Неточные совпадения
Я пошла
на речку быструю,
Избрала я место тихое
У ракитова куста.
Села я
на серый камушек,
Подперла рукой головушку,
Зарыдала, сирота!
Громко я звала родителя:
Ты приди, заступник батюшка!
Посмотри
на дочь любимую…
Понапрасну я звала.
Нет
великой оборонушки!
Рано гостья бесподсудная,
Бесплемянная, безродная,
Смерть родного унесла!
— Вот видите, — заметил Марк, — однако вас учили, нельзя прямо
сесть за фортепиано да заиграть. Плечо у вас
на портрете и криво, голова
велика, а все же надо выучиться держать кисть в руке.
Я
на прошлой неделе заговорила было с князем — вым о Бисмарке, потому что очень интересовалась, а сама не умела решить, и вообразите, он
сел подле и начал мне рассказывать, даже очень подробно, но все с какой-то иронией и с тою именно нестерпимою для меня снисходительностью, с которою обыкновенно говорят «
великие мужи» с нами, женщинами, если те сунутся «не в свое дело»…
— Поган есмь, а не свят. В кресла не
сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел отец Ферапонт. — Ныне людие веру святую губят. Покойник, святой-то ваш, — обернулся он к толпе, указывая перстом
на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал. Вот они и развелись у вас, как пауки по углам. А днесь и сам провонял. В сем указание Господне
великое видим.
Пустотелов выходит
на балкон,
садится в кресло и отдыхает. День склоняется к концу, в воздухе чувствуется роса, солнце дошло до самой окраины горизонта и, к
великому удовольствию Арсения Потапыча,
садится совсем чисто. Вот уж и стадо гонят домой; его застилает громадное облако пыли, из которого доносится блеянье овец и мычанье коров. Бык, в качестве должностного лица, идет сзади. Образцовый хозяин зорко всматривается в даль, и ему кажется, что бык словно прихрамывает.
В это время уже не трудно подъезжать к рассеянным парам кряковных уток и часто еще удобнее подходить или подкрадываться из-за чего-нибудь: куста, берега, пригорка, ибо утка, замышляющая гнездо или начавшая нестись, никогда не
садится с селезнем
на открытых местах, а всегда в каком-нибудь овражке, около кустов, болота, камыша или некошеной травы: ей надобно обмануть селезня, несмотря
на его бдительность: надобно спрятаться, проползти иногда с полверсты, потом вылететь и
на свободе начать свое
великое дело, цель, к которой стремится все живущее.
— Я, брат, точно, сердит. Сердит я раз потому, что мне дохнуть некогда, а людям все пустяки
на уме; а то тоже я терпеть не могу, как кто не дело говорит. Мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право,
великое слово тебе говорю, дороги никуда не знают, без нашего брата не найдут ее никогда. Всё будут кружиться, и все
сесть будет некуда.
— Ловят, но откупаются. Вот она!.. Матушка наша Учня
великая! — присовокупил старик, показывая
на открывшееся вдруг из лесу огромное
село, в котором, между прочим, виднелось несколько каменных домов, и вообще все оно показалось Вихрову как-то необыкновенно плотно и прочно выстроенным.
В
селе Г., где сам граф изволил жить, был огромный,
великий домина, флигеля для приезду, театр, особая кегельная галерея, псарня, живые медведи
на столбу сидели, сады, свои певчие концерты пели, свои актеры всякие сцены представляли; были свои ткацкие, и всякие свои мастерства содержались; но более всего обращалось внимания
на конный завод.
— Завтра утром, когда тень от острова коснется мыса Чиу-Киу,
садитесь в пироги и спешно плывите
на бледнолицых. Грозный бог войны,
великий Коокама, сам предаст белых дьяволов в ваши руки. Меня же не дожидайтесь. Я приду в разгар битвы.
Народится ли вновь
на святой Руси
Та живая душа, тот
великий дух,
Чтоб от моря до моря, по всем степям,
Вдоль широкой реки, в глубине лесной
По проселкам, по
селам, по всем городам
Пронеслась эта песня, как божий гром,
И чтоб вся-то Русь православная,
Откликаючись, встрепенулася!
— В таком случае, mesdames, — сказал между тем Углаков,
садясь с серьезнейшей миной перед дамами и облокачиваясь
на черного дерева столик, — рассудите вы, бога ради, меня с
великим князем: иду я прошлой осенью по Невскому в калошах, и иду нарочно в тот именно час, когда знаю, что
великого князя непременно встречу…
По окончании пения
великий мастер снова ударил троекратно по гробу, а за ним повторили то же и надзиратели.
