Неточные совпадения
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По-прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей;
Раскаяться во мне нет
силы,
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности
грехи,
Как Богдановича стихи.
Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы моей;
Я слово дал, и что ж? ей-ей,
Теперь готов уж отказаться.
Я знаю: нежного Парни
Перо не в моде в наши дни.
— Мой
грех! — повторила она прямо грудью, будто дохнула, — тяжело, облегчи, не снесу! — шепнула потом, и опять выпрямилась и пошла в гору, поднимаясь на обрыв, одолевая крутизну нечеловеческой
силой, оставляя клочки платья и шали на кустах.
Вера, по настоянию бабушки (сама Татьяна Марковна не могла), передала Райскому только глухой намек о ее любви, предметом которой был Ватутин, не сказав ни слова о «
грехе». Но этим полудоверием вовсе не решилась для Райского загадка — откуда бабушка, в его глазах старая девушка, могла почерпнуть
силу, чтоб снести, не с девическою твердостью, мужественно, не только самой — тяжесть «беды», но успокоить и Веру, спасти ее окончательно от нравственной гибели, собственного отчаяния.
— Бог посетил, не сама хожу. Его
сила носит — надо выносить до конца. Упаду — подберите меня… Мой
грех! — шепнула потом и пошла дальше.
А Татьяна Марковна старалась угадывать будущее Веры, боялась, вынесет ли она крест покорного смирения, какой судьба, по ее мнению, налагала, как искупление за «
грех»? Не подточит ли сломленная гордость и униженное самолюбие ее нежных, молодых
сил? Излечима ли ее тоска, не обратилась бы она в хроническую болезнь?
Мы должны заставить поверить в нас, в
силу нашей национальной воли, в чистоту нашего национального сознания, заставить увидеть нашу «идею», которую мы несем миру, заставить забыть и простить исторические
грехи нашей власти.
Революция в значительной степени есть расплата за
грехи прошлого, есть знак того, что не было творческих духовных
сил для реформирования общества.
Тогда каждый из вас будет в
силах весь мир любовию приобрести и слезами своими мировые
грехи омыть…
«Я не стыжусь тебе признаться, — писал мне 26 января 1838 один юноша, — что мне очень горько теперь. Помоги мне ради той жизни, к которой призвал меня, помоги мне своим советом. Я хочу учиться, назначь мне книги, назначь что хочешь, я употреблю все
силы, дай мне ход, — на тебе будет
грех, если ты оттолкнешь меня».
Мой вопрос и заключается в том, может ли исходить благостная
сила, преодолевающая подавленность
грехом, и от человека, может ли человек оправдать себя не только покорностью высшей
силе, но и своим творческим подъемом.
Искупление творения, освобождение от
греха и спасение совершается не слабыми и порабощенными человеческими
силами, не естественными
силами, и мистической диалектикой Троичности, соединяющей Творца и творение, преодолевающей трагедию свободы
греха.
Языческое государство не может и не должно быть упразднено и отвергнуто, его функция остается в
силе, пока
грех и зло лежат на дне человеческой природы, но государство должно быть разоблачено как язычески-ветхозаветное, а не христиански-новозаветное.
Рационалистический разрыв до тех пор будет в
силе, пока не вырван будет корень
греха.
Для религиозного сознания ясно, что должна быть создана космическая возможность спасения; человечество должно оплодотвориться божественной благодатью: в мире должен совершиться божественный акт искупления, победы над
грехом, источником рабства, победы, по
силе своей равной размерам содеянного преступления.
Все разрушительные смертоносные
силы природы в
грехе зачались и бороться с ними нужно как со злом.
Силой божественной любви Христос возвращает миру и человечеству утраченную в
грехе свободу, освобождает человечество из плена, восстанавливает идеальный план творения, усыновляет человека Богу, утверждает начало богочеловечности, как оно дано в идее космоса.
Ощущение и сознание вечной гибели от
греха и вечного спасения от Христа стали определяющей
силой истории.
— И тоже тебе нечем похвалиться-то: взял бы и помог той же Татьяне. Баба из последних
сил выбилась, а ты свою гордость тешишь. Да что тут толковать с тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к отцу Акакию и веди его сюда, да чтобы крест с собой захватил: разрешительную молитву надо сказать и отчитать проклятие-то. Будет Господа гневить… Со своими
грехами замаялись, не то что других проклинать.
Мы вот тут сидим в лесу да
грехи свои отмаливаем, а наши же наставники да наставницы большую
силу забирают у милостивцев, и на заводах, и в городу.
— Мы из миру-то в леса да в горы бежим спасаться, — повествовала Таисья своим ласковым речитативом, — а грех-то уж поперед нас забежал… Неочерпаемая
сила этого
греха! На што крепка была наша старая вера, а и та пошатилась.
