Неточные совпадения
Городничий.
Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот
посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть
у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы
мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще!
смотри ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но
у меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что
у меня нет ни копейки.
Бобчинский. Ничего, ничего,
я так: петушком, петушком побегу за дрожками.
Мне бы только немножко в щелочку-та, в дверь этак
посмотреть, как
у него эти поступки…
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они
мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько
у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты
мне теперь!
Посмотрим, кто кого!
Да
смотри: ты! ты!
я знаю тебя: ты там кумаешься да крадешь в ботфорты серебряные ложечки, —
смотри,
у меня ухо востро!..
Я пошла на речку быструю,
Избрала
я место тихое
У ракитова куста.
Села
я на серый камушек,
Подперла рукой головушку,
Зарыдала, сирота!
Громко
я звала родителя:
Ты приди, заступник батюшка!
Посмотри на дочь любимую…
Понапрасну
я звала.
Нет великой оборонушки!
Рано гостья бесподсудная,
Бесплемянная, безродная,
Смерть родного унесла!
Подумавши, оставили
Меня бурмистром: правлю
яДелами и теперь.
А перед старым барином
Бурмистром Климку на́звали,
Пускай его! По барину
Бурмистр! перед Последышем
Последний человек!
У Клима совесть глиняна,
А бородища Минина,
Посмотришь, так подумаешь,
Что не найти крестьянина
Степенней и трезвей.
Наследники построили
Кафтан ему: одел его —
И сделался Клим Яковлич
Из Климки бесшабашного
Бурмистр первейший сорт.
Г-жа Простакова. Бог вас знает, как вы нынче судите.
У нас, бывало, всякий того и
смотрит, что на покой. (Правдину.) Ты сам, батюшка, других посмышленее, так сколько трудисся! Вот и теперь, сюда шедши,
я видела, что к тебе несут какой-то пакет.
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не
смотрите на то, что
у меня седые усы:
я могу!
я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка
у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
— А на что
мне тебя… гунявого? [Гуня́вый — гнусавый, в другом значении — плешивый, неуклюжий.] — отвечала Аленка, с наглостью
смотря ему в глаза, —
у меня свой муж хорош.
—
Смотрел я однажды
у пруда на лягушек, — говорил он, — и был смущен диаволом. И начал себя бездельным обычаем спрашивать, точно ли один человек обладает душою, и нет ли таковой
у гадов земных! И, взяв лягушку, исследовал. И по исследовании нашел: точно; душа есть и
у лягушки, токмо малая видом и не бессмертная.
—
Я больше тебя знаю свет, — сказала она. —
Я знаю этих людей, как Стива, как они
смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то
у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим.
Я этого не понимаю, но это так.
— Подайте чаю да скажите Сереже, что Алексей Александрович приехал. Ну, что, как твое здоровье? Михаил Васильевич, вы
у меня не были;
посмотрите, как на балконе
у меня хорошо, — говорила она, обращаясь то к тому, то к другому.
— Бетси говорила, что граф Вронский желал быть
у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не
смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё, как это ни трудно было ей. —
Я сказала, что
я не могу принять его.
— Однако надо написать Алексею, — и Бетси села за стол, написала несколько строк, вложила в конверт. —
Я пишу, чтоб он приехал обедать.
У меня одна дама к обеду остается без мужчины.
Посмотрите, убедительно ли? Виновата,
я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, — сказала она от двери, — а
мне надо сделать распоряжения.
Девушка, уже давно прислушивавшаяся
у ее двери, вошла сама к ней в комнату. Анна вопросительно взглянула ей в глаза и испуганно покраснела. Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что позвонили. Она принесла платье и записку. Записка была от Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утром к ней съедутся Лиза Меркалова и баронесса Штольц с своими поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. «Приезжайте хоть
посмотреть, как изучение нравов.
Я вас жду», кончала она.
— До свиданья, Иван Петрович. Да
посмотрите, не тут ли брат, и пошлите его ко
мне, — сказала дама
у самой двери и снова вошла в отделение.
— Ах, нисколько! Это щекотит Алексея и больше ничего; но он мальчик и весь
у меня в руках; ты понимаешь,
я им управляю как хочу. Он всё равно, что твой Гриша… Долли! — вдруг переменила она речь — ты говоришь, что
я мрачно
смотрю. Ты не можешь понимать. Это слишком ужасно.
Я стараюсь вовсе не
смотреть.
― А
я хорошо спал,
у меня теперь уж нет пота.
