— Знаю, родная, все знаю, — со вздохом ответил Герасим. — Только ты
смотри у меня, невестушка, не моги унывать… В отчаянье не вдавайся, духом бодрись, на света Христа уповай… Христос от нас, грешных, одной ведь только милости требует и только на нее милости свои посылает… Все пошлет он, милосердный, тебе, невестушка, и пашню, и дом справный, и скотинушку, и полные закрома…
Неточные совпадения
— Вы
у меня в дому все едино, что братня жена, невестка то есть. Так и
смотрю я на вас, Дарья Сергевна… Вы со
мной да с Дуней — одна семья.
— Человек
у меня есть. Для него спрашиваю, — ответил Доронин,
смотря на что-то в окошко.
— Постой, погоди, — остановил его Смолокуров. — Завтра явись ко
мне за расценочной ведомостью, поутру, часу в девятом, а теперь сейчас на баржи…
Смотри, на ярманке не загуляй; отсель прямо на караван… Да чтобы все
у меня было тихо. Понял?
— Напрасно, — насупившись, прошептал Смолокуров. — Как ему, сидя в Царицыне, знать здешни дела макарьевски?
Смотри, друг, не завалялось бы
у нас… Теперь-то согласен, а через два либо через три дня, ежели какая линия подойдет, может статься, и откажусь… Дело коммерческое. Сам не хуже
меня разумеешь.
— Так
смотри же ты
у меня, Зиновий Алексеич, прималчивай покамест, — после недолгого молчанья стал опять ему шептать Марко Данилыч.
— То-то, ты
у меня смотри, — молвил Смолокуров.
— Дела завтра… Или нет — послезавтра… Просить буду, в землю поклонюсь, ручки, ножки
у тебя расцелую!.. Ты ведь друг, так
смотри же выручай
меня… Выручай, Никита Сокровенный!.. Вся надежда на тебя.
— Нет, матушка. В Казани
я с весны не бывал, с весны не видел дома родительского… Да и что смотреть-то на него после дедушки?.. Сами изволите знать, каковы
у нас с дядей дела пошли, — отвечал Петр Степаныч. — В Петербург да в Москву ездил, а после того без малого месяц
у Макарья жить довелось.
—
У меня только и есть надежды, что на его милость. Тем только и живу, — слезным, умиленным взором
смотря на иконы, ответила Пелагея. — Не надеялись бы мы с Абрамом на милость Божию, давно бы сгибли да пропали…
— До его череды время еще довольно, — молвил Герасим. — Бог даст, и для Харламушки что-нибудь придумаем…
Смотри ж
у меня, братан, головы не вешай, домашних не печаль.
Да
смотри ты
у меня, чтобы в каждой избе и в каждой светлице хоть по одной подуборной было, клади уж, так и быть, две дюжины подуборных-то — разница в деньгах будет не больно великая…
— Что ты все хмуришься, голубка моя?.. Что осенним днем глядишь? — с нежностью спрашивал
у дочери Марко Данилыч, обнимая ее и целуя в лоб. —
Посмотрю я на тебя, ходишь ты ровно в воду опущенная… Что с тобой, моя ясынька?.. Не утай, молви словечко, что
у тебя на душе, мое сокровище.
— Не верите
мне, так
у Корнея Евстигнеича спросите, — сказал на то Хлябин. — Не
я один про Мокея Данилыча ему рассказывал, и тот казак, с коим мы из полону вышли, то же ему говорил. Да, опричь казака, есть и другие выходцы в Астрахани, и они то же самое скажут. А когда вышли мы на Русь, заявляли о себе станичному атаману. Билеты нам выдал. Извольте
посмотреть, — прибавил Хлябин, вынимая бумагу из-за пазухи.
— Пора отложить суету, время вступить вам на «путь».
Я сама в ваши годы пошла путем праведным, — понизив голос, сказала Варенька. — Однако пойдемте,
я вам сад покажу…
Посмотрите, какой
у нас хорошенький садик — цветов множество, дядя очень любит цветы, он целый день в саду, и мама тоже любит… Какие
у нас теплицы, какие растения — пойдемте,
я вам все покажу..
