Неточные совпадения
Впопад ли я ответила —
Не знаю… Мука смертная
Под
сердце подошла…
Очнулась я, молодчики,
В
богатой, светлой горнице.
Под пологом лежу;
Против меня — кормилица,
Нарядная, в кокошнике,
С ребеночком сидит:
«Чье дитятко, красавица?»
— Твое! — Поцаловала я
Рожоное дитя…
В полку не только любили Вронского, но его уважали и гордились им, гордились тем, что этот человек, огромно-богатый, с прекрасным образованием и способностями, с открытою дорогой ко всякого рода успеху и честолюбия и тщеславия, пренебрегал этим всем и из всех жизненных интересов ближе всего принимал к
сердцу интересы полка и товарищества.
Или кто-нибудь из старых друзей его вспоминал о нем и присылал ему деньги; или какая-нибудь проезжая незнакомка, нечаянно услышав о нем историю, с стремительным великодушьем женского
сердца присылала ему
богатую подачу; или выигрывалось где-нибудь в пользу его дело, о котором он никогда и не слышал.
До ее поездки в Европу Алина уже сделала шумную карьеру «пожирательницы
сердец», ее дебюты в провинции, куда она ездила с опереточной труппой, сопровождались двумя покушениями на самоубийство и дикими выходками
богатых кутил.
Ужаснее же этих трех обстоятельств было четвертое, которое заключалось в том, что должник старушки добыл себе заграничный отпуск и не позже как завтра уезжает с роскошною дамою своего
сердца за границу — где наверно пробудет год или два, а может быть и совсем не вернется, «потому что она очень
богатая».
Ныне не в редкость, что и самый
богатый и знатный к числу дней своих равнодушен, и сам уж не знает, какую забаву выдумать; тогда же дни и часы твои умножатся как бы в тысячу раз, ибо ни единой минутки потерять не захочешь, а каждую в веселии
сердца ощутишь.
Не смущало его нисколько, что этот старец все-таки стоит пред ним единицей: «Все равно, он свят, в его
сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и будут все святы, и будут любить друг друга, и не будет ни
богатых, ни бедных, ни возвышающихся, ни униженных, а будут все как дети Божии и наступит настоящее царство Христово».
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех
богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным
сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Тут теплота проникает всю грудь: это уж не одно биение
сердца, которое возбуждается фантазиею, нет, вся грудь чувствует чрезвычайную свежесть и легкость; это похоже на то, как будто изменяется атмосфера, которою дышит человек, будто воздух стал гораздо чище и
богаче кислородом, это ощущение вроде того, какое доставляется теплым солнечным днем, это похоже на то, что чувствуешь, греясь на солнце, но разница огромная в том, что свежесть и теплота развиваются в самых нервах, прямо воспринимаются ими, без всякого ослабления своей ласкающей силы посредствующими элементами».
До нее как будто спал я, спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела на свет, связала всё вокруг меня в непрерывную нить, сплела всё в разноцветное кружево и сразу стала на всю жизнь другом, самым близким
сердцу моему, самым понятным и дорогим человеком, — это ее бескорыстная любовь к миру
обогатила меня, насытив крепкой силой для трудной жизни.
Вместо радости, что я хоть на время уезжаю из Чурасова и увижу новый
богатый город, о котором много наслышался, я чувствовал, что
сердце мое разрывалось от горя.
Вихров, разумеется, очень хорошо понимал, что со стороны высокого мужика было одно только запирательство; но как его было уличить: преступник сам от своих слов отказывался, из соседей никто против
богача ничего не покажет, чиновники тоже не признаются, что брали от него взятки; а потому с сокрушенным
сердцем Вихров отпустил его, девку-работницу сдал на поруки хозяевам дома, а Парфена велел сотскому и земскому свезти в уездный город, в острог.
Поэтому, если он и ладил с школьною молодежью, которая, по обыкновению, густою толпой окружала благовидного и
богатого барича, то тайные, живые его симпатии стремились совсем не к ней, а к господам Буеракиным, которые близки были его
сердцу и по воспитанию, и по тем стремлениям к общебуеракинскому обновлению, которое они считали необходимым для поправления буеракинских обстоятельств.
— Гм… да… А ведь истинному патриоту не так подобает… Покойный граф Михаил Николаевич недаром говаривал: путешествия в места не столь отдаленные не токмо не вредны, но даже не без пользы для молодых людей могут быть допускаемы, ибо они формируют характеры,
обогащают умы понятиями, а сверх того разжигают в
сердцах благородный пламень любви к отечеству! Вот-с.
Прежде молодая девушка готова была бежать с бедным, но благородным Вольдемаром; нынче побегов нет уж больше, но зато автор с растерзанным
сердцем видел десятки примеров, как семнадцатилетняя девушка употребляла все кокетство, чтоб поймать
богатого старика.
