Неточные совпадения
Посреди улицы стояла коляска, щегольская и барская, запряженная
парой горячих
серых лошадей; седоков не было, и сам кучер, слезши с козел, стоял подле; лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу, впереди всех полицейские. У одного из них был в руках зажженный фонарик, которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все говорили, кричали, ахали; кучер казался в недоумении и изредка повторял...
В черной коляске, формой похожей на лодку, запряженной
парой сухощавых,
серых лошадей, полулежала длинноногая женщина; пышные рыжеватые волосы, прикрытые черным кружевом, делали ее лицо маленьким, точно лицо подростка.
— Нет, нет, я здесь… — послышался приятный грудной баритон, и на пороге гостиной показался высокий худой господин, одетый в летнюю
серую пару. — Если не ошибаюсь, — прибавил он нараспев, прищурив немного свои подслеповатые иззелена-серые глаза, — я имею удовольствие видеть Сергея Александрыча?
Рестораном еще назывался трактир «Молдавия» в Грузинах, где днем и вечером была обыкновенная публика, пившая водку, а с пяти часов утра к грязному крыльцу деревянного голубовато-серого дома подъезжали лихачи-одиночки,
пары и линейки с цыганами.
Ни весной, ни осенью я не замечал прилетных или отлетных стай широконосок, но
парами и в одиночку, как я уже и сказал, они попадаются часто, что довольно странно и что также замечено мною в
серых утках.
В эту же минуту раздалось мерное пыхтенье локомотива, и из дебаркадера выскочило и понеслось густое облако
серого пара.
А на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ
серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно: пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных
паров и запаха человеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по большей части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.
— Здесь вас ожидают ваши старые знакомые, — говорил Захаревский, идя вслед за ним. — Вот они!.. — прибавил он, показывая на двух мужчин, выделившихся из толпы и подходящих к Вихрову. Один из них был в черной широкой и нескладной фрачной
паре, а другой, напротив, в узеньком коричневого цвета и со светлыми пуговицами фраке, в
серых в обтяжку брюках, с завитым хохолком и с нафабренными усиками.
Ее теперь бесила и
серая летняя
пара мужа, и его блестевшие очки, и нерешительные движения, и эта широкая лысина, придававшая ему вид новорожденного.
Лаптев ежедневно переодевался minimum четыре раза и теперь переменил свой шотландский костюм на светло-серую летнюю
пару из какой-то мудреной индийской материи. M-r Чарльз, конечно, не надел бы такого костюма для парадного завтрака, но величественно и с достоинством промолчал.
В кабинет действительно вошел сам Тетюев, облеченный в темную синюю
пару,
серые перчатки и золотое пенсне. Он с деловой, сосредоточенной улыбкой пожал всем руки, извинился, что заставил себя ждать, и проговорил, сосредоточенно роняя слова, как доктор отсчитывает капли лекарства...
Он воскрес и для тебя,
серый армяк! Он сугубо воскрес для тебя, потому что ты целый год, обливая потом кормилицу-землю, славил имя его, потому что ты целый год трудился, ждал и все думал:"Вот придет светлое воскресенье, и я отдохну под святою сенью его!"И ты отдохнешь, потому что в поле бегут еще веселые ручьи, потому что земля-матушка только что первый
пар дала, и ничто еще не вызывает в поле ни твоей сохи, ни твоего упорного труда!
Утро было тихое, теплое,
серое. Иногда казалось, что вот-вот пойдет дождь; но протянутая рука ничего не ощущала, и только глядя на рукав платья, можно было заметить следы крохотных, как мельчайший бисер, капель; но и те скоро прекратились. Ветра — точно на свете никогда не бывало. Каждый звук не летел, а разливался кругом; в отдалении чуть сгущался беловатый
пар, в воздухе пахло резедой и цветами белых акаций.
Ечкинские нарядные тройки одна за другою подкатывали к старинному строгому подъезду, ярко освещенному, огороженному полосатым тиковым шатром и устланному ковровой дорожкой. Над мокрыми
серыми лошадьми клубился густой белый пахучий
пар. Юнкера с трудом вылезали из громоздких саней. От мороза и от долгого сидения в неудобных положениях их ноги затекли, одеревенели и казались непослушными: трудно стало их передвигать.
Вопрос о костюме разрешился тем, что я достал у одного из товарищей летнюю
серую пару.
Так помаленьку устраиваясь и поучаясь, сижу я однажды пред вечером у себя дома и вижу, что ко мне на двор въехала
пара лошадей в небольшом тарантасике, и из него выходит очень небольшой человечек, совсем похожий с виду на художника: матовый, бледный брюнетик, с длинными, черными, прямыми волосами, с бородкой и с подвязанными черною косынкой ушами. Походка легкая и осторожная: совсем петербургская золотуха и мозоли, а глаза
серые, большие, очень добрые и располагающие.
Варвара Михайловна. Почему-то мне вспомнилась одна грустная песенка… Ее, бывало, пели прачки в заведении моей матери… Я тогда была маленькая, училась в гимназии. Помню, придешь домой, прачешная полна
серого, удушливого
пара… в нем качаются полуодетые женщины и негромко, устало поют...
