Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали:
что вот, дискать, какую честь
бог послал городничему, —
что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого,
что и на свете еще не было,
что может все сделать, все, все, все!
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась,
что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, — думаю себе, —
слава богу!» И говорю ему: «Я так восхищена,
что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.
Слесарша. Милости прошу: на городничего челом бью!
Пошли ему
бог всякое зло! Чтоб ни детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его ни в
чем никакого прибытку не было!
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил,
что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и
что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и,
слава богу, все
пошло хорошо.
Осип. Да,
слава богу! Только знаете
что, Иван Александрович?
Идите вы к чиновнику,
К вельможному боярину,
Идите вы к царю,
А женщин вы не трогайте, —
Вот
Бог! ни с
чем проходите
До гробовой доски!
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком
шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай
Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки.
Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с
чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Да, видно,
Бог прогневался.
Как восемь лет исполнилось
Сыночку моему,
В подпаски свекор сдал его.
Однажды жду Федотушку —
Скотина уж пригналася,
На улицу
иду.
Там видимо-невидимо
Народу! Я прислушалась
И бросилась в толпу.
Гляжу, Федота бледного
Силантий держит за ухо.
«
Что держишь ты его?»
— Посечь хотим маненичко:
Овечками прикармливать
Надумал он волков! —
Я вырвала Федотушку,
Да с ног Силантья-старосту
И сбила невзначай.
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.)
Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря
Бога, столько уже смыслишь,
что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят,
что мама и
что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Стародум. Благодарение
Богу,
что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где знает он, в
чем его истинная
слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят,
что каждый должен искать своего счастья и выгод в том одном,
что законно… и
что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
Г-жа Простакова.
Бог вас знает, как вы нынче судите. У нас, бывало, всякий того и смотрит,
что на покой. (Правдину.) Ты сам, батюшка, других посмышленее, так сколько трудисся! Вот и теперь, сюда
шедши, я видела,
что к тебе несут какой-то пакет.
— Нужды нет,
что он парадов не делает да с полками на нас не ходит, — говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел ты за ворота: хошь — на месте сиди; хошь — куда хошь
иди! А прежде сколько одних порядков было — и не приведи
бог!
—
Славу Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая,
что он понимает так же, как и барин, значение этого приезда, то есть
что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой.
Вошел приказчик и сказал,
что всё,
слава Богу, благополучно, но сообщил,
что греча в новой сушилке подгорела.
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для
славы одной,
что вот Рябинин, а не кто другой у Облонского рощу купил. А еще как
Бог даст расчеты найти. Верьте
Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на
что не похоже,
что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо,
что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё
пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они
идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где
шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал,
что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился
Богу.
— Ну,
слава Богу! Я не знаю,
что говорю!
«Боже мой, как светло! Это страшно, но я люблю видеть его лицо и люблю этот фантастический свет… Муж! ах, да… Ну, и
слава Богу,
что с ним всё кончено».
«Я, воспитанный в понятии
Бога, христианином, наполнив всю свою жизнь теми духовными благами, которые дало мне христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как дети, не понимая их, разрушаю, то есть хочу разрушить то,
чем я живу. А как только наступает важная минута жизни, как дети, когда им холодно и голодно, я
иду к Нему, и еще менее,
чем дети, которых мать бранит за их детские шалости, я чувствую,
что мои детские попытки с жиру беситься не зачитываются мне».
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог сказать,
что он прогнал Марью Николаевну за то,
что чай был слаб, главное же, за то,
что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не жалею. Было бы здоровье, а здоровье,
слава Богу, поправилось.
Агафья Михайловна, говоря об умершем старике, сказала: «
Что ж,
слава Богу, причастили, соборовали, дай
Бог каждому так умереть».
— Вы сходите, сударь, повинитесь еще. Авось
Бог даст. Очень мучаются, и смотреть жалости, да и всё в доме навынтараты
пошло. Детей, сударь, пожалеть надо. Повинитесь, сударь.
Что делать! Люби кататься…
—
Слава Богу,
что вы приехали! Только об вас и об вас, — сказала она.
«Полное, полное примиренье, полное, — подумала Анна, —
слава Богу!» — и, радуясь тому,
что она была причиной этого, она подошла к Долли и поцеловала ее.
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого в порядочный дом!
Слава Богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в военной службе: знаю,
что в эти дела не должно вмешиваться. Прощайте.
Слава Богу, поутру явилась возможность ехать, и я оставил Тамань.
Что сталось с старухой и с бедным слепым — не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..
— А зачем же так вы не рассуждаете и в делах света? Ведь и в свете мы должны служить
Богу, а не кому иному. Если и другому кому служим, мы потому только служим, будучи уверены,
что так
Бог велит, а без того мы бы и не служили.