— Собственное мое
сердце, ваше превосходительство: я сам вышел из людей бедных и знаю, что образование нам необходимее даже, чем
богатым людям, и если на мои деньги хоть десять мальчиков получат воспитание, так бог и за то меня вознаградит.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое
сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их
богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
И вдруг, оттого что такие же, как и ты, жалкие, заблудшие люди уверили тебя, что ты солдат, император, землевладелец,
богач, священник, генерал, — ты начинаешь делать очевидно, несомненно противное твоему разуму и
сердцу зло: начинаешь истязать, грабить, убивать людей, строить свою жизнь на страданиях их и, главное, — вместо того, чтобы исполнять единственное дело твоей жизни — признавать и исповедовать известную тебе истину, — ты, старательно притворяясь, что не знаешь ее, скрываешь ее от себя и других, делая этим прямо противоположное тому единственному делу, к которому ты призван.
Богатства неслыханные, красота неувядаемая, женихи изящные,
богатые, знатные, все князья и генеральские дети, сохранившие для нее свои
сердца в девственной чистоте и умирающие у ног ее от беспредельной любви, и наконец он — он, идеал красоты, совмещающий в себе всевозможные совершенства, страстный и любящий, художник, поэт, генеральский сын — все вместе или поочередно, все это начинало ей представляться не только во сне, но даже почти и наяву.
И вот молодой, честный, скромный, пригожий собою мужчина, старинного дворянского рода, единственный сын, у отца которого было сто восемьдесят душ, который должен был получить
богатое наследство от тетки, который любит, боготворит ее, — предлагает ей руку и
сердце: с первого взгляда тут нечего и колебаться.
И вот она пред человеком, которого знала за девять месяцев до рождения его, пред тем, кого она никогда не чувствовала вне своего
сердца, — в шелке и бархате он пред нею, и оружие его в драгоценных камнях. Всё — так, как должно быть; именно таким она видела его много раз во сне —
богатым, знаменитым и любимым.
Юлочка все это слагала в своем
сердце, ненавидела надменных
богачей и кланялась им, унижалась, лизала их руки, лгала матери, стала низкой, гадкой лгуньей; но очень долго никто не замечал этого, и даже сама мать, которая учила Юлочку лгать и притворяться, кажется, не знала, что она из нее делает; и она только похваливала ее ум и расторопность.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна
богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне
сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Лупачев. Погодите, погодите! Продавать себя
богатому мужу, конечно, разврат; но и
богатой женщине разбирать красоту мужскую и покупать себе за деньги мужа, самого красивого, — тоже разврат; но тут есть разница: между продающими себя часто попадаются экземпляры очень умные и с сильными характерами; тогда как те, которые бросаются на красоту,’по большей части отличаются пустотою головы и
сердца.
С помощью системы вопрошения, а также при посредстве слуха и зрения… а быть может, и обоняния… мы получаем такой
богатый запас сведений и материалов, который стоит только надлежащим образом обработать, чтобы перед нами предстала картина современного быта, такая картина, которая заставит содрогнуться начальственные
сердца.
Он теперь уже богат своею особенною жизнью; он как-то вдруг стал
богатым, и прощальный луч потухающего солнца не напрасно так весело сверкнул перед ним и вызвал из согретого
сердца целый рой впечатлений.
Наслышавшись много о мудрости и красоте израильского царя, она прибыла к нему из своей страны с
богатыми дарами, желая испытать его мудрость и покорить его
сердце.
Долго еще Варвара Александровна говорила в том же тоне. Она на этот раз была очень откровенна. Она рассказала историю одной молодой девушки, с прекрасным, пылким
сердцем и с умом образованным, которую родители выдали замуж по расчету, за человека
богатого, но отжившего, желчного, в котором только и были две страсти: честолюбие и корысть, — и эта бедная девушка, как южный цветок, пересаженный из-под родного неба на бедный свет оранжереи, сохнет и вянет с каждым днем.
— По
сердцу, ну да! — возразил Петр. — Пропащее твое дело, как я посмотрю на тебя! А ты бы дослужился до больших чинов, невесту бы взял
богатую, в вотчину бы свою приехал в карете осьмериком, усадьбу бы сейчас всю каменную выстроил, дурака бы Сеньку своего в лисью шубу нарядил.
— Нет, не
богатую, а по
сердцу.
Но нужно испытание злату в горниле, и бог посылает Мирошеву испытание: единственная дочь, которую он и мать любят всею силою простых
сердец своих, ничем другим неразвлеченных, полюбила сына соседа,
богатого и знатного родом; сын, разумеется, сам ее любит; но отец слышать не хочет о женитьбе сына на мелкопоместной дворяночке.
Теперь читатель должен знать, что сей молодой человек, сей Эраст был довольно
богатый дворянин, с изрядным разумом и добрым
сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреным.
Варвара Михайловна растворила кивот с
богатыми образами, перед которыми день и ночь теплились три лампады, стала вместе с Наташей на колени и успокоила свое взволнованное
сердце сладкими, тихими слезами благодарности к богу.
Людмила. Отец говорит, что
богатые люди в наше захолустье за добром не ездят. У меня что-то непокойно
сердце; мне кажется, что это посещение не к добру. (Раздевается и подходит к окну.)
Так смотрит суровый победитель, который уже решил в
сердце своем предать все разрушению и смерти и в последний раз обводит взором чужой и
богатый город, еще живой и шумный, но уже призрачный под холодною рукою смерти.
