Неточные совпадения
— Не брани меня, Андрей, а лучше в самом деле помоги! — начал он со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю себе могилу и
оплакиваю себя, у тебя бы упрек не сошел с языка.
Все знаю,
все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один не сдвинусь с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
Она бы потосковала еще о своей неудавшейся любви,
оплакала бы прошедшее, похоронила бы в душе память о нем, потом… потом, может быть, нашла бы «приличную партию», каких много, и была бы хорошей, умной, заботливой женой и матерью, а прошлое сочла бы девической мечтой и не прожила, а протерпела бы жизнь. Ведь
все так делают!
Только один человек во
всем доме вполне искренне и горячо
оплакивал барышню — это был, конечно, старый Лука, который в своей каморке не раз всплакнул потихоньку от
всех. «Ну, такие ее счастки, — утешал самого себя старик, размышляя о мудреной судьбе старшей барышни, — от своей судьбы не уйдешь… Не-ет!.. Она тебя везде сыщет и придавит ногой, ежели тебе такой предел положон!»
Попеременно Виктор Васильич был мыловаром, техником, разведчиком алмазных копей; теперь он пока успокоился на звании уксусного заводчика, потому что Василий Назарыч наотрез отказался
оплачивать все другие его затеи.
Приближалась осень. Сумерки стали наступать раньше, ночи сделались длиннее, начала выпадать обильная роса. Это природа
оплакивала весну и лето, когда
все было молодо и наслаждалось жизнью.
Дело человеческое состоит в том, чтобы,
оплакавши вместе с виновным его падение, указать ему, что он
все еще обладает силами восстановления.
Это был жестокий удар
всему панству. Пан Погорельский плакал, как бобр, по выражению капитана,
оплакивая порчу нравов, — periculum in mores nobilitatis harno-lusiensis. Только сам Лохманович отнесся к неприятной случайности вполне философски. Дня через два, спокойный и величавый, как всегда, он явился к капитану.
Когда старая Ганна Ковалиха узнала о возвращении разбитой семьи Горбатых, она ужасно всполошилась. Грозный призрак жениха-туляка для Федорки опять явился перед ней, и она опять
оплакивала свою «крашанку», как мертвую. Пока еще, конечно, ничего не было, и сват Тит еще носу не показывал в хату к Ковалям, ни в кабак к Рачителихе, но
все равно — сваты где-нибудь встретятся и еще раз пропьют Федорку.
Все это были одни слова, и ночью Ганна опять
оплакивала свою крашанку.
Предварительно Петр Елисеич съездил на Самосадку, чтобы там приготовить
все, а потом уже начались серьезные сборы. Домнушка как-то выпросилась у своего солдата и прибежала в господский дом помогать «собираться». Она горько
оплакивала уезжавших на Самосадку, точно провожала их на смерть. Из прежней прислуги у Мухина оставалась одна Катря, попрежнему «на горничном положении». Тишка поступал «в молодцы» к Груздеву. Таисья, конечно, была тоже на месте действия и управлялась вместе с Домнушкой.
И в наших инвалидных рядах после смерти Александра четыре новых креста: Мухановв Иркутске, Фонвизинв Марьине, где только год прожил и где теперь осталась
оплакивать его Наталья Дмитриевна, Василий Норовв Ревеле, Николай Крюковв городе Минусинске. Под мрачным впечатлением современности началось с некролога. Эта статья нынче стала чаще являться в наших летописях. Ты, может быть,
все это давно слышал. Извини, если пришлось повторить.
Подчиненные его искренно его
оплакивали — он был им отец в полном смысле слова, входил во
все их обстоятельства, помогал, наставлял.
«Tout le grand monde a ete chez madame la princesse… [«
Все светское общество было у княгини… (франц.).] Государь ей прислал милостивый рескрипт…
Все удивляются ее доброте: она самыми искренними слезами
оплакивает смерть человека, отравившего
всю жизнь ее и, последнее время, более двух лет, не дававшего ей ни минуты покоя своими капризами и страданиями».
— Да, но согласитесь сами, что и государство с своей стороны… У государства есть потребности: войско, громадная орава чиновников — нужно
все это
оплатить! Вот оно и изыскивает предметы… И предметы сии называются предметами обложения. Пора бы вам, кажется, знать.
