Неточные совпадения
— Ты — крепостная
женщина! —
Савельюшка
сказал.
— Алексей Александрович, —
сказала она, взглядывая на него и не опуская глаз под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная
женщина, я дурная
женщина, но я то же, что я была, что я
сказала вам тогда, и приехала
сказать вам, что я не могу ничего переменить.
― Ты, кажется, представляешь себе всякую
женщину только самкой, une couveuse [наседкой,], —
сказал Степан Аркадьич.
— То есть как тебе
сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он ведет себя, как ведут себя все молодые люди. Il fait lа сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой
женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
— Я, напротив, полагаю, что эти два вопроса неразрывно связаны, —
сказал Песцов, — это ложный круг.
Женщина лишена прав по недостатку образования, а недостаток образования происходит от отсутствия прав. — Надо не забывать того, что порабощение
женщин так велико и старо, что мы часто не хотим понимать ту пучину, которая отделяет их от нас, — говорил он.
Да, —
сказал он, нежно, как
женщина, улыбаясь ему.
— Я больше тебя знаю свет, —
сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти
женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
— Ах, много! И я знаю, что он ее любимец, но всё-таки видно, что это рыцарь… Ну, например, она рассказывала, что он хотел отдать всё состояние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас
женщину из воды. Словом, герой, —
сказала Анна, улыбаясь и вспоминая про эти двести рублей, которые он дал на станции.
— Слова глупой
женщины, —
сказал он, — но для чего рисковать, вызывать…
— Всё равно, что я бы искал права быть кормилицей и обижался бы, что
женщинам платят, а мне не хотят, —
сказал старый князь.
— Она очень милая, очень, очень жалкая, хорошая
женщина, — говорил он, рассказывая про Анну, ее занятия и про то, что она велела
сказать.
— Какие
женщины! —
сказал Вронский, вспоминая Француженку и актрису, с которыми были в связи названные два человека.
— «Я знаю, что он хотел
сказать; он хотел
сказать: ненатурально, не любя свою дочь, любить чужого ребенка. Что он понимает в любви к детям, в моей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала? Но это желание сделать мне больно! Нет, он любит другую
женщину, это не может быть иначе».
— Весь город об этом говорит, —
сказала она. — Это невозможное положение. Она тает и тает. Он не понимает, что она одна из тех
женщин, которые не могут шутить своими чувствами. Одно из двух: или увези он ее, энергически поступи, или дай развод. А это душит ее.
Вронский в первый раз испытывал против Анны чувство досады, почти злобы за ее умышленное непонимание своего положения. Чувство это усиливалось еще тем, что он не мог выразить ей причину своей досады. Если б он
сказал ей прямо то, что он думал, то он
сказал бы: «в этом наряде, с известной всем княжной появиться в театре — значило не только признать свое положение погибшей
женщины, но и бросить вызов свету, т. е. навсегда отречься от него».
— Я тебе говорю, чтò я думаю, —
сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше
скажу: моя жена — удивительнейшая
женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Ах, гордость и гордость! —
сказала Дарья Александровна, как будто презирая его зa низость этого чувства в сравнении с тем, другим чувством, которое знают одни
женщины.
— Я одно
скажу, Алексей Александрович. Я знаю тебя эа отличного, справедливого человека, знаю Анну — извини меня, я не могу переменить о ней мнения — за прекрасную, отличную
женщину, и потому, извини меня, я не могу верить этому. Тут есть недоразумение, —
сказал он.
— Ты
сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал
женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех
женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Есть о ком думать! Гадкая, отвратительная
женщина, без сердца, —
сказала мать, не могшая забыть, что Кити вышла не за Вронского, a зa Левина.
— Я вчера
сказала, что мне совершенно всё равно, когда я получу и даже получу ли развод, —
сказала она покраснев. — Не было никакой надобности скрывать от меня. «Так он может скрыть и скрывает от меня свою переписку с
женщинами», подумала она.
— Это ужасно! —
сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! —
сказал он. — Дело еще не начато, как я понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся с моею женой, поговори с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная
женщина. Ради Бога поговори с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
— Да, но мужчина не может кормить, —
сказал Песцов, — а
женщина….
— Да о чем мы? —
сказал он, ужаснувшись пред выражением ее отчаянья и опять перегнувшись к ней и взяв ее руку и целуя ее. — За что? Разве я ищу развлечения вне дома? Разве я не избегаю общества
женщин?
— Нет, — перебила его графиня Лидия Ивановна. — Есть предел всему. Я понимаю безнравственность, — не совсем искренно
сказала она, так как она никогда не могла понять того, что приводит
женщин к безнравственности, — но я не понимаю жестокости, к кому же? к вам! Как оставаться в том городе, где вы? Нет, век живи, век учись. И я учусь понимать вашу высоту и ее низость.
— Сколько таких Англичан, столько же и
женщин будет чиновников, —
сказал уже Сергей Иванович.
Я видела только его и то, что семья расстроена; мне его жалко было, но, поговорив с тобой, я, как
женщина, вижу другое; я вижу твои страдания, и мне, не могу тебе
сказать, как жаль тебя!
