Неточные совпадения
— Да, может быть, воевода и сдал бы, но вчера утром полковник, который
в Буджаках,
пустил в город ястреба с запиской, чтобы
не отдавали города; что он идет на выручку с полком, да ожидает только другого полковника, чтоб идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы пришли к
дому.
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав
в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился
в год, когда отец его воевал с турками, попал
в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из
дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти
в Турцию, но бабушка
не пустила ее.
Потом мать, приласкав его еще, отпускала гулять
в сад, по двору, на луг, с строгим подтверждением няньке
не оставлять ребенка одного,
не допускать к лошадям, к собакам, к козлу,
не уходить далеко от
дома, а главное,
не пускать его
в овраг, как самое страшное место
в околотке, пользовавшееся дурною репутацией.
— Ну, ветреность, легкомыслие, кокетство еще
не важные преступления, — сказал Райский, — а вот про вас тоже весь город знает, что вы взятками награбили кучу денег да обобрали и заперли
в сумасшедший
дом родную племянницу, — однако же и бабушка, и я
пустили вас, а ведь это важнее кокетства! Вот за это пожурите нас!
— Я просто
не пущу тебя сегодня, Леонтий, — сказал Райский, — мне скучно одному; я перейду
в старый
дом с тобой вместе, а потом, после свадьбы Марфеньки, уеду. Ты при бабушке и при Вере будешь первым министром, другом и телохранителем.
— За то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она сидит теперь взаперти
в своей комнате
в одной юбке, без башмаков! — солгала бабушка для
пущей важности. — А чтоб ваш сын
не смущал бедную девушку, я
не велела принимать его
в дом! — опять солгала она для окончательной важности и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „
Пустите,
пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза
в щеку и вытолкнула
в дверь: „
Не стоишь, говорит, ты, шкура,
в благородном
доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то
не стали!“ Всю ночь эту она
в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „
В суд, говорит, на нее,
в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут
в суде возьмешь, чем докажешь?
Конец карьеры моей, по толкованию твоего братца,
в том, что оттенок социализма
не помешает мне откладывать на текущий счет подписные денежки и
пускать их при случае
в оборот, под руководством какого-нибудь жидишки, до тех пор, пока
не выстрою капитальный
дом в Петербурге, с тем чтобы перевесть
в него и редакцию, а
в остальные этажи напустить жильцов.
И дети, и приказчики теснились
в своих помещениях, но верх
дома занимал старик один и
не пускал к себе жить даже дочь, ухаживавшую за ним и которая
в определенные часы и
в неопределенные зовы его должна была каждый раз взбегать к нему наверх снизу, несмотря на давнишнюю одышку свою.
— Нельзя наверно угадать. Ничем, может быть: расплывется дело. Эта женщина — зверь. Во всяком случае, старика надо
в доме держать, а Дмитрия
в дом не пускать.
Мы расположились
в фанзе, как
дома. Китайцы старались предупредить все наши желания и просили только, чтобы
не пускать лошадей на волю, дабы они
не потравили полей. Они дали коням овса и наносили травы столько, что ее хватило бы до утра на отряд вдвое больший, чем наш. Все исполнялось быстро, дружно и без всяких проволочек.
Так как новый губернатор был
в самом деле женат, губернаторский
дом утратил свой ультрахолостой и полигамический характер. Разумеется, это обратило всех советников к советницам; плешивые старики
не хвастались победами «насчет клубники», а, напротив, нежно отзывались о завялых, жестко и угловато костлявых или заплывших жиром до невозможности
пускать кровь — супругах своих.
С месяц отец мой оставался арестованным
в доме Аракчеева; к нему никого
не пускали; один С. С. Шишков приезжал по приказанию государя расспросить о подробностях пожара, вступления неприятеля и о свидании с Наполеоном; он был первый очевидец, явившийся
в Петербург.
Да еще я помню двух собак, Плутонку и Трезорку, которых держали на цепи около застольной, а
в дом не пускали.