— Слава богу, слава богу, — повторяет она. — Я день и ночь, — говорит, — молю творца за милости ко мне. Хотя, конечно, Митя был такой жених, что ему много предстояло партий блистательных и
богатых, но эта дороже всех, потому что по
сердцу.
Был также в Тифлизе бедный Ашик-Кериб; пророк не дал ему ничего, кроме высокого
сердца и дара песен; играя на саазе (балалайка турецкая) и прославляя древних витязей Туркестана, ходил он по свадьбам увеселять
богатых и счастливых; на одной свадьбе он увидал Магуль-Мегери, и они полюбили друг друга.
Если бы все мои мысли, все внимание не были сосредоточены на этой черной неподвижной точке, я заметила бы трех всадников в
богатых кабардинских одеждах, на красивых конях, медленно въезжавших во двор наиба. Первым ехал седой, как лунь, старик в белой чалме, в праздничной одежде. Дедушка-наиб почтительно вышел навстречу и, приблизившись к старшему всаднику, произнес, прикладывая руку, по горскому обычаю, ко лбу, губам и
сердцу...
— То был
богатый богатина Данило Филиппыч, господь Саваоф, — заговорили люди Божьи, когда смолк ослабевший Устюгов. Волновалась его грудь, восторженным блеском горели глаза. Едва может он сдерживать подступавшие к
сердцу рыданья.
Ровно ножом полоснуло по
сердцу Петра Степаныча… «Что это?.. Надгробная песня?.. Песня слез и печали!.. — тревожно замутилось у него на мыслях. — Не веселую, не счастливую жизнь они напевают мне, горе, печаль и могилу!.. Ей ли умирать?.. Жизни веселой,
богатой ей надо. И я дам ей такую жизнь, дам полное довольство, дам ей богатство, почет!..»
Ты думаешь, что меня тешит мой экипаж или сверканье подков моих рысаков? — нет; каждый стук этих подков отдается в моем
сердце: я сам бы, черт их возьми, с большим удовольствием возил их на себе, этих рысаков, чтобы только не платить за их корм и за их ковку, но это нужно, понимаешь ты, Иосаф: все это нужно для того же, для того, чтобы быть
богачом, миллионером…
Знала об этом и гетера Азелла, так как гетеры, закрыв двери свои за гостями, часто беседуют с нами и, находя в нас, простых людях, и разум и
сердце, любят в нас то, чего не встречают порою в людях
богатых и знатных.
Княжна Софья Васильевна была худенькая, болезненная, невзрачная блондинка, послушная, безответная, недалекая по уму, но с добрым
сердцем. Ей шел уже двадцать пятый год — она, что называется засиделась. Надо, впрочем, сказать, что и ранее на ее руку являлось мало претендентов, а если и были таковые, то они метили на приданое, что далеко не входило в расчеты ее родителей — этих только кажущихся
богачей.
— По
сердцу… Что по
сердцу… Поживете, слюбитесь, был бы человек обстоятельный,
богатый, любил бы да холил вас, — вот и счастье…
Сурмин, приехав в Москву по одному тяжебному делу, затеянному вновь его сутяжным дядей, имел случай бывать в разных кружках московского общества; здесь маменьки и дочки искусно и неискусно пускались на ловлю
богатого женишка, но он не поддался их маневрам;
сердце его оставалось свободным. Не чувство нежное вынес он из этих кружков, а злую сатиру на них, он же по природе был склонен к ней.
Граф Афанасий Григорьевич Нелидов прожил с ней не более десяти лет и умер от ожирения
сердца, оставив ей по завещанию все свое громадное состояние, которое, в соединении с огромным приданым графини, и составило то колоссальное богатство, которое считалось первым даже в Москве, тогда городе неимоверных
богачей.
Все, что заставляло, да и теперь порой заставляет трепетать
сердца девичьи в бедных хижинах и в
богатых хоромах, имело место в святочном времяпровождении женской половины обитателей княжеского дома.
Липина. Я знала, что найду вас всех в радости. Но, как сказала мадам де Севиньи в образцовых письмах своих к дочери: добро не надо делать вполовину. С помощью моих знакомых, собрала я на ваше домашнее заведение сто рублей серебром, да Подснежников, отыскав меня, положил столько же в твою свадебную корзинку. Тут же найдешь и
богатый подвенечный наряд. Обними меня, Груня, дочка моя, дитя моего
сердца!
Безрассудно, что я говорю вам это, зная, что вы принадлежите другому, страшно
богатому человеку, с которым, конечно, в денежном отношении я соперничать не могу, но я не в состоянии был сдержаться и не излить вам мои чувства, и если эти чувства найдут хотя какой-нибудь отголосок в вашем
сердце, то вы не скроете его от меня, скажете мне, согласны ли вы бросить вашего барона для меня и быть моей.
— Просил подождать. Знаю, сосед был бы больше по
сердцу, да… чудак какой-то… Вот уж слишком три месяца к нам ходит, ухаживает за тобой и только… серьезного ничего… Где ж? такой
богатый человек, может быть, и знатная родня… а мы живем в хижине, званием невелички… Уж не потешается ли, как игрушкой, от скуки?..