Великий мастер,
сев снова
на свой стул, произнес...
—
Садись на коня, скачи к князю Серебряному, отвези ему поклон и скажи, что прошу отпраздновать сегодняшний день: царь-де пожаловал меня милостию
великою, изволил-де снять с меня свою опалу!
— Дали ему гривну
на дорогу и отпустили, — ответил Поддубный. — Тут попался нам мужик, рассказал, что еще вчера татары напали
на деревню и всю выжгли. Вскоре мы сами перешли
великую сакму: сметили, по крайнему счету, с тысячу лошадей. А там идут другие мужики с бабами да с детьми, воют да голосят: и наше-де
село выжгла татарва, да еще и церковь ограбили, порубили святые иконы, из риз поделали чепраки…
И, узнав о том, царь вошел в ярость
великую, приказал Морозову отойти от очей своих и отпустить седые волосы, доколе не сымется с него опала. И удалился от двора боярин; и ходит он теперь в смирной одежде, с бородою нечесаною, падают седые волосы
на крутое чело. Грустно боярину не видать очей государевых, но не опозорил он своего роду, не
сел ниже Годунова!
Все четверо выходят вместе;
Руслан уныньем как убит;
Мысль о потерянной невесте
Его терзает и мертвит.
Садятся на коней ретивых;
Вдоль берегов Днепра счастливых
Летят в клубящейся пыли;
Уже скрываются вдали;
Уж всадников не видно боле…
Но долго всё еще глядит
Великий князь в пустое поле
И думой им вослед летит.
В марте месяце сего года, в проезд чрез наш город губернатора, предводителем дворянства было праздновано торжество, и я, пользуясь сим случаем моего свидания с губернатором, обратился к оному сановнику с жалобой
на обременение помещиками крестьян работами в воскресные дни и даже в двунадесятые праздники и говорил, что таким образом
великая бедность народная еще более увеличивается, ибо по целым
селам нет ни у кого ни ржи, ни овса…
— Мир, мир и мир, и
на все стороны мир — вот что должно быть нашей задачей в данную минуту, потому что concordia parva res crescunt — малые вещи становятся
великим согласием, — вот что читается
на червонце, а мы это забываем, и зато у нас нет ни согласия, ни червонцев. Вот вам и тема;
садитесь и пишите!
Пепел.
Велика радость! Вы не токмо всё мое хозяйство, а и меня, по доброте моей, в кабаке пропьете… (
Садится на нары.) Старый черт… разбудил… А я — сон хороший видел: будто ловлю я рыбу, и попал мне — огромаднейший лещ! Такой лещ, — только во сне эдакие и бывают… И вот я его вожу
на удочке и боюсь, — леса оборвется! И приготовил сачок… Вот, думаю, сейчас…
Николя лучше, чем отец его, понимал почтенного правителя дел и, догадываясь, что тот был дурак
великий, нисколько с ним не церемонился и даже, когда Феодосий Иваныч приходил к ним обедать и, по обыкновению своему, в ожидании, пока
сядут за стол, ходил, понурив голову, взад и вперед по зале, Николя вдруг налетал
на него, схватывал его за плечи и перепрыгивал ему через голову: как гимнаст, Николя был превосходный!
«Река тронулась…» — передается из уст в уста, и все
село, от мала до
велика, выхлынет
на берег, какова бы ни была погода, и долго, долго стоят пестрые, кое-как одетые толпы, смотрят, любуются, сопровождая каждое движение льда своими предположениями или веселыми возгласами.
Бритые гранды, которых я застал в зале государственного совета
великое множество, были народ очень умный, и когда я сказал: «Господа, спасем луну, потому что земля хочет
сесть на нее», то все в ту же минуту бросились исполнять мое монаршее желание, и многие полезли
на стену, с тем чтобы достать луну; но в это время вошел
великий канцлер.
Он
сел на гордого коня, блеснул мечом — и войско двинулось, громко взывая: «Кто против бога и
великого Новаграда!» Знамена развевались, оружие гремело и сверкало, земля стонала от конского топота — и в облаках пыли сокрылись грозные тысячи.