— Неизвестно-с. Покойница моя тоже спервоначалу говорила: «
Не пущу», а потом только и слов бывало: «Что все
дома торчишь! шел бы
в трактир!»
Действительно,
не успел наступить сентябрь, как от Ольги Порфирьевны пришло к отцу покаянное письмо с просьбой
пустить на зиму
в Малиновец. К этому времени матушка настолько уже властвовала
в доме, что отец
не решился отвечать без ее согласия.
— «Так словно»! смотрите, какой резон выдумал! вот я тебя, «так словно»
в будущее воскресенье
в церковь
не пущу! Сиди
дома, любуйся собой… щеголь!
— Ишь ведь, святоша, так прямо и прет! «Своя комната», вишь, у него есть! точно ему зараньше
в господском
доме квартира припасена!
Не давать ему дров,
пускай в холодной комнате живет!
Моя тетя что-то вязала для императрицы Марии Федоровны, c которой была близка, и
в то же время презирала русских монархистов и даже главных деятелей
не пускала к себе
в дом.
В центре города были излюбленные трактиры у извозчиков: «Лондон»
в Охотном, «Коломна» на Неглинной,
в Брюсовском переулке,
в Большом Кисельном и самый центральный
в Столешниковом, где теперь высится
дом № 6 и где прежде ходили стада кур и большой рыжий дворовый пес Цезарь сидел у ворот и
не пускал оборванцев во двор.
Дом генерала Хитрова приобрел Воспитательный
дом для квартир своих чиновников и перепродал его уже во второй половине прошлого столетия инженеру Ромейко, а пустырь, все еще населенный бродягами, был куплен городом для рынка.
Дом требовал дорогого ремонта. Его окружение
не вызывало охотников снимать квартиры
в таком опасном месте, и Ромейко
пустил его под ночлежки: и выгодно, и без всяких расходов.
В назначенный день к семи часам вечера приперла из «Ляпинки» артель
в тридцать человек. Швейцар
в ужасе, никого
не пускает. Выручила появившаяся хозяйка
дома, и княжеский швейцар
в щегольской ливрее снимал и развешивал такие пальто и полушубки, каких вестибюль и
не видывал. Только места для калош остались пустыми.
Трудно сказать, что могло бы из этого выйти, если бы Перетяткевичи успели выработать и предложить какой-нибудь определенный план: идти толпой к генерал — губернатору,
пустить камнями
в окна исправницкого
дома… Может быть, и ничего бы
не случилось, и мы разбрелись бы по
домам, унося
в молодых душах ядовитое сознание бессилия и ненависти. И только, быть может, ночью забренчали бы стекла
в генерал — губернаторской комнате, давая повод к репрессиям против крамольной гимназии…
Кое-что
в ее рассказе удивляет меня, дед изображал мне венчание матери совсем
не так: он был против этого брака, он после венца
не пустил мать к себе
в дом, но венчалась она, по его рассказу, —
не тайно, и
в церкви он был.
— Ну, это
не фасон, Петр Васильич, — ворчал Кишкин. — Ты что раньше-то говорил: «У меня
в избе живите, как
дома, у меня вольготно», а сам
пустил Ястребова.
Он ночевал на воскресенье
дома, а затем
в воскресенье же вечером уходил на свой пост, потому что утро понедельника для него было самым боевым временем: нужно было все работы
пускать в ход на целую неделю, а рабочие
не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как на промыслах называли понедельник.
— Ишь чего захотел, старый пес… Да за такие слова я тебя и
в дом к себе
пущать не буду. Охальничать-то
не пристало тебе…
— А! видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая.