Посмотри, пощупай рубашку. Нет пота?
Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти
у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы на выстрел —
смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда;
я за ним.
Засверкали глазенки
у татарчонка, а Печорин будто не замечает;
я заговорю о другом, а он,
смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал
я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..
— Посмотри-ка, Бэла, — сказал
я, —
у тебя глаза молодые, что это за джигит: кого это он приехал тешить?..
Вообразите, что
у меня желчная горячка;
я могу выздороветь, могу и умереть; то и другое в порядке вещей; старайтесь
смотреть на
меня, как на пациента, одержимого болезнью, вам еще неизвестной, — и тогда ваше любопытство возбудится до высшей степени; вы можете надо
мною сделать теперь несколько важных физиологических наблюдений…
Я подошел к краю площадки и
посмотрел вниз, голова чуть-чуть
у меня не закружилась, там внизу казалось темно и холодно, как в гробе; мшистые зубцы скал, сброшенных грозою и временем, ожидали своей добычи.
Спустясь в середину города,
я пошел бульваром, где встретил несколько печальных групп, медленно подымающихся в гору; то были большею частию семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей; видно,
у них вся водяная молодежь была уже на перечете, потому что они на
меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись.
Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади,
посмотреть, есть ли
у них корм, и притом осторожность никогда не мешает:
у меня же была лошадь славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: «Якши тхе, чек якши!» [Хороша, очень хороша! (тюрк.)]
— Пожалуй,
я тебе дам девчонку; она
у меня знает дорогу, только ты
смотри! не завези ее,
у меня уже одну завезли купцы.
— Как? — сказал Тентетников,
смотря пристально в глаза Чичикову. — Вы хотите, чтобы <
я> продолжал бывать
у него после такого поступка?
Нужно заметить, что
у некоторых дам, —
я говорю
у некоторых, это не то, что
у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят
у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «
Посмотрите,
посмотрите, какой
у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!»
У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные
у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
«Вот,
посмотри, — говорил он обыкновенно, поглаживая его рукою, — какой
у меня подбородок: совсем круглый!» Но теперь он не взглянул ни на подбородок, ни на лицо, а прямо, так, как был, надел сафьяновые сапоги с резными выкладками всяких цветов, какими бойко торгует город Торжок благодаря халатным побужденьям русской натуры, и, по-шотландски, в одной короткой рубашке, позабыв свою степенность и приличные средние лета, произвел по комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой ноги.
Старушка
посмотрела на
меня с недоумением и любопытством, должно быть, не понимая, для чего
я спрашиваю
у нее это.
Я остановился
у двери и стал
смотреть; но глаза мои были так заплаканы и нервы так расстроены, что
я ничего не мог разобрать; все как-то странно сливалось вместе: свет, парча, бархат, большие подсвечники, розовая, обшитая кружевами подушка, венчик, чепчик с лентами и еще что-то прозрачное, воскового цвета.
—
Я сама, — говорила Наталья Савишна, — признаюсь, задремала на кресле, и чулок вывалился
у меня из рук. Только слышу
я сквозь сон — часу этак в первом, — что она как будто разговаривает;
я открыла глаза,
смотрю: она, моя голубушка, сидит на постели, сложила вот этак ручки, а слезы в три ручья так и текут. «Так все кончено?» — только она и сказала и закрыла лицо руками.
Я вскочила, стала спрашивать: «Что с вами?»
— Стойте, стойте! Дайте
мне разглядеть вас хорошенько, — продолжал он, поворачивая их, — какие же длинные на вас свитки! [Верхняя одежда
у южных россиян. (Прим. Н.В. Гоголя.)] Экие свитки! Таких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас!
я посмотрю, не шлепнется ли он на землю, запутавшися в полы.
—
Я не знаю, ваша ясновельможность, — говорил он, — зачем вам хочется
смотреть их. Это собаки, а не люди. И вера
у них такая, что никто не уважает.
В отчаянном желании Грэя он видел лишь эксцентрическую прихоть и заранее торжествовал, представляя, как месяца через два Грэй скажет ему, избегая
смотреть в глаза: «Капитан Гоп,
я ободрал локти, ползая по снастям;
у меня болят бока и спина, пальцы не разгибаются, голова трещит, а ноги трясутся.
«Вырастет, забудет, — подумал он, — а пока… не стоит отнимать
у тебя такую игрушку. Много ведь придется в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий человек пошутил с моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка!
Смотри, как сморило тебя, — полдня в лесу, в чаще. А насчет алых парусов думай, как
я: будут тебе алые паруса».
