Неточные совпадения
— Экой молодец стал! И то не Сережа, а
целый Сергей Алексеич! — улыбаясь сказал Степан Аркадьич, глядя на бойко и развязно вошедшего красивого, широкого мальчика в синей курточке и длинных панталонах. Мальчик имел вид здоровый и веселый. Он поклонился
дяде, как чужому, но, узнав его, покраснел и, точно обиженный и рассерженный чем-то, поспешно отвернулся от него. Мальчик подошел к отцу и подал ему записку о баллах, полученных в школе.
— Екатерина Великая скончалась в тысяча семьсот девяносто шестом году, — вспоминал
дядя Хрисанф; Самгину было ясно, что москвич верит в возможность каких-то великих событий, и ясно было, что это — вера многих тысяч людей. Он тоже чувствовал себя способным поверить: завтра явится необыкновенный и, может быть, грозный человек, которого Россия ожидает
целое столетие и который, быть может, окажется в силе сказать духовно растрепанным, распущенным людям...
— Слушай,
дядя, чучело, идем, выпьем, милый! Ты — один, я — один, два! Дорого у них все, ну — ничего! Революция стоит денег — ничего! Со-обралися м-мы… — проревел он в ухо Клима и, обняв,
поцеловал его в плечо...
Его определил, сначала в военную, потом в статскую службу, опекун, он же и двоюродный
дядя, затем прежде всего, чтоб сбыть всякую ответственность и упрек за небрежность в этом отношении, потом затем, зачем все посылают молодых людей в Петербург: чтоб не сидели праздно дома, «не баловались, не били баклуш» и т. п., — это
цель отрицательная.
Приехало
целых четыре штатских генерала, которых и усадили вместе за карты (говорили, что они так вчетвером и ездили по домам на балы);
дядя пригласил
целую кучу молодых людей; между танцующими мелькнули даже два гвардейца, о которых матушка так-таки и не допыталась узнать, кто они таковы.
Дело о задушенном индейце в воду кануло, никого не нашли. Наконец года через два явился законный наследник — тоже индеец, но одетый по-европейски. Он приехал с деньгами, о наследстве не говорил, а
цель была одна — разыскать убийц
дяди. Его сейчас же отдали на попечение полиции и Смолина.
Некоторое время я бродил ощупью по книге, натыкаясь, точно на улице, на
целые вереницы персонажей, на их разговоры, но еще не схватывая главного: струи диккенсовского юмора. Передо мною промелькнула фигурка маленького Павла, его сестры Флоренсы,
дяди Смоля, капитана Тудля с железным крючком вместо руки… Нет, все еще неинтересно… Тутс с его любовью к жилетам… Дурак… Стоило ли описывать такого болвана?..
Они видели только, что
дядя Максим, окруженный синим дымом, просиживает по временам
целые часы неподвижно, с отуманенным взглядом и угрюмо сдвинутыми густыми бровями.
Присутствие в доме слепого мальчика постепенно и нечувствительно дало деятельной мысли изувеченного бойца другое направление. Он все так же просиживал
целые часы, дымя трубкой, но в глазах, вместо глубокой и тупой боли, виднелось теперь вдумчивое выражение заинтересованного наблюдателя. И чем более присматривался
дядя Максим, тем чаще хмурились его густые брови, и он все усиленнее пыхтел своею трубкой. Наконец однажды он решился на вмешательство.
Только к тому, что он мучился сам, мучил
целый год жену свою и, наконец, пошел к
дяде просить Белогубовского места…
— Ну, пусть подождет, Нюрочка. А вот иди-ка сюда… Это твой
дядя, Егор Елисеич.
Поцелуй его.
— Подходи, не бойся, — подталкивал ее осторожно в спину отец, стараясь подвести к Егору. — Это мой брат, а твой
дядя.
Поцелуй его.
Маленькой Annette мильон
поцелуев от
дяди Пу…Еще последняя просьба: не откажите мне помогать советами добрым моим сестрам, если они будут иметь в них нужду при могущей скоро случиться перемене в их семейных делах.
А как Сережа похож на
дядю Григория Петровича!» Все ласкали,
целовали нас, особенно мою сестрицу, и говорили, что она будет красавица, чем я остался очень доволен.
Когда Василий содержался в части, Маша по
целым дням, не осушая глаз, плакала, жаловалась на свою горькую судьбу Гаше (принимавшей живое участие в делах несчастных любовников) и, презирая брань и побои своего
дяди, потихоньку бегала в полицию навещать и утешать своего друга.