Не говори, что я аристократка, — ну, поцелуй меня еще, еще. Ангел ты мой! Как я о тебе соскучилась — сил моих
не было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон
дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе —
не пускают. Папа приехал с поля, я села
в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
Мать,
в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие
в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого
не уважает и
не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их
в глаза; что она для своего покоя и удовольствия
не входит ни
в какие хозяйственные дела, ни
в свои, ни
в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть
не может попов и монахов, и нищим никому копеечки
не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а
не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе
в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то
в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть
в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту,
не любит, никогда
не ласкает и денег
не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать
не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу
не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться
в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Но воображение мое снова начинало работать, и я представлял себя выгнанным за мое упрямство из
дому, бродящим ночью по улицам: никто
не пускает меня к себе
в дом; на меня нападают злые, бешеные собаки, которых я очень боялся, и начинают меня кусать; вдруг является Волков, спасает меня от смерти и приводит к отцу и матери; я прощаю Волкова и чувствую какое-то удовольствие.
Когда я глядел на деревни и города, которые мы проезжали,
в которых
в каждом
доме жило, по крайней мере, такое же семейство, как наше, на женщин, детей, которые с минутным любопытством смотрели на экипаж и навсегда исчезали из глаз, на лавочников, мужиков, которые
не только
не кланялись нам, как я привык видеть это
в Петровском, но
не удостоивали нас даже взглядом, мне
в первый раз пришел
в голову вопрос: что же их может занимать, ежели они нисколько
не заботятся о нас? и из этого вопроса возникли другие: как и чем они живут, как воспитывают своих детей, учат ли их,
пускают ли играть, как наказывают? и т. д.
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел было; я сюда его
не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того — прямо
в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только как подошел к нашему
дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц,
не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще
пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев,
не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
Что же касается до Смарагдушки, то
пускай он, по молодости лет, еще
дома понежится, а впоследствии, ежели богу будет угодно, думаю
пустить его по морской части, ибо он и теперь мастерски плавает и, сверх того, имеет большую наклонность к открытиям: на днях
в таком месте белый гриб нашел,
в каком никто ничего путного
не находил» и т. п.
Встают передо мной и сельский наш
дом, и тополи
в саду, и церкови на небольшом пригорке, и фруктовый сад, о котором мы, дети, говорили
не иначе, как «тот сад», потому что он был разведен особняком от усадьбы и потому что нас
пускали в него весьма редко.
— Ужасен! — продолжал князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж
не велел, наконец,
пускать его к себе
в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег,
в одном пальто,
в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
— Профессорство, по-моему, — начал он, пожимая плечами, — то же школьное учительство, с тою разве разницею, что предметы берутся, несколько пошире, и, наконец, что это за народ сами профессора! Они, я думаю, все из семинаристов. Их
в дом порядочный, я думаю,
пустить нельзя. По крайней мере я ни
в Петербурге, ни
в Москве
в кругу нашего знакомства никогда их
не встречал.
Он всю свою скрытую нежность души и потребность сердечной любви перенес на эту детвору, особенно на девочек. Сам он был когда-то женат, но так давно, что даже позабыл об этом. Еще до войны жена сбежала от него с проезжим актером, пленясь его бархатной курткой и кружевными манжетами. Генерал посылал ей пенсию вплоть до самой ее смерти, но
в дом к себе
не пустил, несмотря на сцены раскаяния и слезные письма. Детей у них
не было.
— Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе
не можешь, какая это пагубная страсть
в мужчинах к картам! Они забывают все: себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых
в дом пустить страшно. Первый год моего замужества, когда мы переехали
в Москву и когда у нас бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но потом год от году все пошло хуже и хуже.
В сущности, она никогда серьезно об этом
не думала и даже была бы очень изумлена, если б ей вдруг предложили возвратиться
в родительский
дом; но она догадывалась, что Порфирий Владимирыч
пуще всего боится, чтоб она
не ушла.
И,
не обидно, но умненько посмеиваясь, Тиунов рассказал: нашёл Дроздов место себе у булочницы, вдовы лет на пяток старше его, и приспособила его эта женщина
в приказчики по торговле и к персоне своей, а он —
в полном блаженстве: сыт, одет и выпить можно, по праздникам, но из
дома его без личного надзора никуда
не пускают.