Попик огорчился и даже перестал пить, и
все убивается и
оплакивает: «До чего, думает, я себя довел, и что мне теперь больше делать, как не руки на себя наложить?
Как нарочно
все случилось: этот благодетель мой, здоровый как бык, вдруг ни с того ни с сего помирает, и пока еще он был жив, хоть скудно, но все-таки совесть заставляла его
оплачивать мой стол и квартиру, а тут и того не стало: за какой-нибудь полтинник должен был я бегать на уроки с одного конца Москвы на другой, и то слава богу, когда еще было под руками; но проходили месяцы, когда сидел я без обеда, в холодной комнате, брался переписывать по гривеннику с листа, чтоб иметь возможность купить две — три булки в день.
Не одна она
оплакивала разлуку: сильно горевал тоже камердинер Сашеньки, Евсей. Он отправлялся с барином в Петербург, покидал самый теплый угол в дому, за лежанкой, в комнате Аграфены, первого министра в хозяйстве Анны Павловны и — что
всего важнее для Евсея — первой ее ключницы.
Панталеоне тоже собирался в Америку, но умер перед самым отъездом из Франкфурта. «А Эмилио, наш милый, несравненный Эмилио — погиб славной смертью за свободу родины, в Сицилии, куда он отправился в числе тех „Тысячи“, которыми предводительствовал великий Гарибальди; мы
все горячо
оплакали кончину нашего бесценного брата, но, и проливая слезы, мы гордились им — и вечно будем им гордиться и свято чтить его память!
— Как он был похоронен, это и описать трудно! — принялся ей докладывать управляющий. — На похороны стекся
весь город: губернатор, архиерей, певчие, чиновники, и
все они
оплакивали умершего.
Я докладывал и покойному вашему родителю и нынешнему господину управляющему жаловался, — от
всех одни ответы были: «Что ж, говорят, если он оброк и подушные
оплачивает, как же и за что ж его задерживать?..» — «Да помилуйте, говорю, при чем же мы тут, родители его?
— А вы меня еще больше оскорбляете! — отпарировала ему Миропа Дмитриевна. — Я не трактирщица, чтобы расплачиваться со мной деньгами! Разве могут окупить для меня
все сокровища мира, что вы будете жить где-то там далеко, заинтересуетесь какою-нибудь молоденькой (Миропа Дмитриевна не прибавила «и хорошенькой», так как и себя таковою считала), а я, — продолжала она, — останусь здесь скучать, благословляя и
оплакивая ту минуту, когда в первый раз встретилась с вами!
Смерть Савелия произвела ужасающее впечатление на Ахиллу. Он рыдал и плакал не как мужчина, а как нервная женщина
оплакивает потерю, перенесение которой казалось ей невозможным. Впрочем, смерть протоиерея Туберозова была большим событием и для
всего города: не было дома, где бы ни молились за усопшего.
Странны люди, собирающиеся в конгрессы, говорящие речи о том, как ловить птиц, посыпая им соли на хвост, хотя они не могут не знать, что этого нельзя делать; удивительны те, которые, как Мопассан, Род и мн. др., ясно видят
весь ужас войны,
всё противоречие, вытекающее из того, что люди делают не то, что им нужно, выгодно и должно делать,
оплакивают при этом трагизм жизни и не видят того, что
весь трагизм этот прекратится тотчас же, как только люди перестанут рассуждать о том, о чем им не нужно рассуждать, а начнут не делать того, что им больно, неприятно и противно делать.
«С тех пор, как я живу на свете, мне часто приходится слышать от многих частных людей возмущение против этой ужасающей привычки международного убиения.
Все признают и
оплакивают это зло; но как ему помочь? Очень часто пытались уничтожить дуэли: это казалось так легко! Так нет же!
Все усилия, сделанные для достижения этой цели, ни к чему не послужили и никогда ни к чему не послужат.
Я знаю, что упразднение крепостного права многие надежды оставило без осуществления, а прочие и совсем прекратило; я, вместе с другими,
оплакиваю сей факт, но и за
всем тем спрашиваю себя: имеется ли законное основание, дабы впадать, по случаю оного, в уныние или малодушие?