Что ж другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это делом. Ведь вам же в монастырь нельзя
идти: вы прикреплены к миру, у вас семейство.
Да
слава богу,
что у нас осталось хотя одно еще здоровое сословие, которое не познакомилось с этими прихотями!
— Мне совестно наложить на вас такую неприятную комиссию, потому
что одно изъяснение с таким человеком для меня уже неприятная комиссия. Надобно вам сказать,
что он из простых, мелкопоместных дворян нашей губернии, выслужился в Петербурге, вышел кое-как в люди, женившись там на чьей-то побочной дочери, и заважничал. Задает здесь тоны. Да у нас в губернии,
слава богу, народ живет не глупый: мода нам не указ, а Петербург — не церковь.
— Еще
слава Богу,
что только засалился, нужно благодарить,
что не отломал совсем боков.
—
Бог приберег от такой беды, пожар бы еще хуже; сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий огонек
пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой был преискусный кузнец! и теперь мне выехать не на
чем: некому лошадей подковать.
— Да уж в работниках не будете иметь недостатку. У нас целые деревни
пойдут в работы: бесхлебье такое,
что и не запомним. Уж вот беда-то,
что не хотите нас совсем взять, а отслужили бы верою вам, ей-богу, отслужили. У вас всякому уму научишься, Константин Федорович. Так прикажите принять в последний раз.
— Афанасий Васильевич! вновь скажу вам — это другое. В первом случае я вижу,
что я все-таки делаю. Говорю вам,
что я готов
пойти в монастырь и самые тяжкие, какие на меня ни наложат, труды и подвиги я буду исполнять там. Я уверен,
что не мое дело рассуждать,
что взыщется <с тех>, которые заставили меня делать; там я повинуюсь и знаю,
что Богу повинуюсь.
— Это бы еще
слава богу, — сказал Плюшкин, — да лих-то,
что с того времени до ста двадцати наберется.
— Хорошо,
что тяжел. Благодарите за это
Бога, помолитесь. Я
пойду о вас стараться.
И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать
Теперь яснее —
слава Богу —
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной:
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем,
слава богу,
У нас немудрено блеснуть.
Онегин был, по мненью многих
(Судей решительных и строгих),
Ученый малый, но педант.
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
— Да,
слава богу, ma tante, [тетушка (фр.).] растут, учатся, шалят… особенно Этьен — старший, такой повеса становится,
что ладу никакого нет; зато и умен — un garçon, qui promet. [мальчик, подающий надежды (фр.).]
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те,
что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает
что. То такое,
что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли,
Шлема, или ты, Шмуль?
— Пан! пан!
пойдем! Ей-богу,
пойдем! Цур им! Пусть им приснится такое,
что плевать нужно, — кричал бедный Янкель.
— И на
что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ,
что не может не браниться! Ох, вей мир, какое счастие
посылает бог людям! Сто червонцев за то только,
что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсики оборвут, и из морды сделают такое,
что и глядеть не можно, а никто не даст ста червонных. О, Боже мой! Боже милосердый!
Я знаю, есть между вас такие,
что чуть
Бог пошлет какую корысть, —
пошли тот же час драть китайку и дорогие оксамиты [Оксамит — бархат.] себе на онучи.
—
Слава богу, это только сон! — сказал он, садясь под деревом и глубоко переводя дыхание. — Но
что это? Уж не горячка ли во мне начинается: такой безобразный сон!
— Успокойтесь, маменька, — отвечала Дуня, снимая с себя шляпку и мантильку, — нам сам
бог послал этого господина, хоть он и прямо с какой-то попойки. На него можно положиться, уверяю вас. И все,
что он уже сделал для брата…
— Покойник муж действительно имел эту слабость, и это всем известно, — так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, — но это был человек добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно худо,
что по доброте своей слишком доверялся всяким развратным людям и уж
бог знает с кем он не пил, с теми, которые даже подошвы его не стоили! Вообразите, Родион Романович, в кармане у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный
идет, а про детей помнит.
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша,
что идет Иисус,
пошла навстречу ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю,
что чего ты попросишь у
бога, даст тебе
бог».
— Не понимаете вы меня! — раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнув рукой. — Да и за
что вознаграждать-то? Ведь он сам, пьяный, под лошадей полез! Каких доходов? От него не доходы, а только мука была. Ведь он, пьяница, все пропивал. Нас обкрадывал да в кабак носил, ихнюю да мою жизнь в кабаке извел! И
слава богу,
что помирает! Убытку меньше!
Огудалова. Я ведь только радуюсь,
что он тебе нравится.
Слава Богу! Осуждать его перед тобой я не стану, а и притворяться-то нам друг перед другом нечего — ты сама не слепая.