Через два дня он уже был дома, в своей избенке, к
великому изумлению солдатки, которую туда
поселили. Помолясь перед образами, тотчас же отправился он к старосте. Староста сначала было удивился; но сенокос только что начинался: Герасиму, как отличному работнику, тут же дали косу в руки, — и пошел косить он по-старинному, косить так, что мужиков только пробирало, глядя
на его размахи да загребы…
— Всех, молодец, били! И баб тоже! Насильничали солдатишки над ними. Девок-то перепортили почитай что всех. Была после этого
на селе у нас
великая скорбь, и днями летними люди жили, как зимнею ночью: все, до крови битые и кровно обиженные, прятались друг от друга, — зазорно было видеть скорбные человечьи глаза-то!
Обернулся Опанас в одну сторону, в другую… видит — никого в церкви нет. Влез он
на лесенку и протянул руку. И ледве он доторкнулся рукой до намиста, — загремел гром, заблискала блискавица и вся церковь, как стояла, так и провалилась скризь землю… Сбежались из
села люди, смотрят, а
на месте церкви стоит
великое озеро, а в озере колокол звонит…
Еремка. Я и
на пол
сяду, коли места нет, не
велик барии. (
Садится и запевает.)
— Совсем было поели и лошадей и нас всех, — сказал Патап Максимыч. — Сродясь столь
великой стаи не видывал. Лесом ехали, и набралось этого зверья видимо-невидимо, не одна сотня, поди, набежала. Мы
на месте стали… Вперед ехать страшно — разорвут… А волки кругом так и рыщут, так и прядают, да
сядут перед нами и, глядя
на нас, зубами так и щелкают… Думалось, совсем конец пришел…
Через
великую силу взобралась она
на высокое крутое крыльцо часовни.
На паперти присела
на скамейку и маленько вздохнула. Затем вошла в часовню, сотворила уставной семипоклонный начал, замолитвовала начи́н часов и
села на свое игуменское место, преклонясь
на посох, окрашенный празеленью с золотыми разводами…
Верит народ, что
Велик Гром Гремучий каждую весну поднимается от долгого сна и,
сев на кóней своих — сизые тучи, — хлещет золотой вожжой — палючей молоньей — Мать-Сыру Землю…
Выскочил
на полянку большой русак, стал охорашиваться. Старая сова посмотрела
на русака и
села на сук, а молодая сова говорит: «Что ж ты зайца не ловишь?» Старая говорит: «Не по силам —
велик русак: ты в него вцепишься, а он тебя уволочет в чащу». А молодая сова говорит: «А я одной лапой вцеплюсь, а другой поскорее за дерево придержусь».
— Куда мне с вами, батюшка! — повысив голос, сказала Аграфена Ивановна. — Мне ль, убогой, таких гостей принимать?.. И подумать нельзя! И не приборно-то у меня и голодно. Поезжайте дальше по
селу, родимые, — много там хороших домов и богатых, в каждый вас с
великим удовольствием пустят, а не то
на площади, супротив церкви, постоялый двор. Туда въезжайте — хороший постоялый двор, чистый, просторный, и там во всем будет вам уваженье. А с меня, сироты, чего взять? С корочки
на корочку, любезный, перебиваемся.
Там, задрав ноги кверху и ловя рукой мух, осыпавших потолок и стены, лежал спиной
на лавке, в одной рубахе, раскосмаченный дьякон Мемнон и во всю мочь распевал
великий прокимен первого гласа: «Кто Бог велий, яко Бог наш…» Прерывал он пение только руганью, когда муха
садилась ему
на лицо либо залезала в нос или в уста, отверстые ради славословия и благочестного пения.
Лодка
велика. Кладут в нее сначала пудов двадцать почты, потом мой багаж, и всё покрывают мокрыми рогожами… Почтальон, высокий пожилой человек,
садится на тюк, я —
на свой чемодан. У ног моих помещается маленький солдатик, весь в веснушках. Шинель его хоть выжми, и с фуражки за шею течет вода.
— Светильник без масла долго не горит? — спросила она шепотом Подозерова,
садясь возле него
на свое прежнее место. Советую помнить, что я сказала: и в поцелуях, и в объятиях ум имеет
великое значение! А теперь, господа, — добавила она громко, — пьем за здоровье того, кто за кого хочет, и простите за плохой ужин, каким я вас накормила.