Лучше
всего предоставить его самому себе, дать ему полную волю наплакаться; время, тишина и покой — лучшие утешители; слова утешения в этих случаях часто разъясняют нам
всю цену того, что мы потеряли и что
оплакиваем.
Кукушкина. Плачь, плачь, несчастная жертва,
оплакивай свою судьбу! Плачь до могилы! Да ты уж лучше умри, несчастная, чтобы не разрывалось мое сердце. Легче мне будет. (Жадову.) Торжествуйте! Вы свое дело сделали: обманули, прикинулись влюбленным, обольстили словами и потом погубили.
Вся ваша цель была в этом, я теперь вас понимаю. (Уходит. )
Впрочем, из
всех индивидуумов, которые играли в нем роль, я
оплакивал лишь двоих: русскую литературу и Менандра.
А.П.». И так и не заметил этой ночи, последней в этой жизни, не простился с нею, не обласкал глазами, не
оплакал —
вся она прошла в биении переполненного сердца, взрывах ненужных слов, разрывавших голову, в чуждой этому дому любви к чуждому и далекому человеку.
«А впрочем, и что же мне такое в самом деле Маничка Норк? На погосте жить —
всех не
оплачешь», — рассуждал я снова, насилу добравшись до своей постели.
Перед ореховым гладким столом сидела толстая женщина, зевая по сторонам, добрая женщина!.. жиреть, зевать, бранить служанок, приказчика, старосту, мужа, когда он в духе… какая завидная жизнь! и
всё это продолжается сорок лет, и продолжится еще столько же… и будут
оплакивать ее кончину… и будут помнить ее, и хвалить ее ангельский нрав, и жалеть… чудо что за жизнь! особливо как сравнишь с нею наши бури, поглощающие целые годы, и что еще ужаснее — обрывающие чувства человека, как листы с дерева, одно за другим.
А как помер ее муж, так она его
оплакала горькими слезами и на могилку
все ходила и голосила голосом: «Касатик ты мой миленький! на кого же ты меня покинул?
Если бы мы сошлись с ними, то, может быть, плакали бы о них еще больше; но судьба не свела нас с ними, а
всех чужих покойников не
оплачешь.
Глафира Фирсовна. Эх, голубчик,
всех мертвых не
оплачешь! Будет с меня, наплакалась я вчера… А вот хоронить будем, и еще поплачу.
Я со
всего дома подушную
оплатил, за себя оброк предоставил; теперь, говорю, за батьку и задельничаю; а хоша бы и хозяйка моя за тебя же круглый год на заделье бегала; как же, я говорю, так: мы у вас даром хлеб едим?» Заругалась, заплевалась, голова, и
все на Катьку больше: «Ты, говорит, мужа сомущаешь, а он того не знает, что ты и то и се, с тем и другим», — выходит, Катька гуляет!
С тарелкой в руках Цирельман обошел
все столики, и каждый зритель бросал ему копейку или две, добровольно
оплачивая только что пережитые сильные ощущения. Те, у кого не было мелочи, клали дешевые папиросы. Даже известный своей скупостью Меер Ковалев, богатый шмуклер [Шнуровой мастер. (Примеч. А. И. Куприна.)], положил на тарелку пятачок.
*
И пушки бьют,
И колокола плачут.
Вы, конечно, понимаете,
Что это значит?
Много было роз,
Много было маков.
Схоронили Петра,
Тяжело
оплакав.
И с того ль, что там
Всякий сволок был,
Кто всерьез рыдал,
А кто глаза слюнил.
Но с того вот дня
Да на двести лет
Дуракам-царям
Прямо счету нет.
И
все двести лет
Шел подземный гуд:
«Мы придем, придем!
Мы возьмем свой труд.
Мы сгребем дворян
Да по плеши им,
На фонарных столбах
Перевешаем...
Тетя Полли не
оплакивала и князе человека, которого бы она предпочитала
всем другим людям, — что выражает банальное требование так называемой «любви», — но она
оплакивала в нем человека-брата, которого она встретила случайно, заставила его проделать
все, что хотела, и к которому не оказала благоволения.