Я говорю: «Ну, Ассоль, это ведь такое твое дело, и мысли поэтому
у тебя такие, а вокруг
посмотри: все в работе, как в драке».
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор
посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру,
я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил
у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на
меня, все!
— Вы
у Капернаумова стоите! — сказал он,
смотря на Соню и смеясь. — Он
мне жилет вчера перешивал. А
я здесь, рядом с вами,
у мадам Ресслих, Гертруды Карловны. Как пришлось-то!
— Ба! да и ты… с намерениями! — пробормотал он,
посмотрев на нее чуть не с ненавистью и насмешливо улыбнувшись. —
Я бы должен был это сообразить… Что ж, и похвально; тебе же лучше… и дойдешь до такой черты, что не перешагнешь ее — несчастна будешь, а перешагнешь, — может, еще несчастнее будешь… А впрочем, все это вздор! — прибавил он раздражительно, досадуя на свое невольное увлечение. —
Я хотел только сказать, что
у вас, маменька,
я прощения прошу, — заключил он резко и отрывисто.
— Ате деньги…
я, впрочем, даже и не знаю, были ли там и деньги-то, — прибавил он тихо и как бы в раздумье, —
я снял
у ней тогда кошелек с шеи, замшевый… полный, тугой такой кошелек… да
я не
посмотрел на него; не успел, должно быть… Ну, а вещи, какие-то все запонки да цепочки, —
я все эти вещи и кошелек на чужом одном дворе, на В — м проспекте под камень схоронил, на другое же утро… Все там и теперь лежит…
— А вот ты не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня,
смотрела я на вас обоих, совершенный ты его портрет, и не столько лицом, сколько душою: оба вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные… Ведь не может быть, чтоб он эгоист был, Дунечка? а?.. А как подумаю, что
у нас вечером будет сегодня, так все сердце и отнимется!
Тысячу бы рублей в ту минуту
я дал, своих собственных, чтобы только на вас в свои глаза
посмотреть: как вы тогда сто шагов с мещанинишкой рядом шли, после того как он вам «убийцу» в глаза сказал, и ничего
у него, целых сто шагов, спросить не посмели!..
—
Я Родион Романыч Раскольников, бывший студент, а живу в доме Шиля, здесь в переулке, отсюда недалеко, в квартире нумер четырнадцать.
У дворника спроси…
меня знает. — Раскольников проговорил все это как-то лениво и задумчиво, не оборачиваясь и пристально
смотря на потемневшую улицу.
— Да ведь и
я знаю, что не вошь, — ответил он, странно
смотря на нее. — А впрочем,
я вру, Соня, — прибавил он, — давно уже вру… Это все не то; ты справедливо говоришь. Совсем, совсем, совсем тут другие причины!..
Я давно ни с кем не говорил, Соня… Голова
у меня теперь очень болит.
— Говорил? Забыл. Но тогда
я не мог говорить утвердительно, потому даже невесты еще не видал;
я только намеревался. Ну, а теперь
у меня уж есть невеста, и дело сделано, и если бы только не дела, неотлагательные, то
я бы непременно вас взял и сейчас к ним повез, — потому
я вашего совета хочу спросить. Эх, черт! Всего десять минут остается. Видите,
смотрите на часы; а впрочем,
я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то, в своем то есть роде, — куда вы? Опять уходить?
— Что ж, и ты
меня хочешь замучить! — вскричал он с таким горьким раздражением, с таким отчаянием во взгляде, что
у Разумихина руки опустились. Несколько времени он стоял на крыльце и угрюмо
смотрел, как тот быстро шагал по направлению к своему переулку. Наконец, стиснув зубы и сжав кулаки, тут же поклявшись, что сегодня же выжмет всего Порфирия, как лимон, поднялся наверх успокоивать уже встревоженную долгим их отсутствием Пульхерию Александровну.
И это точь-в-точь, как прежний австрийский гофкригсрат, [Гофкригсрат — придворный военный совет в Австрии.] например, насколько то есть
я могу судить о военных событиях: на бумаге-то они и Наполеона разбили и в полон взяли, и уж как там,
у себя в кабинете, все остроумнейшим образом рассчитали и подвели, а
смотришь, генерал-то Мак и сдается со всей своей армией, хе-хе-хе!
Катерина. Нет
у меня воли. Кабы была
у меня своя воля, не пошла бы
я к тебе. (Поднимает глаза и
смотрит на Бориса.)