный отдел БХСС также отметился «на фронте борьбы за соцзаконность». Там же, в РОВД и возбудили дело, которое немедленно «отгрузили» прокуратуре. И — не только в связи с исключительной подследственностью. Но это уже выяснилось чуть позже.

Дело передали Иванову: он считался в прокуратуре специалистом по «дохло-хозяйственным» делам. Уже первое ознакомление лишило Александра Сергеевича иллюзии быстрой «разгрузки»: многое «не билось» и «не увязывалось». Назначенная им комплексная ревизия только добавила сомнений. Нет, отдельные факты подтвердились, но при этом значительно ужались в размерах. Да и объяснение большинству из них нашлось, и вполне объективное. Те же факты, которым не нашлось объяснения, не «катили» на хищение в особо крупном размере.

Кроме того, совокупностью материалов дела не подтверждался умысел на совершение приписок с целью последующего хищения государственного имущества. Оказалось, что дяди и тёти вынуждены были «давать стране угля». А что делать: план — и хоть застрелись! РСУ участвовало в соцсоревновании, областная контора — тоже, лишиться переходящего Красного знамени никто бы не позволил, вот товарищи «сверху» и попросили руководство РСУ «сделать всё возможное и невозможное». Руководство попросило о том же самом коллектив — и план, как принято было говорить в узких кругах посвящённых — то есть, всех, без исключения — «натянули». Не «вытянули», а именно «натянули».

«Излишек» строительных материалов пришлось списать на «выполненные работы». Но только на бумаге: материалы «заначили» до худших времён. Никакого эксклюзива: все так делали. Потому что в эпоху «развитого социализма» иначе было нельзя. Это лишь Христос мог советовать не думать о дне завтрашнем: жизнь учила другому. Особенно жизнь в условиях сплошного дефицита.

Ревизия подтвердила, что часть материала — в наличии на складе.

Но был ещё и другой склад, о котором узнал только Иванов. Узнал он об этом исключительно по причине симпатии, внезапно вспыхнувшей к нему со стороны товарищей из РСУ. Почувствовав «нестандарт» следователя, который, прежде чем «нагрузить» избранных «козлов» составом преступления, захотел разобраться в заслуженности «груза», люди честно сознались в содеянном.

Содеянное заключалось в том, что часть материалов они «заныкали» «на неофициальное ответхранение». Ну, на тот случай, когда «жареный петух» клюнет. А ведь и случай, и «петух», как установил Иванов, явно не относились к категории «science fiction». Таким, не вполне нормативным созданием ненормативных запасов коллектив избежал бы гарантированного простоя, невыполнения плана, неполучения премии и бестолковых авралов.

Иванов сразу вспомнил армию, когда они вместе с остальными дежурными по роте в ударные темпы создали из «списанных» или «неоприходованных» элементов постельного белья стратегический запас. Создали на тот случай, если несознательные солдаты растащат простыни и полотенца «на хозяйственные нужды». Так и было: нередко простыни работали сырьём для подворотничков. А спрос — с дежурного по роте: «твоя недостача — твои проблемы»! Но сержант сержанту — «друг, товарищ и брат»: «У меня сегодня не хватает столько-то, но ты ведь знаешь, сколько лежит в НЗ. А за мной „не заржавеет“: восполню». И восполняли: «изыскивали возможность». Не от уголовных наклонностей: жизнь заставляла…

Ситуация с РСУ показалась Иванову почти «родственной». Многое

в этом деле «не било» и «не катило». А тут ещё «узналась» деликатная подробность: ещё до проверки КНК товарищ первый секретарь райкома обзавёлся «большим личным зубом» на начальника РСУ. Тот «неправильно понял политику партии и правительства» — и отказался за счёт средств РСУ достраивать шикарную дачу местного «гаулейтера». Такая же участь постигла и дачу начальника Старогородского РОВД, отчего тот не менее активно встал «на защиту социалистической законности».

Просчитав всё «плюсы» и «минусы» дела, Иванов решил прекратить его. А поскольку товарищи из отдела БХСС регулярно интересовались судьбой дела, случилось то, что и должно было случиться: «нет ничего тайного, что не стало бы явным». Узнав о «самоуправстве какого-то, там, следователя», Первый секретарь райкома вызвал к себе обоих — следователя и прокурора — и устроил лекторий на тему статьи шестой конституции СССР о «руководящей и направляющей». Иванов послушал, но не послушался, в результате чего другой «зуб» первого секретаря начал расти уже «в его направлении»…

Но однократного факта «непонимания политики партии и правительства» Иванову, видимо, показалось мало — «и второй раз закинул старик невод». Во второй раз первый секретарь пожелал, чтобы следователь прекратил дело в отношении очень нужного для района человека, обвиняемого в халатности, повлекшей за собой смерть четырёхлетней девочки. Правда, «желал» первый секретарь весьма своеобразно:

— Ты кто такой есть?! Ты думаешь, что я забыл историю с РСУ?! Ты что, на всю партию замахиваешься… в моём лице?! Да ты знаешь, что я могу с тобой сделать… от лица партии?! Ты понял меня?