Оченно
мне гребтит, что ты, любезная дочка, возлюбленное мое рождение, отчуждена, живучи
у господ, от истинной святоотеческой древлеправославной веры —
смотри же
у меня, не вступай во двор козлищ, иже имут левое стояние перед Господом на Страшном суде.
— Тяжеленьки условия, Никита Федорыч, оченно даже тяжеленьки, — покачивая головой, говорил Марко Данилыч. — Этак, чего доброго, пожалуй, и покупателей вам не найти… Верьте моему слову — люди мы бывалые, рыбное дело давно нам за обычай. Еще вы с Дмитрием-то Петровичем на свет не родились, а
я уж давно всю Гребновскую вдоль и поперек знал… Исстари на ней по всем статьям повелось, что без кредита сделать дела нельзя.
Смотрите, не пришлось бы вам товар-от
у себя на руках оставить.
Есть
у меня довольно векселей —
смотрите, — люди верные: Водопьянов, Столбов, Сумбатов, а Веденеев за грош их не принимает.
— А вы не всяко лыко в строку, — хладнокровно и спокойно сказал им Патап Максимыч. — Зато ведь и не оставляет вас Марко Данилыч. Сейчас заходил
я в вашу стряпущую,
посмотрел, чем кормят вас. Такую пищу, братцы, не
у всякого хозяина найдете. В деревне-то живучи, поди, чать, такой пищи и во сне не видали… Полноте пустое городить… Принимайтесь с Богом за дело, а для́ ради моего приезда и первого знакомства вот вам красненькая. Пошабашивши, винца испейте. Так-то будет лучше.
— Вот где ты, милая Дунюшка, — раздался громкий и приветливый голос Марьи Ивановны. — С отцом Прохором!
Смотри, не пришлось бы
мне отвечать перед Марком Данилычем, что ты, живучи
у нас, познакомилась с православным священником, — ласково она промолвила.
— Ну, вот и с дочкой увиделись. Теперь надо успокоиться, не то, пожалуй, утомитесь, и тогда вам хуже будет. Заснуть извольте-ка. А вы, Авдотья Марковна, со
мной пожалуйте. Сосните хорошенько, Марко Данилыч, успокойтесь. Дочка приехала в добром здоровье, теперь нет вам ни тревоги, ни заботы из-за нее. Будьте спокойнее духом — это вам полезно. Прощайте, до свиданья. Завтра навещу;
смотрите же, будьте
у меня молодцом.
— То-то,
смотрите.
У меня на этот счет строго. Высшее начальство обратило внимание на вашего брата. А то и в самом деле очень много уж воли вы забрали, — проговорил, нахмурясь, городничий. — Так подайте объявление, а в день похорон
я побываю
у вас вот с господином стряпчим да еще, может быть, кое с кем из чиновных. А что дочь покойника?
— Ну вот на старости лет еще дочку Господь даровал. Все дочки да дочки! — обнимая Дуню, сказал, улыбаясь, до слез растроганный Чапурин. — Ин быть по-твоему. Здравствуй, дочка богоданная!
Смотри ж
у меня, нового отца слушаться, а он постарается, чтоб
у тебя было все цело и сохранно. И в обиду не дам тебя никому.
Неточные совпадения
Городничий.
Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот
посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть
у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы
мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще!
смотри ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но
у меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что
у меня нет ни копейки.
Бобчинский. Ничего, ничего,
я так: петушком, петушком побегу за дрожками.
Мне бы только немножко в щелочку-та, в дверь этак
посмотреть, как
у него эти поступки…
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они
мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько
у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты
мне теперь!
Посмотрим, кто кого!
Да
смотри: ты! ты!
я знаю тебя: ты там кумаешься да крадешь в ботфорты серебряные ложечки, —
смотри,
у меня ухо востро!..