Слышен насмешливый и ликующий свист по адресу забастовщиков, раздаются крики приветствий, а какой-то толстой человек, в легкой
серой паре и в панаме, начинает приплясывать, топая ногами по камню мостовой. Кондуктора и вагоновожатые медленно пробираются сквозь толпу, идут к вагонам, некоторые влезают на площадки, — они стали еще угрюмее и в ответ на возгласы толпы — сурово огрызаются, заставляя уступать им дорогу. Становится тише.
Посредине их небольшой человечек в полосатой синей
паре и панаме, а рядом Ермолова, свежая и розовая от легкого загара, в
сером дорожном платье и легкой, простой соломенной кругленькой шляпе с черной лентой.
Старик сидел на стуле, упираясь ладонями в колени. Он снял с головы шапочку и вытирал лысину платком. Очки его съехали на конец носа, он смотрел в лицо Евсея через них. Теперь у него две
пары глаз; настоящие — маленькие, неподвижные, тёмно-серого цвета, с красными веками.
Раздался третий свисток, вагоны дернулись, покатились и исчезли в густом облаке
серого пара.
Но вдруг я вскочил в ужасе. Мне отчетливо послышался скрежет машины, частые толчки, как будто на гигантском катке катали белье… Казалось, я должен опять крикнуть что-то Урманову… Поэтому я быстро подбежал к окну и распахнул его… Ночь была тихая. Все кругом спало в
серой тьме, и только по железной дороге ровно катился поезд, то скрываясь за откосами, то смутно светясь клочками
пара. Рокочущий шум то прерывался, то опять усиливался и наконец совершенно стих…
Серое утро, взошедшее за этой ночью, осветило несшуюся по дороге от норы Бера рессорную таратайку, запряженную
парою знакомых нам вороных коней. Лошадьми, по обыкновению, правил Бер; рядом с ним сидела его жена; сзади их, на особом сиденье, помещался художник.
Пётру Артамонову показалось, что он даже не сразу узнал сына, когда вошёл в комнату высокий, стройный человек в
серой, лёгкой
паре, с заметными усами на исхудавшем, смугловатом лице. Яков, широкий и толстый, в блузе гимназиста, был больше похож на себя. Сыновья вежливо поздоровались, сели.
Стоя под
парами, тяжелые гиганты-пароходы свистят, шипят, глубоко вздыхают, и в каждом звуке, рожденном ими, чудится насмешливая нота презрения к
серым, пыльным фигурам людей, ползавших по их палубам, наполняя глубокие трюмы продуктами своего рабского труда.
Паром, нагруженный возами и мужиками, задвигался по реке, противоположный берег которой заслонялся совершенно
серым мутным туманом; в кузницах подле постоялого двора загудели меха, зазвенело железо.
В подвале с маленькими окнами, закрытыми снаружи частой проволочной сеткой, под сводчатым потолком стоит облако
пара, смешанное с дымом махорки. Сумрачно, стекла окон побиты, замазаны тестом, снаружи обрызганы грязью. В углах, как старое тряпье, висят клочья паутины, покрытые мучной пылью, и даже черный квадрат какой-то иконы весь оброс
серыми пленками.
«Есть!» — и вслед за этим ответом в арестантское помещение были бы пущены из машины струи горячего
пара, точно в щель с тараканами. Это страшное средство предотвращало всякую возможность общего бесчинства со стороны
серого населения пароходного трюма.
Внешняя жизнь для нас была жизнь двора и коридора тюрьмы. В дверное оконце, когда его забывали закрыть наружною заслонкой, виднелись гуляющие арестанты. Они «толкались» по квадратному дворику
парами, тихо и без шума. Казалось,
серые халаты налагали какое-то обязательство тихой солидности.
Дед, приподняв на локте голову, смотрел на противоположный берег, залитый солнцем и бедно окаймлённый редкими кустами ивняка; из кустов высовывался чёрный борт
парома. Там было скучно и пусто.
Серая полоса дороги уходила от реки в глубь степи; она была как-то беспощадно пряма, суха и наводила уныние.
Богатый и одинокий купец Лаврентий Петрович Кошеверов приехал в Москву лечиться, и, так как болезнь у него была интересная, его приняли в университетскую клинику. Свой чемодан с вещами и шубу он оставил внизу, в швейцарской, а вверху, где находилась палата, с него сняли черную суконную
пару и белье и дали в обмен казенный
серый халат, чистое белье, с черной меткой «Палата № 8», и туфли. Рубашка оказалась для Лаврентия Петровича мала, и нянька пошла искать новую.
Огромный неуклюжий самовар из красной меди, занимавший чуть ли не половину стола, пыхтел и отдувался, как толстяк, обремененный тяжкою ношей, в знойное время; из него валили, клубясь и журча, густые струи
серого пара, то направляясь на соседнее окно и обдавая его крупными каплями, то вдруг обращаясь косою полосой на сальный огарок, находившийся тут же, между чайником и чашками.
