Неточные совпадения
Вронский снял с своей
головы мягкую с большими полями шляпу и отер платком потный лоб и отпущенные до половины ушей волосы, зачесанные назад и закрывавшие его лысину. И, взглянув рассеянно
на стоявшего еще и приглядывавшегося к нему господина, он хотел пройти.
Склонив свою чернокурчавую
голову, она прижала лоб к холодной лейке,
стоявшей на перилах, и обеими своими прекрасными руками, со столь знакомыми ему кольцами, придерживала лейку.
Он поднялся опять
на локоть, поводил спутанною
головой на обе стороны, как бы отыскивая что-то, и открыл глаза. Тихо и вопросительно он поглядел несколько секунд
на неподвижно
стоявшую пред ним мать, потом вдруг блаженно улыбнулся и, опять закрыв слипающиеся глаза, повалился, но не назад, а к ней, к ее рукам.
— Вот он вас проведет в присутствие! — сказал Иван Антонович, кивнув
головою, и один из священнодействующих, тут же находившихся, приносивший с таким усердием жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули
на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил в свое время коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям, как некогда Виргилий прислужился Данту, [Древнеримский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.) в поэме Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия» через Ад и Чистилище провожает автора до Рая.] и провел их в комнату присутствия, где стояли одни только широкие кресла и в них перед столом, за зерцалом [Зерцало — трехгранная пирамида с указами Петра I,
стоявшая на столе во всех присутственных местах.] и двумя толстыми книгами, сидел один, как солнце, председатель.
Внизу лестницы сидело по одному часовому, которые картинно и симметрически держались одной рукой за
стоявшие около них алебарды, а другою подпирали наклоненные свои
головы, и, казалось, таким образом, более походили
на изваяния, чем
на живые существа.
Несколько женщин, похожих
на привидения, стояли
на коленях, опершись и совершенно положив изнеможенные
головы на спинки
стоявших перед ними стульев и темных деревянных лавок; несколько мужчин, прислонясь у колонн и пилястр,
на которых возлегали боковые своды, печально стояли тоже
на коленях.
Самгин не почувствовал страха, когда над
головой его свистнула пуля, взныла другая, раскололась доска забора, отбросив щепку, и один из троих,
стоявших впереди его, гладя спиной забор, опустился
на землю.
Человек был почти
на голову выше всех рабочих,
стоявших вокруг, плечо к плечу, даже как будто щекою к щеке.
Самгину показалось, что обойщик Прахов даже присел, а люди,
стоявшие почти вплоть к оратору, но
на ступень ниже его, пошатнулись, а человек в перчатках приподнял воротник пальто, спрятал
голову, и плечи его задрожали, точно он смеялся.
— А я люблю ее… — добавил Леонтий тихо. — Посмотри, посмотри, — говорил он, указывая
на стоявшую на крыльце жену, которая пристально глядела
на улицу и стояла к ним боком, — профиль, профиль: видишь, как сзади отделился этот локон, видишь этот немигающий взгляд? Смотри, смотри: линия затылка, очерк лба, падающая
на шею коса! Что, не римская
голова?
Из города донесся по воде гул и медное дрожание большого охотницкого колокола.
Стоявший подле Нехлюдова ямщик и все подводчики одни за другими сняли шапки и перекрестились. Ближе же всех
стоявший у перил невысокий лохматый старик, которого Нехлюдов сначала не заметил, не перекрестился, а, подняв
голову, уставился
на Нехлюдова. Старик этот был одет в заплатанный òзям, суконные штаны и разношенные, заплатанные бродни. За плечами была небольшая сумка,
на голове высокая меховая вытертая шапка.
Он долго сидел
на своем месте, крепко подперев обеими руками
голову и все-таки кося глазами
на прежнюю точку,
на стоявший у противоположной стены диван.
«Что с ним?» — мельком подумал Митя и вбежал в комнату, где плясали девки. Но ее там не было. В голубой комнате тоже не было; один лишь Калганов дремал
на диване. Митя глянул за занавесы — она была там. Она сидела в углу,
на сундуке, и, склонившись с руками и с
головой на подле
стоявшую кровать, горько плакала, изо всех сил крепясь и скрадывая голос, чтобы не услышали. Увидав Митю, она поманила его к себе и, когда тот подбежал, крепко схватила его за руку.