В основе
всех этих разнообразных мифов лежит,
всего вероятнее, факт чисто натуралистического характера — гибель растительности под влиянием зимних холодов. Люди
оплакивали смерть бога растительности, убитого чудовищами зимы. Приходило время — и бог воскресал в блеске весенней радости и преизбытка сил, и люди восторженно приветствовали прекрасного бога-жизненосца.
«Близкие, — рассказывает Геродот, — сидели вокруг новорожденного и
оплакивали его, и скорбели о несчастиях, которые ждут его в жизни, и перечисляли
все человеческие страдания.
— Что же делать? «Покориться, смириться», — говорил ей ее внутренний голос. Она чувствовала, что дядя Форов говорит ей правду, она и сама понимала, что она легко могла
всем надоесть своим тяжелым, неприятным характером, и она даже
оплакала это несчастие и почувствовала неодолимое влечение поехать к Бодростиной, видеть брата и Глафиру, которая никогда не говорила с нею сурово и всегда ею любовалась.
Весь Гори
оплакивал маму… Полк отца, знавший ее я горячо любивший, рыдал, как один человек, провожая ее худенькое тельце, засыпанное дождем роз и магнолий, на грузинское кладбище, разбитое поблизости Гори.
Все это было рассказано в печати г-жой Пешковой (она писала под фамилией Якоби), которая проживала тогда в Риме, ухаживала за ним и по возвращении моем в Петербург в начале 1871 года много мне сама рассказывала о Бенни, его болезни и смерти. Его
оплакивала и та русская девушка, женихом которой он долго считался.
— Таким образом я жила. Как часто вспоминала я о высоком доме, как часто я
оплакивала отца моего ребенка. Это знают моя грудь да подушка. Однажды от проезжих я случайно узнала, что по делу об убийстве на заимке Толстых арестован и пошел в тюрьму Егор Никифоров. Я поняла
все. Чтобы не выдать настоящего убийцу, Егор принял на себя вину, чтобы спасти моего отца, его благодетеля, он обрекал себя на каторгу…
Погребение было великолепное и умилительное.
Все оплакивали судьбу даровитого юноши, который мог бы жить для счастия и добродетели.
— А, это вы… — сказал актер. — Я пришел к вам с недоброй вестью! Фанни погибла для вас навсегда, она стала снова достоянием
всех… Что касается до меня, то я,
оплакивая артистку, никогда не перестану восхищаться ею как женщиной. Она выше
всех остальных уже тем, что не хочет и не умеет обманывать. Она не солжет вам теперь, когда высокая комедия любви покончена навсегда. То, что другие зовут падением, последней ступенью разврата, я считаю искуплением и правдой.
Для Александра Васильевича это было жестоким ударом. Он не переставал
оплакивать кончину великой Екатерины, говоря
всем...
Никого не собирали на эти похороны, кроме эскадрона, в котором служил покойник, но люди во множестве сами пришли отовсюду. Вдоль
всего пути от гостиницы вплоть до кладбищенской церкви стали люди разного положения. Женщин больше, чем мужчин. Им никто не внушал, о чем надо жалеть, но они сами знали, чту надо
оплакать, и плакали о погибшей молодой жизни, которая сама оборвала себя «за благородность». Да-с, я вам употребляю то слово, какое
все говорили друг другу.
Потеряв таким образом большую часть своего состояния, княгиня, несмотря на то, что Николай Леопольдович, верный своему слову, продолжал выдавать ей крупные суммы по первому ее требованию,
оплачивал баснословные счета
всех ее поставщиков, не делая даже ни малейшего намека на желательное уменьшение ее бешеных трат, все-таки стала беспокоиться и внимательнее следить за действиями своего поверенного и с видимым колебанием, но пока еще без явного протеста подписывала опекунские отчеты.
— Отнесите меня к амбару, — проговорил я. Меня приподняли и отнесли туда; я указал, где знамя и сказал, кто его сохранил. Полковой командир крестился, офицеры целовали руки вашего сына. Как хорош он был и мертвый! Улыбка не сходила с его губ, словно он радовался своему торжеству. Как любили мы нашего Володю! Его похоронили с большими почестями, его
оплакали все — от командира до солдата. Имя Ранеева не умрет в полку.