Как голодные волки рыщут поморцы и большую
силу забирают через своих баб, потому как у них явный брак считается за самый большой
грех, а тайный блуд прощается.
А между тем пока ее ветхое тело еще упорствовало, пока грудь еще мучительно вздымалась под налегшей на нее леденящей рукою, пока ее не покинули последние
силы, — старушка все крестилась и все шептала: «Господи, отпусти мне
грехи мои», — и только с последней искрой сознания исчезло в ее глазах выражение страха и ужаса кончины.
Такое грозное вступление не обещало ничего доброго, и Родион Антоныч совсем съежился, как человек, поставленный на барьер, прямо под дуло пистолета своего противника. Но вместе с тем у него мелькало сознание того, что он является козлом отпущения не за одни свои
грехи. Последнее придавало ему
силы и слабую надежду на возможность спасения.
— Что говорить, батюшка, — повторил и извозчик, — и в молитве господней, сударь, сказано, — продолжал он, — избави мя от лукавого, и священники нас, дураков, учат: «Ты, говорит, только еще о
грехе подумал, а уж ангел твой хранитель на сто тысяч верст от тебя отлетел — и вселилась в тя нечистая
сила: будет она твоими ногами ходить и твоими руками делать; в сердце твоем, аки птица злобная, совьет гнездо свое…» Учат нас, батюшка!
Пока во мне останется хоть капелька крови, пока не высохли слезы в глазах и бог терпит
грехам моим, я ползком дотащусь, если не хватит
сил дойти, до церковного порога; последний вздох отдам, последнюю слезу выплачу за тебя, моего друга.
— Если б я подождала тебя, — прошептала она, — у меня недостало бы
силы… ты не пустил бы меня… довольно и так
греха на мне, Никита Романыч…
Человек, наученный церковью тому кощунственному учению о том, что человек не может спастись своими
силами, а что есть другое средство, неизбежно будет прибегать к этому средству, а не к своим
силам, на которые, его уверяют,
грех надеяться. Учение церковное — всякое, с своим искуплением и таинствами, исключает Христово учение, тем более учение православное с своим идолопоклонством.
Но не говоря уже о
грехе обмана, при котором самое ужасное преступление представляется людям их обязанностью, не говоря об ужасном
грехе употребления имени и авторитета Христа для узаконения наиболее отрицаемого этим Христом дела, как это делается в присяге, не говоря уже о том соблазне, посредством которого губят не только тела, но и души «малых сих», не говоря обо всем этом, как могут люди даже в виду своей личной безопасности допускать то, чтобы образовывалась среди них, людей, дорожащих своими формами жизни, своим прогрессом, эта ужасная, бессмысленная и жестокая и губительная
сила, которую составляет всякое организованное правительство, опирающееся на войско?
Когда он впервые рассказал ей о своем
грехе с Палагой и о том, как отец убил мачеху, — он заметил, что женщина слушала его жадно, как никогда ещё, глаза её блестели тёмным огнём и лицо поминутно изменялось. И вдруг по скорбному лицу покатились слёзы, а голова медленно опустилась, точно кто-то
силою согнул шею человека против воли его.
— Что ты — и все вы — говорите человеку? Человек, — говорите вы, — ты плох, ты всесторонне скверен, ты погряз во
грехах и скотоподобен. Он верит вам, ибо вы не только речами, но и поступками свидетельствуете ваше отрицание доброго начала в человеке, вы отовсюду внушаете ему безнадёжность, убеждая его в неодолимой
силе зла, вы в корне подрываете его веру в себя, в творящее начало воли его, и, обескрылив человека, вы, догматики, повергаете его ещё глубже в грязь.
Татьяна Власьевна заговорила о
силе покаяния и молитвы, которые спасают закоснелых в
грехе грешников.
Назад из Рыбинска до Утки-Майны оба старика спускались в лодке, так как
грехом считали ездить «на нечистой
силе, пароходе, чертовой водяной телеге, колеса на которой крутят души грешных утопленников».
Неприметно, мало-помалу, рассеется это недовольство собою, эта презрительная недоверчивость к собственным
силам, твердости воли и чистоте помышлений — эта эпидемия нашего века, эта черная немочь души, чуждая здоровой натуре русского человека, но заглядывающая и к нам за
грехи наши…
Как ни подкреплял себя молодой рыбак мыслью, что поступком своим освободил старика отца от неправого дела, освободил его от
греха тяжкого, как ни тверда была в нем вера в провидение, со всем тем он не в
силах удержать слез, которые сами собою текут по молодым щекам его…
— Ничего из этого не будет, только обременю вас, — сказал он, — надо самому хлопотать как-нибудь. Пока глаза мои видят, пока терпит господь
грехам —
сил не отымает, буду трудиться. Старее меня есть на свете, и те трудятся, достают себе хлебец. Должон и я сам собою пробавляться… Может статься, приведет господь, люди добрые не оставят, вам еще пригожусь на что-нибудь… Полно, дочка, сокрушаться обо мне, старике: самую что ни на есть мелкую пташку не оставляет господь без призрения — и меня не оставит!..