А пойдет ли, бывало, Солоха в праздник в церковь, надевши яркую плахту с китайчатою запаскою, а сверх ее синюю юбку,
на которой сзади нашиты были золотые усы, и станет прямо близ правого крылоса, то дьяк уже верно закашливался и прищуривал невольно в ту сторону глаза;
голова гладил усы, заматывал за ухо оселедец и говорил
стоявшему близ его соседу: «Эх, добрая баба! черт-баба!»
Посмотри, посмотри! — продолжала она, положив
голову на плечо ему и подняв глаза вверх, где необъятно синело теплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями
стоявших перед ними вишен.
И старый солдат все ниже опускал
голову. Вот и он сделал свое дело, и он недаром прожил
на свете, ему говорили об этом полные силы властные звуки,
стоявшие в зале, царившие над толпой…………………………….……………………………………………………………………………….
— Это напоминает, — засмеялся Евгений Павлович, долго
стоявший и наблюдавший, — недавнюю знаменитую защиту адвоката, который, выставляя как извинение бедность своего клиента, убившего разом шесть человек, чтоб ограбить их, вдруг заключил в этом роде: «Естественно, говорит, что моему клиенту по бедности пришло в
голову совершить это убийство шести человек, да и кому же
на его месте не пришло бы это в
голову?» В этом роде что-то, только очень забавное.
Где он проходил, везде шум голосов замирал и точно сами собой снимались шляпы с
голов. Почти все рабочие ходили
на фабрике в пеньковых прядениках вместо сапог, а мастера,
стоявшие у молота или у прокатных станов, — в кожаных передниках, «защитках». У каждого
на руке болталась пара кожаных вачег, без которых и к холодному железу не подступишься.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все это прошло мимо нас… и вскоре я увидел, что с крыльца, как будто
на головах людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели под руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие,
стоявшие на дворе, кланялись в землю.
Тогда Александр Иванович посмотрел как-то мрачно
на Доброва и проговорил ему: «Пей ты!» Тот послушался и выпил. Александр Иванович, склонив
голову, стал разговаривать с
стоявшим перед ним
на ногах хозяином.
Кучер и писарь сейчас же взяли у
стоявших около них раскольников топоры, которые те послушно им отдали, — и взлезли за Вихровым
на моленную. Втроем они стали катать бревно за бревном. Раскольники все стояли около, и ни один из них не уходил, кроме только
головы, который куда-то пропал. Он боялся, кажется, что Вихров что-нибудь заставит его сделать, а сделать — он своих опасался.
Те подползли и поднялись
на ноги — и все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести. При появлении священника и чиновника в вицмундире все, точно по команде, потупили
головы.
Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили
на нем не стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз священника.
Солдат ничего уже ему не отвечал, а только пошел. Ванька последовал за ним, поглядывая искоса
на стоявшую вдали собаку. Выйди за ворота и увидев
на голове Вихрова фуражку с красным околышком и болтающийся у него в петлице георгиевский крест, солдат мгновенно вытянулся и приложил даже руки по швам.
— А вот он, — отвечал Абреев, показывая
головой на стоявшего в первом ряду кресел военного.
Услышав вопль жены, безумный старик остановился в ужасе от того, что сделалось. Вдруг он схватил с полу медальон и бросился вон из комнаты, но, сделав два шага, упал
на колена, уперся руками
на стоявший перед ним диван и в изнеможении склонил свою
голову.
Она втиснулась в толпу, туда, где знакомые ей люди,
стоявшие впереди у знамени, сливались с незнакомыми, как бы опираясь
на них. Она плотно прижалась боком к высокому бритому человеку, он был кривой и, чтобы посмотреть
на нее, круто повернул
голову.
Я не хотел покупать лошадей В. Адама, для того чтобы меня не могли упрекнуть в обезьянстве Володе, но, торопясь от стыда в беспокойстве, которое я доставлял услужливому магазинщику, выбрать поскорее, я взял гуашью сделанную женскую
голову,
стоявшую на окне, и заплатил за нее двадцать рублей.
В то время тротуар у этого дома был очень высок, чуть не
на аршин выше мостовой.
Стоявшие на мостовой равнялись
головами с поясом
стоявших на тротуаре. Всем хотелось быть ближе к воротам, ближе к цели. С мостовой влезали, хватаясь за платье
стоявших выше, и падали вместе с ними. Кто-то вдруг из передних крикнул...