— Да, вот эта
женщина, Марья Николаевна, не умела устроить всего этого, —
сказал Левин. — И… должен признаться, что я очень, очень рад, что ты приехала. Ты такая чистота, что… — Он взял ее руку и не поцеловал (целовать ее руку в этой близости смерти ему казалось непристойным), а только пожал ее с виноватым выражением, глядя в ее просветлевшие глаза.
— Ах перестань! Христос никогда бы не
сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим
женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
— Итак, я продолжаю, —
сказал он, очнувшись. — Главное же то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет со мною, что у меня будут наследники, — а этого у меня нет. Представьте себе положение человека, который знает вперед, что дети его и любимой им
женщины не будут его, а чьи-то, кого-то того, кто их ненавидит и знать не хочет. Ведь это ужасно!
― Как я рад, ―
сказал он, ― что ты узнаешь ее. Ты знаешь, Долли давно этого желала. И Львов был же у нее и бывает. Хоть она мне и сестра, ― продолжал Степан Аркадьич, ― я смело могу
сказать, что это замечательная
женщина. Вот ты увидишь. Положение ее очень тяжело, в особенности теперь.
— Ах, что говорить! —
сказала графиня, махнув рукой. — Ужасное время! Нет, как ни говорите, дурная
женщина. Ну, что это за страсти какие-то отчаянные! Это всё что-то особенное доказать. Вот она и доказала. Себя погубила и двух прекрасных людей — своего мужа и моего несчастного сына.
— Вот я и прочла твое письмо, —
сказала Кити, подавая ему безграмотное письмо. — Это от той
женщины, кажется, твоего брата… —
сказала она. — Я не прочла. А это от моих и от Долли. Представь! Долли возила к Сарматским на детский бал Гришу и Таню; Таня была маркизой.
— Но если
женщины, как редкое исключение, и могут занимать эти места, то, мне кажется, вы неправильно употребили выражение «правà». Вернее бы было
сказать: обязанности. Всякий согласится, что, исполняя какую-нибудь должность присяжного, гласного, телеграфного чиновника, мы чувствуем, что исполняем обязанность. И потому вернее выразиться, что
женщины ищут обязанностей, и совершенно законно. И можно только сочувствовать этому их желанию помочь общему мужскому труду.
— Я нахожу только странным, что
женщины ищут новых обязанностей, —
сказал Сергей Иванович, — тогда как мы, к несчастью, видим, что мужчины обыкновенно избегают их.
— Типун вам на язык, —
сказала вдруг княгиня Мягкая, услыхав эти слова. — Каренина прекрасная
женщина. Мужа ее я не люблю, а ее очень люблю.
― Удивительно! ― говорил густой бас Песцова. ― Здравствуйте, Константин Дмитрич. В особенности образно и скульптурно, так
сказать, и богато красками то место, где вы чувствуете приближение Корделии, где
женщина, das ewig Weibliche, [вечно женственное,] вступает в борьбу с роком. Не правда ли?
— К чему тут еще Левин? Не понимаю, зачем тебе нужно мучать меня? Я
сказала и повторяю, что я горда и никогда, никогда я не сделаю того, что ты делаешь, — чтобы вернуться к человеку, который тебе изменил, который полюбил другую
женщину. Я не понимаю, не понимаю этого! Ты можешь, а я не могу!
— Ах, она гадкая
женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог
сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
Увидав, что
женщина, стоявшая в дверях, двинулась было итти, он крикнул ей: «Постой, я
сказал».
— Я? я хорошенькую
женщину, —
сказал Облонский.
— Обязанности сопряжены с правами; власть, деньги, почести: их-то ищут
женщины, —
сказал Песцов.
— Глянь-ка. Эта в портках
женщина? —
сказал один из них, указывая на садившегося на дамское седло Васеньку Весловского.
— Да, но
женщины с тенью обыкновенно дурно кончают, —
сказала приятельница Анны.
— Может быть. Но ты вспомни, что я
сказал тебе. И еще:
женщины все материальнее мужчин. Мы делаем из любви что-то огромное, а они всегда terre-à-terre. [будничны.]
― Оскорблять можно честного человека и честную
женщину, но
сказать вору, что он вор, есть только la constatation d'un fait. [установление факта.]
— Ведь он уж стар был, —
сказал он и переменил разговор. — Да, вот поживу у тебя месяц, два, а потом в Москву. Ты знаешь, мне Мягков обещал место, и я поступаю на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. — Ты знаешь, я удалил эту
женщину.
— Ну, нет, —
сказала графиня, взяв ее за руку, — я бы с вами объехала вокруг света и не соскучилась бы. Вы одна из тех милых
женщин, с которыми и поговорить и помолчать приятно. А о сыне вашем, пожалуйста, не думайте; нельзя же никогда не разлучаться.
— Я давно хотела и непременно поеду, —
сказала Долли. — Мне ее жалко, и я знаю ее. Она прекрасная
женщина. Я поеду одна, когда ты уедешь, и никого этим не стесню. И даже лучше без тебя.
— Приеду когда-нибудь, —
сказал он. — Да, брат,
женщины, — это винт, на котором всё вертится. Вот и мое дело плохо, очень плохо. И всё от
женщин. Ты мне
скажи откровенно, — продолжал он, достав сигару и держась одною рукой зa бокал, — ты мне дай совет.