Выйти
не смею никуда, подружек — нет; может, и нашла бы я хороших людей — батюшка из
дома не пускает,
не верит он
в совесть мою.
Николай Артемьевич потребовал от нее, чтоб она
не пускала своей дочери к себе на глаза; он как будто обрадовался случаю показать себя
в полном значении хозяина
дома, во всей силе главы семейства: он беспрерывно шумел и гремел на людей, то и дело приговаривая: «Я вам докажу, кто я таков, я вам дам знать — погодите!» Пока он сидел
дома, Анна Васильевна
не видела Елены и довольствовалась присутствием Зои, которая очень усердно ей услуживала, а сама думала про себя: «Diesen Insaroff vorziehen — und wem?» [Предпочесть этого Инсарова — и кому? (нем.)]
Не успел еще он
пустить корни
в доме Губошлепова, как последний уж подыскал себе какого-то бывшего полководца.
8. 773 года,
в великом посту, тот муж ее тайным образом пришел к хуторскому их
дому вечером под окошко, которого она и
пустила; но того ж самого часа объявила казакам, а они, взявши его, повели к станичному атаману, а он-де отправил
в Верхнюю Чирскую станицу к старшине, но о имени его
не упомнит, а оттуда
в Черкасский; но
не довезя, однако ж, до оного,
в Цымлянской станице бежал и потому, где теперь находится,
не ведает.
— Ты все лучше знаешь. А вот этого убийцу Крупова
в дом больше
не пускай; вот масон-то, мерзавец! Два раза посылала, — ведь я
не последняя персона
в городе… Отчего? Оттого, что ты
не умеешь себя держать, ты себя держишь хуже заседателя; я послала, а он изволит тешиться надо мной; видишь, у прокурорской кухарки на родинах; моя дочь умирает, а он у прокурорской кухарки… Якобинец!
Конечно, ей настоящую сноху
в дом не расчет
пускать.
— Какой ты хозяин!.. Брата выгнал и меня хотел
пустить по миру… Нет, Гордей Евстратыч, хозяйка здесь я. Ты налаживай свой
дом, да
в нем и хозяйничай, а этот
дом батюшкин… И отцу Крискенту закажи, чтобы он тоже
не ходил к нам. Вы с ним меня живую бы закопали
в землю… Дескать, пущай только старуха умрет, тогда мы все по-своему повернем.
Публика загудела. Это была
не обычная корзина аэростата, какие я видел на картинках, а низенькая, круглая, аршина полтора
в диаметре и аршин вверх, плетушка из досок от бочек и веревок. Сесть
не на что, загородка по колено. Берг дал знак, крикнул «
пускай», и
не успел я опомниться, как шар рванулся сначала
в сторону, потом вверх, потом вбок, брошенный ветром, причем низком корзины чуть-чуть
не ударился
в трубу
дома — и закрутился… Москва тоже крутилась и проваливалась подо мной.
Никто
не ждал от него скорого возвращения: все знали очень хорошо, что дядя Аким воспользуется случаем полежать на печи у соседа и пролежит тем долее и охотнее, что дорога больно худа и ветер
пуще студен. Никто
не помышлял о нем вплоть до сумерек; но вот уже и ночь давно наступила, а дядя Аким все еще
не возвращался. Погода между тем становилась хуже и хуже; снег, превратившийся
в дождь, ручьями лил с кровель и яростно хлестал
в окна избы; ветер дико завывал вокруг
дома, потрясая навесы и раскачивая ворота.
— Так-то, так! Я и сам об этом думаю: родня немалая; когда у моей бабки кокошник горел, его дедушка пришел да руки погрел… Эх ты, сердечная! — прибавил, смеясь, рыбак. — Сватьев
не оберешься, свояков
не огребешься — мало ли на свете всякой шушеры! Всех их
в дом пущать — жирно будет!