Всей этой простотой Екатерина Филипповна вряд ли не хотела подражать крестьянским избам, каковое намерение ее, однако, сразу же уничтожалось висевшей
на стене прекрасной картиной Боровиковского, изображавшей бога-отца, который взирает с высоты небес
на почившего сына своего: лучезарный свет и парящие в нем ангелы наполняли весь фон картины; а также мало говорила о простоте и
стоявшая в углу арфа, показавшаяся Егору Егорычу по отломленной
голове одного из позолоченных драконов, украшавших рамку, несколько знакомою.
Одного этого обстоятельства достаточно было, чтобы у Аггея Никитича вся кровь прилила в
голову и он решился
на поступок не совсем благородный — решился подслушать то, что говорили пани Вибель и камер-юнкер, ради чего Аггей Никитич не вошел в самый будуар, а, остановившись за шерстяной перегородкой, разделявшей боскетную
на две комнаты, тихо опустился
на кресло,
стоявшее около умывальника, у которого Екатерина Петровна обыкновенно чистила по нескольку раз в день зубы крепчайшим нюхательным табаком, научившись этому в Москве у одной своей приятельницы, говорившей, что это — божественное наслаждение, которое Екатерина Петровна тоже нашла божественным.
Ченцов остался с поникшей
головой, потом опустился
на стоявшее недалеко кресло и, как малый ребенок, зарыдал. Адмиральша начинала уж смотреть
на него с некоторым трепетом: видимо, что ей становилось жаль его. Но Ченцов не подметил этого, встал, глубоко вздохнул и ушел, проговорив...
Все опричники с завистью посмотрели
на Серебряного; они уже видели в нем новое возникающее светило, и
стоявшие подале от Иоанна уже стали шептаться между собою и выказывать свое неудовольствие, что царь, без внимания к их заслугам, ставит им
на голову опального пришельца, столбового боярина, древнего княжеского рода.
Почтмейстер
на это согласился тем охотнее, что, видя жену свою в состоянии крайнего раздражения, он и сам находил выгоды иметь в эту пору около себя в доме чужого человека, и потому он не только не отказал Варнаве в ночлеге, но даже, как любезный хозяин, предоставил в его пользование
стоявший в конторе диван, а сам лег
на большом сортировальном столе и закрылся с
головой снятым с этого же стола канцелярским сукном.
Лорис-Меликов сел
на кресло,
стоявшее у стола. Хаджи-Мурат опустился против него
на низкой тахте и, опершись руками
на колени, наклонил
голову и внимательно стал слушать то, что Лорис-Меликов говорил ему. Лорис-Меликов, свободно говоривший по-татарски, сказал, что князь, хотя и знает прошедшее Хаджи-Мурата, желает от него самого узнать всю его историю.
Перешёл улицу наискось, воротился назад и, снова поравнявшись с домом, вытянулся, стараясь заглянуть внутрь комнат. Мешали цветы,
стоявшие на подоконниках, сквозь них видно было только сутулую спину Рогачева да встрёпанную
голову Галатской. Постояв несколько минут, вслушиваясь в озабоченный гул голосов, он вдруг быстро пошёл домой, решительно говоря себе...
— Это заманчиво, — сказал он, — но… но… но… — Его взгляд одно мгновение задержался
на небольшом портрете,
стоявшем среди бронзовых вещиц письменного стола. Только теперь увидел и я этот портрет — фотографию красивой молодой женщины, смотрящей в упор, чуть наклонив
голову.
Мерный топот шагов
на конце улицы прервал хохот. Три солдата в шинелях, с ружьями
на плечо шли в ногу
на смену к ротному ящику. Ефрейтор, старый кавалер, сердито глянув
на казаков, провел солдат так, что Лукашка с Назаркой,
стоявшие на самой дороге, должны были посторониться. Назарка отступил, но Лукашка, только прищурившись, оборотил
голову и широкую спину и не тронулся с места.
Войдя в комнату, Нехлюдов сердито бросил шляпу
на стол и сел
на стул,
стоявший пред роялем, положив ногу
на ногу и опустив
голову.
Согнутая небольшая фигурка старика с блестящей
на солнце, открытой седой
головой и плешью, виднелась около двери рубленого, крытого свежей соломой мшеника,
стоявшего между липами.
Медленно, с молитвою
на устах, она подошла к изображению архангела Михаила, патрона Сенеркии, преклонила колена пред ним, коснулась рукою его руки, а потом своих губ и, незаметно пробравшись к соблазнителю дочери,
стоявшему на коленях, дважды ударила его по
голове, вырубив
на ней римское пять или букву V, что значит — вендетта, месть.