Павел
целовал у
дяди лицо, руки; от запаха французского табаку он счихнул.
Павел, по обыкновению,
поцеловал у
дяди руку.
— Ничего, дяденька, поправитесь, — успокаивал его Павел,
целуя у
дяди руку, между тем как у самого глаза наполнились слезами.
Павел
поцеловал у
дяди руку. Еспер Иваныч погладил его по голове.
—
Дядя! вы что ж меня не
целуете… фи, недобрый какой!
Сижу я дома, а меня словно лихоманка ломает: то озноб, то жарынь всего прошибает; то зуб с зубом сомкнуть не могу, то весь так и горю горма.
Целую Ночь надо мной баба промаялась, ни-ни, ни одной минуточки не сыпал. На другой день, раным-ранехонько, шасть ко мне
дядя Федот в избу.
Когда Настеньке минуло четырнадцать лет, она перестала бегать в саду, перестала даже играть в куклы, стыдилась
поцеловать приехавшего в отставку дядю-капитана, и когда, по приказанию отца,
поцеловала, то покраснела; тот, в свою очередь, тоже вспыхнул.
— Маменька, слава богу, здорова, кланяется вам, и тетушка Марья Павловна тоже, — сказал робко Александр Федорыч. — Тетушка поручила мне обнять вас… — Он встал и подошел к
дяде, чтоб
поцеловать его в щеку, или в голову, или в плечо, или, наконец, во что удастся.
И он бежал от
дяди, не видался с ним по
целым неделям, по месяцам.
— Вот, — говорил Ситанов, задумчиво хмурясь, — было большое дело, хорошая мастерская, трудился над этим делом умный человек, а теперь все хинью идет, все в Кузькины лапы направилось! Работали-работали, а всё на чужого
дядю! Подумаешь об этом, и вдруг в башке лопнет какая-то пружинка — ничего не хочется, наплевать бы на всю работу да лечь на крышу и лежать
целое лето, глядя в небо…
Дядя то становился перед матерью на колени и
целовал ее руки, то бросался обнимать меня, Бахчеева, Мизинчикова и Ежевикина.
Дядя стоял перед ней на коленях и
целовал ее руки.
— Умерьте страсти, — продолжал Фома тем же торжественным тоном, как будто и не слыхав восклицания
дяди, — побеждайте себя. «Если хочешь победить весь мир — победи себя!» Вот мое всегдашнее правило. Вы помещик; вы должны бы сиять, как бриллиант, в своих поместьях, и какой же гнусный пример необузданности подаете вы здесь своим низшим! Я молился за вас
целые ночи и трепетал, стараясь отыскать ваше счастье. Я не нашел его, ибо счастье заключается в добродетели…
Помню тоже, что
дядя при ее появлении вдруг бросил на меня быстрый взгляд и весь покраснел, потом нагнулся, схватил на руки Илюшу и поднес его мне
поцеловать.
— Так это Настенька! Ну, благодарю, благодарю, — пробормотал
дядя, вдруг весь покраснев, как ребенок. —
Поцелуй меня еще раз, Илюша!
Поцелуй меня и ты, шалунья, — сказал он, обнимая Сашеньку и с чувством смотря ей в глаза.
—
Поцеловали! в саду! — вскричал я, смотря в изумлении на
дядю.
Дядя и Настя снова стали на колени, и церемония совершилась при набожных наставлениях Перепелицыной, поминутно приговаривавшей: «В ножки-то поклонитесь, к образу-то приложитесь, ручку-то у мамаши поцелуйте-с!» После жениха и невесты к образу почел себя обязанным приложиться и господин Бахчеев, причем тоже
поцеловал у матушки-генеральши ручку.
Нужно же, чтоб до такой степени ломался, рисовался человек, выдерживал
целые часы добровольной муки — и единственно для того, чтоб сказать потом: «Смотрите на меня, я и чувствую-то краше, чем вы!» Наконец Фома Фомич проклял
дядю «за ежечасные обиды и непочтительность» и переехал жить к господину Бахчееву.
Одеваясь, я заметил, что еще почти ничего не узнал из того, что хотел узнать, хотя и говорил с
дядей целый час.
— Сучку
поцеловал! кувшин облизал!
дядя Ерошка сучку
поцеловал! — закричали вдруг казачата, гонявшие кубари под окном, обращаясь к проулку. — Сучку
поцеловал! Кинжал пропил! — кричали мальчишки, теснясь и отступая.