— Нет, матушка, — отвечал обыкновенно дядя Аким глубоко огорченным тоном, — господь терпит пока
грехам —
силы не отымает. Одним разве наказал меня, грешного…
Страх, сомнения, мысль о
грехе и о людском суде — все это приходит ей в голову, но уже не имеет над нею
силы; это уж так, формальности, для очистки совести.
Он вспоминал речи старика о
грехе, думал о
силе веры его в милосердие бога, и — старик возбуждал в нем чувство, близкое к уважению.
— Молчал бы! — крикнул Ананий, сурово сверкая глазами. — Тогда
силы у человека больше было… по
силе и
грехи! Тогда люди — как дубы были… И суд им от господа будет по
силам их… Тела их будут взвешены, и измерят ангелы кровь их… и увидят ангелы божии, что не превысит
грех тяжестью своей веса крови и тела… понимаешь? Волка не осудит господь, если волк овцу пожрет… но если крыса мерзкая повинна в овце — крысу осудит он!
— Эх, Иван Архипович! — сказал купец, — на что заране так крушиться? Отчаяние — смертный
грех, батюшка! Почему знать, может быть, и сожительницам сыновья ваши выздоровеют. А если господь пошлет горе, так он же даст
силу и перенести его. А вы покамест все надежды не теряйте: никто как Бог.
По
силе производимого ею впечатления с нею не мог соперничать даже ее товарищ, хотя это был экземпляр, носивший, кроме шарманки, чахотку в груди и следы всех страданий, которыми несчастнейший из жидов участвует с банкиром Ротшильдом в искуплении
грехов падшего племени Израиля.
Писал Домнин муж отцу, что Гришка живет в Харькове у дворничихи, вдовы, замест хозяина; что вдова эта хоть и немолодая, но баба в
силах; дело у них не без
греха, и Гришка домой идти не хочет.
Пётр ничего не сказал ему, даже не оглянулся, но явная и обидная глупость слов дворника возмутила его. Человек работает, даёт кусок хлеба не одной сотне людей, день и ночь думает о деле, не видит, не чувствует себя в заботах о нём, и вдруг какой-то тёмный дурак говорит, что дело живёт своей
силой, а не разумом хозяина. И всегда человечишка этот бормочет что-то о душе, о
грехе.
Не в
силе он — ибо продолжает велий
грех прелюбодеяния, за него же люди изгнаны господом из садов райских!
— Помоги, — говорю, — господи, и научи мя, да не потеряю путей твоих и да не угрязнет душа моя во
грехе! Силён ты и многомилостив, сохрани же раба твоего ото зла и одари крепостью в борьбе с искушением, да не буду попран хитростию врага и да не усумнюсь в
силе любви твоей к рабу твоему!
— Ребёночка хочу… Как беременна-то буду, выгонят меня! Нужно мне младенца; если первый помер — другого хочу родить, и уж не позволю отнять его, ограбить душу мою! Милости и помощи прошу я, добрый человек, помоги
силой твоей, вороти мне отнятое у меня… Поверь, Христа ради, — мать я, а не блудница, не
греха хочу, а сына; не забавы — рождения!
Но вышло как-то так, что хоть я и признал сатану, а не поверил в него и не убоялся; служил он для меня объяснением бытия зла, но в то же время мешал мне, унижая величие божие. Старался я об этом не думать, но Титов постоянно наводил меня на мысли о
грехе и
силе дьявола.
Быть избранником, служить вечной правде, стоять в ряду тех, которые на несколько тысяч лет раньше сделают человечество достойным царствия божия, то есть избавят людей от нескольких лишних тысяч лет борьбы,
греха и страданий, отдать идее все — молодость,
силы, здоровье, быть готовым умереть для общего блага, — какой высокий, какой счастливый удел!
— Видите, какие вы стали неблагодарные, Мирон Осипович! А вспомните, как вы посватались за меня и даже в первые годы супружеской жизни нашей вы всегда хвалили, что я большая мастерица приготовлять, солить и коптить языки; а теперь уже, через восемнадцать лет, упрекаете меня явно, что я в языках
силы не знаю.
Грех вам, Мирон Осипович, за такую фальшь! — И маменька чуть не заплакали: так им было обидно!
Афоня. Батюшки!
Сил моих нет! Как тут жить на свете? За
грехи это над нами! Ушла от мужа к чужому. Без куска хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я плачу, а кровью. Отогрели мы змею на своей груди. (Прислоняется к забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.