Неточные совпадения
Дома
на столе Клим нашел толстое письмо без марок, без адреса, с краткой
на конверте надписью: «К. И. Самгину». Это брат Дмитрий извещал, что его
перевели в Устюг, и просил прислать книг. Письмо было кратко и сухо, а список книг длинен и написан со скучной точностью, с подробными титулами, указанием издателей, годов и мест изданий; большинство книг
на немецком языке.
Главное достоинство Павлова состояло в необычайной ясности изложения, — ясности, нисколько не терявшей всей глубины
немецкого мышления, молодые философы приняли, напротив, какой-то условный язык, они не
переводили на русское, а перекладывали целиком, да еще, для большей легкости, оставляя все латинские слова in crudo, [в нетронутом виде (лат.).] давая им православные окончания и семь русских падежей.
Известившись о соблазнах и подлогах, от некоторых в науках переводчиков и книгопечатников происшедших, и желая оным предварить и заградить путь по возможности, повелеваем, да никто в епархии и области нашей не дерзает
переводить книги
на немецкий язык, печатать или печатные раздавать, доколе таковые сочинения или книги в городе нашем Майнце не будут рассмотрены вами и касательно до самой вещи, доколе не будут в переводе и для продажи вами утверждены, согласно с вышеобъявленным указом.
Он так был проникнут ощущением этого дня и в особенности речью Куницына, что в тот же вечер, возвратясь домой,
перевел ее
на немецкий язык, написал маленькую статью и все отослал в дерптский журнал.
Александров, довольно легко начинавший осваиваться с трудностями
немецкого языка, с увлечением стал
переводить их
на русский язык. Он тогда еще не знал, что для перевода с иностранного языка мало знать, хотя бы и отлично, этот язык, а надо еще уметь проникать в глубокое, живое, разнообразное значение каждого слова и в таинственную власть соединения тех или других слов.
Это не мешало мне наслаждаться ритмом затверженных
немецких басенок, так что по ночам, проснувшись, я томился сладостною попыткой
переводить немецкую басню
на русский язык.
Латинских уроков Гульч давал нам ежедневно два: утром мы читали Ливия и через день
переводили изустно с
немецкого на латинский, а после обеда, с половины пятого до половины шестого, неизменно читали Энеиду, из которой, в случае плохой подготовки, приходилось учить стихи наизусть.
На другой день, однако, я спросил одного из наших чиновников, бывшего моим товарищем в Казанской гимназии, А. С. Скуридина, которого Розенкампф очень любил: «Правда ли, что у нашего директора есть какие-то сочинения умершего Вольфа?» Скуридин сначала запирался, говорил, что ничего не знает, а потом под великим секретом открылся мне, что это правда, что он видел эти бумаги, писанные по-русски и самым неразборчивым почерком, что сам Розенкампф ни прочесть, ни понять их не может, что Скуридин кое-что
переводил ему
на немецкий язык, что это совершенная галиматья, но что Розенкампф очень дорожит бреднями сумасшедшего Вольфа и ни за что
на свете никому не дает их.
Целые полтора года спустя Кузьма Васильевич получил от Эмилии — alias Фридерики Бенгель — письмо
на немецком языке, которое он немедленно велел себе
перевести и впоследствии неоднократно нам показывал. Оно было испещрено орфографическими ошибками и восклицательными знаками;
на куверте стоял штемпель: «Бреславль». Вот по возможности верный перевод этого письма...
Уже французское правительство
перевезло в Бордо все свои документы, деньги и архивы, уже приняли меры к охранению парижских памятников искусства, могущих пострадать от
немецких бомб, как неожиданно наступающие
на Париж
немецкие войска отступили.
Он умел еще в Дерпте настолько привлечь к себе, что я охотно пошел
на его предложение —
перевести с ним первый том тогда только что вышедшей
немецкой"Физиологии"Дондерса.
На этом балу я справлял как бы поминки по моей прошлогодней „светской“ жизни. С перехода во второй курс я быстро охладел к выездам и городским знакомствам, и практические занятия химией направили мой интерес в более серьезную сторону. Программа второго курса стала гораздо интереснее. Лекции, лаборатория брали больше времени. И тогда же я задумал
переводить немецкий учебник химии Лемана.
У нас были
на немецком языке сочинения Теодора Кернера и Шиллера, маленького формата, в тисненых коленкоровых переплетах, — их папа привез из своего путешествия за границу. Я много теперь стал читать их, особенно Кернера, много
переводил его
на русский язык. Мне близка была та восторженная, робкая юношеская любовь, какая светилась в его стихах.
Софье Аполлонов не понадобился ее Гейне, она взяла его у меня. Люба говорила, что у нее есть «Buch der Lieder»
на немецком языке. Я попросил у нее книжку
на лето, — очень мне нравился Гейне, и хотелось из него
переводить. Люба немножко почему-то растерялась, сконфузилась принесла мне книжку. Одно стихотворение («Mir traumt', iсh bin der liebe Gott») [«Мне снится, что я бог» (нем.)] было тщательно замазано чернилами, — очевидно, материнскою рукою. А
на заглавном листе рукою Любы было написано...
Под эти звуки в моей собственной душе слагается решение работать не покладая рук. Я попробую
переводить с французского и
немецкого и буду помещать мелкие переводные рассказы в журналах. Таким образом, я скоро выплачу Саше истраченную
на нас такую крупную в моих глазах сумму и увеличу хоть отчасти мой скромный доход.
Но минувший человек забыл это и пришел просить у Антона, лекаря,
немецкого чародея, который дает юность и силу старикам,
переводя в них кровь детей, — пришел просить у него жизни, еще хоть десятка
на два лет.
В 20 верстах от Кронштадта есть возвышенность, усыпанная красным песком и именуемая Красной горкой.
На ней была построена телеграфная станция, и
на этой Красной горке женятся одни только телеграфисты. Кстати анекдот. Один немец, член нашей Академии наук,
переводя что-то с русского
на немецкий, фразу: «он женился
на Красной горке»,
перевел таким образом: «Er heiratete die m-lle Krasnaja Gorka» [«Он женился
на m-lle Красная Горка» (нем.).].
— Если господин придворный толмач, — сказал сын Аристотеля, — так же верно
переводит великому господину нашему
немецкие бумаги и переговоры с послами, можно поздравить Русь не с одной парой лягушечьих глаз.
На колена сейчас, сей миг, господин Бартоломей, и моли о прощении. Счастлив еще будешь, если лекарь и боярин великокняжеские вытолкают тебя в шею с тем, чтобы ты никогда не являлся к ним.