— А я разве спрашивала, — отвечала девка. — За чихирем ему ходила, видела, с
дядей Ерошкой в окне сидит, рыжий какой-то. А добра
целую арбу полну привезли.
— Ну, прощай, отец мой, — говорил
дядя Ерошка. — Пойдешь в поход, будь умней, меня, старика, послушай. Когда придется быть в набеге или где (ведь я старый волк, всего видел), да коли стреляют, ты в кучу не ходи, где народу много. А то всё, как ваш брат оробеет, так к народу и жмется: думает, веселей в народе. А тут хуже всего: по народу-то и
целят. Я всё, бывало, от народа подальше, один и хожу: вот ни разу меня и не ранили. А чего не видал на своем веку?
Дальнейшее путешествие приняло несколько фантастический характер. Мы очутились на краю какой-то пропасти. Когда глаз несколько привык к темноте, можно было различить
целый ряд каких-то балок и
дядю Петру, перелезавшего через них.
Басов. Варя! Какой клев! Изумительно! Доктор, при всей его неспособности, и то — сразу — бац! Вот какого окуня!..
Дядя — трех… (Оглядывается.) Ты знаешь, сейчас иду сюда, и вдруг — представь себе! Там, около беседки, у сухой сосны, Влас на коленях перед Марьей Львовной! И
целует руки!.. Каково? Голубчик мой, скажи ты ему — ведь он же мальчишка! Ведь она ему в матери годится!
Мы долго ехали на прекрасной тройке во время вьюги, потом в какой-то деревушке, не помню уж названия, оставили тройку, и мужик на розвальнях еще верст двенадцать по глухому бору тащил нас до лесной сторожки, где мы и выспались, а утром, позавтракав, пошли.
Дядя мне дал свой штуцер, из которого я стрелял не раз в
цель.
Егорушка снял пальто,
поцеловал руку
дяде и о. Христофору и сел за стол.
Отдай! (
Целует ему руки.) Дорогой, славный
дядя, милый, отдай! (Плачет.) Ты добрый, ты пожалеешь нас и отдашь. Терпи,
дядя! Терпи!
Астров. Как-то странно… Были знакомы и вдруг почему-то… никогда уже больше не увидимся. Так и всё на свете… Пока здесь никого нет, пока
дядя Ваня не вошел с букетом, позвольте мне…
поцеловать вас… На прощанье… Да? (
Целует ее в щеку.) Ну, вот… и прекрасно.
Целые дни перед глазами Ильи вертелось с криком и шумом что-то большущее, пёстрое и ослепляло, оглушало его. Сначала он растерялся и как-то поглупел в кипучей сутолоке этой жизни. Стоя в трактире около стола, на котором
дядя Терентий, потный и мокрый, мыл посуду, Илья смотрел, как люди приходят, пьют, едят, кричат, целуются, дерутся, поют песни. Тучи табачного дыма плавают вокруг них, и в этом дыму они возятся, как полоумные…
Дядя работал там летом почти по
целым дням: подсаживал там деревца, колеровал и разные, знаете, такие штуки делал.
Такой отказ был бы «невеликодушен», а
дядя ничего невеликодушного не мог себе позволить, и потому он не успел оглянуться, как у него на руках явилась
целая куча сирот с их плохими, сиротскими делишками, и потом что ни год, то эта «поистине огромная опека» у Якова Львовича возрастала и, наконец, возросла до того, что он должен был учредить при своей вотчинной конторе
целое особое отделение для переписки и отчетности по опекунским делам.
Учреждение корпуса на счет дворян стало жаркою мечтою
дяди: этим разом достигались две
цели, и обе первостепенной важности: государю будет доставлено удовольствие, непосредственными виновниками которого будут дворяне, а бедные дети получат большой безвозмездный воспитательный приют.
Опасность эта была тем вероятнее, что
дяде невозможно было скрывать капризов своей жены: все замечали, что Александра Ярославовна частенько по
целым дням не говорила с мужем ни одного слова и даже не отвечала на его вопросы, которые он ей предлагал, чтобы скрыть существующие неудовольствия.
Впрочем, благодаря своей важно-комической фигурке,
дядя, князь Яков никогда не был без кличек; при всем почтении, которое он умел себе заслужить в зрелые годы, он и в этом своем возрасте назывался «князь Кис-меквик», кличкою, составленною из трех английских слов: Kiss me quick, [
Поцелуй меня скорей (англ.)] которые имели в приложении к дядюшке свое особенное, несколько роковое для него значение.
— Никогда ее больше не
целуй — не стоит, — а
дядю потом спросила...