— Понял, — смиренно опустил очи долу Иванов, — но дела я прекращать не стану. Хватит с меня.

«Хватит с меня» не носило характера политической конфронтации: так далеко «оппозиция» Иванова не заходила. Всё объяснялось много проще. Несколько лет назад он действительно «пошёл навстречу» в аналогичном случае, и отказал в возбуждении дела в отношении очень нужного человека… для другого района. А, пойдя навстречу, сам же и «пошёл в обратном направлении»: попросил отменить постановление об отказе в возбуждении дела.

Настоящее же дело Иванов вёл с самого начала: с того момента, как посадил выловленный из котлована труп девочки рядом с собой на заднее сиденье «уазика». Ну, вот, не на чем было везти труп в морг: «соцдействительность в действии».

— Вот тогда я и решил: будь что будет, а это дело я доведу до конца.

— Тогда я доведу до конца тебя! — взревел первый секретарь. — Вон отсюда!

«Разобравшись» с Ивановым, партбосс развернулся к прокурору района:

— Что за анархию Вы развели у себя в прокуратуре?! Забыли статью шестую Конституции?! Так я, кажется, уже знакомил с ней Вас и этого анархиста! Завтра чтобы лично доложили мне о прекращении дела! Свободны!

«Свободны!» адресовалось только прокурору: Иванова уже «освободили» фразой «Вон отсюда!». В коридоре, трясущимися руками надевая пальто, бедный прокурор не менее трясущимися губами прошептал:

— Александр Сергеевич, придётся тебе прекратить это дело…

— И не подумаю, Пётр Николаевич, — тут же «согласился» Иванов.

— А что мне прикажешь делать?!

Иванов пожал плечами.

— Ну, приказать не могу, но могу посоветовать.

— Ну?!

— Дайте мне письменное указание о прекращении дела, а я письменным же рапортом на Ваше имя откажусь его исполнять! Обе бумажки Вы сдадите завтра этому «козлу» — и с Вас взятки гладки!

— А ты, Александр Сергеевич?!

— А я доведу это дело до конца… а фигуранта — до скамьи подсудимых.

На следующий день прокурор «на полусогнутых» прибыл в райком, и смиренно расписался перед секретарём в бессилии. Разумеется, грехи Иванова тут же были суммированы, и доложены, «куда надо», как по вертикали, так и по горизонтали…

…И, вот — новый «состав преступления». Опять Иванов демонстрировал «вопиющее непонимание политики партии и правительства». Правда, на этот раз «куратор от лица партии» оказался полной противоположностью «товарищу из района». Хотя — уже другая «правда» — «товарищ из района» к тому времени перестал быть не только «товарищем из района», но и просто товарищем. Иначе говоря, перешёл в категорию граждан. Должность-то первого секретаря райкома — выборная! А номенклатура — это не обязательно передвижение между этажами одного учреждения!

Да и характеристику себе первый секретарь заработал соответствующую: «не оправдал высокого доверия». Какого рода было это доверие, насколько высоким оно было, и чем именно его не оправдал товарищ, Иванов не знал, да и не стремился узнать. Главное, что товарища задвинули — и именно на то место, с которого и выдвигали: главным инженером угольной шахты. Спустя всего пять месяцев от «низложения» Первого и произошла их новая встреча с Ивановым.

Как же непохожа была эта встреча на две предыдущие! Прямо, «куда, куда вы удалились весны моей златые дни?». Бывший «Первый» неожиданно попался на «помощи» некоей «артели художественных промыслов и ремёсел». Оказание «помощи» осуществлялось государственным крепёжным лесом и металлом. Тем самым, который предназначался для укрепления лав и штреков. «Помощь» отнюдь не предполагалась бескорыстной. Доказательства этого, как и полагается, в присутствии понятых, были извлечены из карманов и стола главного инженера. Всё это фиксировалось на видео, столь экзотическое по тем временам.

Главный инженер не выдержал такого надругательства над «кристально чистой партийностью»… и упал на колени, орошая слезами ботинки Иванова. Как порядочный человек, Иванов не стал поминать бывшему «первому» былое. Он «вытирал ноги о товарища» молча, и от этого его «греховное» удовольствие не становилось меньше.

И «главный» не привередничал. Больше того: намекни Иванов на «оказание дополнительных услуг» — и бывший Первый отслужил бы не только губами, но и задом…