Тело его занимало все сиденье просторного фаэтона, грузное и большое, в чесучовой
паре; голова ушла в плечи, круглая и широкая; двойной подбородок свесился на рубашку; борода точно повылезла, такая же русая, как и прежде, без заметной на расстоянии седины; только острые темно-серые глазки прорезали жир щек и точечками искрились из-под крутых бровных орбит, совсем почти без бровей.
Вместе с Степанидой что-то принес для стола карлик, в
серой паре из бумажной материи, очень маленький, с белокурой большой детской головой, безбородый, румяный, на коротких ножках, так что он переваливался с боку набок.
Впервые испытал я чувство настоящей опасности. Это было всего несколько секунд, но памятных. До сих пор мечется передо мною картина хмурого дня с темно-серыми волнами реки и очертаниями берегов и весь переполох на
пароме.
Малый у дверей бросился кликать кучера. Подъехал двуместный отлогий фаэтон с открытым верхом. Лошадей Анна Серафимовна любила и кое-когда захаживала в конюшню. Из экономии она для себя держала только тройку:
пару дышловых, вороную с
серой и одну для одиночки — она часто езжала в дрожках — темно-каракового рысака хреновского завода. Это была ее любимая лошадь. За городом в Парке или в Сокольниках она обыкновенно говорила своему Ефиму...
Внизу, у подъезда, стояла его пролетка. Он ездил с месячным извозчиком на красивой, но павшей на ноги
серой лошади. Пролетка была новая, полуторная. Работнику он приплачивал шесть рублей в месяц; подарил ему три
пары замшевых перчаток и два белых платка на шею. Платил он за экипаж восемьдесят рублей.
Пирожков столкнулся с
парой: маленькая фигурка в черном и блондин с курчавой головой в длинном темно-сером"дипломате".
Все заключенные до года тюремного заключения имели право носить свое платье, все же остальные обязаны были носить казенное, заключающееся из темно-серой пиджачной
пары, совершенно приличного покроя и хорошего сукна. Каторжники отличались только тем, что им брили усы и бороду и на брюках у них были нашиты широкие черные лампасы.
Он исхудал до неузнаваемости. Темно-серая летняя
пара и такое же пальто висели на нем как на вешалке, в усах и в бороде появилась сильная седина, тоже замечалась и в его когда-то черных, как смоль кудрях, выбивавшихся из-под дорожной фуражки. Когда-то блестящие глаза — потускнели и приняли мрачное выражение.
Незнакомец, напугавший Ирену до обморока, был мужчина высокого роста, несколько сухощавый, статный и безукоризненно одетый в светло-серую летнюю
пару, видимо, сшитую лучшим столичным портным.
Бережно сняв свою единственную
пару, он облачился в сильно засаленный, когда-то
серый, а теперь ставший неопределенного цвета драповый халат, протертый насквозь в том месте, которое красноречиво показывало, что почтенный «литератор» усердно высиживает свои произведения, затем вышел из своего маленького кабинета в приемную, служившую и столовой, где семейство ожидало его за чайным столом.
— Как будто нельзя найти
серых перчаток в Петербурге! Могли бы распечатать письмо; ловкий комментатор смекнет, что не перчатки требуются, а 25
пар пятидесятирублевых
серых кредиток. Слава Богу, письмо осталось в девственной оболочке, потому что было адресовано на имя одной русской паненки.
Одет он было в светло-серую летнюю
пару и таковую же крылатку, на голове была маленькая, с узкими полями, шляпа из черного фетра, в правой руке он держал изящный зонтик, а в левой — дорожный сак.
Стоял Юрка у своей машины. Два нагретых металлических вала медленно ворочались друг другу навстречу и втягивали отвешенные порции разного сорта каучука: темно-коричневый смокед-шитс, вкусно пахнувший ветчиною, красиво-палевую
пара, скучно-серый регенерат. Материал втягивался в горячие валы, расплющивался, перемешивался, пестрея, лез опять вверх, и постепенно из разноцветной, некрасивой лохматой смеси образовывался один равномерно тягучий, черный, теплый пласт резины.
Константин Николаевич был небольшого роста, быстрый в движениях человек, безукоризненно одетый в
серую летнюю
пару и белый галстук (он носил только черный и
серый цвет).
На другой день после описанного нами разговора между двумя друзьями, ранним утром из ворот этого дома вышел Хлебников, одетый в коломянковую
серую пару и соломенную шляпу.
Ноги от страху онемели, затряслись, и он остановился. От всего себя он чувствовал одну только спину, неподвижную,
серую, широкую, как глухой забор, мимо которого не пролетит ни одна пуля. И повернуть ее он не мог, так спиною и встретил дружинников, которые сзади несколькими
парами рук схватили его за плечи, за руки и даже за шиворот. Повернули.
И когда он, веселый, кричащий больше всех и беспричинно смеющийся, уезжал, его провожали две
пары глаз:
серые глаза тетки, сердитые и упрекающие, и черные, беспокойно ласковые глаза собаки.