Мы шли по белой дороге, Я и Моя тень, останавливались и снова шли. Я
сел на камень при дороге, и черная тень спряталась за моей спиною. И здесь
великое спокойствие снизошло
на землю,
на мир, и моего холодного лба коснулся холодный поцелуй луны.
—
Сядьте,
сядьте! — усаживал ее Теркин, не выпуская ее рук из своих. — Лгать не умеете! Милая… Вы ведь ребеночек. Дитятко! — так
на деревне говорят. Не то что мы все,
великие грешники!
Три странствующих актера — Смирнов, Попов и Балабайкин шли в одно прекрасное утро по железнодорожным шпалам и нашли бумажник. Раскрыв его, они, к
великому своему удивлению и удовольствию, увидели в нем двадцать банковых билетов, шесть выигрышных билетов 2-го займа и чек
на три тысячи. Первым делом они крикнули «ура», потом же
сели на насыпи и стали предаваться восторгам.
Они
сели именно как раз, когда в городе звонили к вечерне и горожане, низко раскланиваясь друг с другом, тянулись в церкви исповедоваться, так как описываемое мною событие происходило в пятницу
на шестой неделе
Великого поста.
— Перед самым отъездом твоим,
великий государь, прибыл в слободу гонец из Костромы, от воеводы князя Темникова, с грамотой; ты уж
на коня
садился, так я взялся тебе передать эту грамоту.
По окончании богослужения
великий князь снова
сел на трон, а слуги стали накрывать столы: один для
великого князя и князей Верейских, другой, названный окольничьим, для избранных и ближних бояр, и третий, кривой, для прочих бояр, окольничьих и думных дворян.
— Знайте же, — отвечал
великий князь, — вечевой колокол ваш замолкнет навеки, и будет одна власть судная государева. Я буду иметь здесь волости и
села, но, склонясь
на мольбы народа, обещаю не выводить людей из Новгорода, не вступаться в отчины бояр и еще кое-что оставить по старине.
Дубиха, самая возвышенная местность близ
села Кончанского, доселе хранит хижину отшельника, опоясанную балконом и окруженную старыми елями — свидетельницами занятий и дум героя. Что же касается большого дома, то он внуком фельдмаршала сломан, и
на месте его выстроен другой, из бревен, заготовленных по приказу его
великого деда еще в 1789 году.
— Знайте же, — отвечал
великий князь, — вечевой колокол ваш замолкнет навеки, и будет одна власть судная государева. Я буду иметь здесь волости и
села но, склонясь
на мольбы народа, обещаю не выводить людей из Новгорода, не вступаться в вотчины бояр и еще кое-что оставить по-старому.
Когда в следующем 1796 году
великий князь Павел Петрович, сделавшись уже императором, подарил возведенному им в баронское, а затем графское достоинство и осыпанному другими милостями Аракчееву
село Грузино с 2500 душами крестьян, Алексей Андреевич переехал туда
на жительство вместе с Настасьей Федоровной и последняя сделалась в нем полновластной хозяйкой, пользуясь неограниченным доверием имевшего мало свободного времени, вследствие порученных ему государственных дел, всесильного графа, правой руки молодого государя, занятого в то время коренными и быстрыми преобразованиями в русской армии.
Добравшись до плаца, Пахомыч тяжело дышал от усталости и волнения и в изнеможении не
сел, а упал
на ступени памятника Петра
Великого.
На полавочнике были вышиты львы, терзающие змея, а
на алтабасной (парчевой) колодке двуглавый орел. Эта новинка не избегла замечания
великого князя: черные очи его зажглись удовольствием. Долго любовался он державными зверями и птицею и, прежде нежели
сел на скамейку и с бережью положил ногу
на колодку, ласково сказал...
Вечером 27 ноября
великий князь подступил к Новгороду с братом своим Андреем Меньшим и с племянником князем Верейским и расположился ставками у Троицы
на Озерской,
на берегу Волхова, в трех верстах от города, в
селе Лошанском.
На время богомолья
великий князь и
великая княгиня переехали
на троицкую дорогу и поселились в Раеве, именье Чеглоковых, близ Тайнинского. Государыня отправилась в Воскресенский монастырь. Граф Алексей Григорьевич сопутствовал ей, а также и некоторые из самых приближенных к ней лиц. Дорогой государыня останавливалась в принадлежащем Разумовскому
селе Знаменском и там вечернее кушанье кушать изволила в ставках
на лугу, подле Москвы-реки.