Посередине в ряд выросла целая фаланга высоких, длинных дощатых балаганов с ужасающими вывесками:
на одной громадный удав пожирал оленя,
на другой негры-людоеды завтракали толстым европейцем в клетчатых брюках,
на третьей какой-то богатырь гигантским мечом отсекал сотни
голов у мирно
стоявших черкесов. Богатырь был изображен
на белом коне. Внизу красовалась надпись: «Еруслан богатырь и Людмила прекрасная».
Князь толкнулся было в дверь, но она не уступила его усилиям. Прошло несколько страшных, мучительных мгновений… Князь стоял, уткнувшись
головою в дверь, у него все помутилось в
голове и в глазах; только вдруг он затрепетал всем телом: ему послышался ясно плач ребенка… Князь опустился
на стоявшее около него кресло; слезы, неведомо для него самого, потекли у него по щекам. «Боже, благодарю тебя!» — произнес он, вскидывая глаза к небу.
Елпидифор Мартыныч вышел прописать рецепт и только было уселся в маленькой гостиной за круглый стол, надел очки и закинул
голову несколько вправо, чтобы сообразить, что собственно прописать, как вдруг поражен был неописанным удивлением:
на одном из ближайших стульев он увидел
стоявшую, или, лучше оказать, валявшуюся свою собственную круглую шляпенку, которую он дал Николя Оглоблину для маскарада.
При этом
стоявший невдалеке от него судебный пристав взглянул
на него, а потом, подойдя к одному из своих товарищей, шепнул ему, показывая
головой на адвоката...
Домашним хозяйством никто не занимался, и оно шло весьма плохо, даже стол был очень дурен, и по этому обстоятельству случилось со мной вот какое приключение: один раз за ужином (мы ужинали всегда в большом доме за общим столом) подали ветчину; только что я, отрезав кусок, хотел положить его в рот, как
стоявший за моим стулом Евсеич толкнул меня в спину; я обернулся и с изумлением посмотрел
на своего дядьку; он покачал
головой и сделал мне знак глазами, чтобы я не ел ветчины; я положил кусок
на тарелку и тут только заметил, что ветчина была тухлая и даже червивая; я поспешно отдал тарелку.
И он не договорил, что он видел, еще более потому, что в это время
стоявшего против дверей конюха кто-то ужасно сильно толкнул кулаком в брюхо и откинул его от стены
на целую сажень. Слесарный ученик отлетел еще далее и вдобавок чрезвычайно несчастливо воткнулся
головою в кучу снега, которую он сам же и собрал, чтобы слепить здесь белого великана, у которого в пустой
голове будет гореть фонарь, когда станут расходиться по домам гости.
С большим трудом повернув
голову направо и налево, отчего у меня зашумело в ушах, я увидел слабо освещенную длинную палату с двумя рядами постелей,
на которых лежали закутанные фигуры больных, какого-то рыцаря в медных доспехах,
стоявшего между больших окон с опущенными белыми шторами и оказавшегося просто огромным медным умывальником, образ Спасителя в углу с слабо теплившейся лампадкою, две колоссальные кафельные печи.
В черном фраке с плерезами, без шляпы
на голове, он суетился, размахивал руками, бил себя по ляжкам, кричал то в дом, то
на улицу, в направлении тут же
стоявших погребальных дрог с белым катафалком и двух ямских карет, возле которых четыре гарнизонные солдата в траурных мантиях
на старых шинелях и траурных шляпах
на сморщенных лицах задумчиво тыкали в рыхлый снег ручками незажженных факелов.
Ну, что же мне было спрашивать дальше? Впрочем, я все еще шел подле него, но он вдруг повернул в
стоявший на дороге отель «Des quatre saisons», [«Четыре времени года» (фр.).] кивнул мне
головой и скрылся. Возвращаясь домой, я мало-помалу догадался, что если бы я и два часа с ним проговорил, то решительно бы ничего не узнал, потому… что мне не о чем было его спрашивать. Да, конечно, так! Я никаким образом не мог бы теперь формулировать моего вопроса.
Я отъехал еще немного дальше и услышал, что она запела ровным, сильным, несколько резким, прямо крестьянским голосом, потом она вдруг умолкла. Я оглянулся и с вершины холма увидал ее,
стоявшую возле харловского зятя перед скошенным осьминником овса. Тот размахивал и указывал руками, а она не шевелилась. Солнце освещало ее высокую фигуру, и ярко голубел васильковый венок
на ее
голове.