Неточные совпадения
Понимая всю важность этих вопросов, издатель настоящей летописи считает возможным
ответить на них нижеследующее: история города Глупова прежде всего представляет собой
мир чудес, отвергать который можно лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще.
Ибо, встретившись где-либо на границе, обыватель одного города будет вопрошать об удобрении полей, а обыватель другого города, не вняв вопрошающего, будет
отвечать ему о естественном строении
миров.
Она видела, как он подходил к беседке, то снисходительно
отвечая на заискивающие поклоны, то дружелюбно, рассеянно здороваясь с равными, то старательно выжидая взгляда сильных
мира и снимая свою круглую, большую шляпу, нажимавшую кончики его ушей.
Что же вы
ответите ему, когда невинный малютка спросит у вас: «папаша! кто сотворил всё, что прельщает меня в этом
мире, — землю, воды, солнце, цветы, травы?» Неужели вы скажете ему: «я не знаю»?
Самгин шумно захлопнул форточку, раздраженный воспоминанием о Властове еще более, чем беседой с Лютовым. Да, эти Властовы плодятся, множатся и смотрят на него как на лишнего в
мире. Он чувствовал, как быстро они сдвигают его куда-то в сторону, с позиции человека солидного, широко осведомленного, с позиции, которая все-таки несколько тешила его самолюбие. Дерзость Властова особенно возмутительна. На любимую Варварой фразу: «декаденты — тоже революционеры» он
ответил...
— Но им же сказано: не
мир, а меч, — угрожающе
ответил Редозубов.
«Жестоко вышколили ее», — думал Самгин, слушая анекдоты и понимая пристрастие к ним как выражение революционной вражды к старому
миру. Вражду эту он считал наивной, но не оспаривал ее, чувствуя, что она довольно согласно
отвечает его отношению к людям, особенно к тем, которые метят на роли вождей, «учителей жизни», «объясняющих господ».
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он
отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный
мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся в сером цвете.
Угадывая законы явления, он думал, что уничтожил и неведомую силу, давшую эти законы, только тем, что отвергал ее, за неимением приемов и свойств ума, чтобы уразуметь ее. Закрывал доступ в вечность и к бессмертию всем религиозным и философским упованиям, разрушая, младенческими химическими или физическими опытами, и вечность, и бессмертие, думая своей детской тросточкой, как рычагом, шевелить дальние
миры и заставляя всю вселенную
отвечать отрицательно на религиозные надежды и стремления «отживших» людей.
— Вот это письмо, —
ответил я. — Объяснять считаю ненужным: оно идет от Крафта, а тому досталось от покойного Андроникова. По содержанию узнаете. Прибавлю, что никто в целом
мире не знает теперь об этом письме, кроме меня, потому что Крафт, передав мне вчера это письмо, только что я вышел от него, застрелился…
Он должен представить оружие и
отвечать за
мир и безопасность в его владениях, за доброе поведение гаикского племени и за исполнение взятых им на себя обязательств, также повелений королевы.
Но Маслова не
отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот
мир, в котором она страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
— Да, вы можете надеяться… — сухо
ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по
миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
В этом глубокая антиномия христианства: христианство не может
отвечать на зло злом, противиться злу насилием, и христианство есть война, разделение
мира, изживание до конца искупления креста в тьме и зле.
«Да как же это можно, чтоб я за всех виноват был, — смеется мне всякий в глаза, — ну разве я могу быть за вас, например, виноват?» — «Да где, —
отвечаю им, — вам это и познать, когда весь
мир давно уже на другую дорогу вышел и когда сущую ложь за правду считаем да и от других такой же лжи требуем.
«Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того
мира, из которого ты пришел? — спрашивает его мой старик и сам
отвечает ему за него, — нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую ты так стоял, когда был на земле.
Скажи мне сам прямо, я зову тебя —
отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец
мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!
На эту строгую депешу я
отвечал высылкою двадцати четырех тысяч франков и длинным письмом, совершенно дружеским, но твердым; я говорил, насколько я теоретически согласен с ним, прибавив, что я, как настоящий скиф, с радостию вижу, как разваливается старый
мир, и думаю, что наше призвание — возвещать ему его близкую кончину.
Популярность оккультических и теософических течений я объяснял космическим прельщением эпохи, жаждой раствориться в таинственных силах космоса, в душе
мира, а также неспособностью церковного богословия
ответить на запросы современной души.
— Прежде смерти никто не помрет, —
ответил из угла старец, которого Галактион сейчас только заметил. — А касаемо грехов, это ты верно, Михей Зотыч. Пора мир-то бросать, а о душе тягчать.
Мне хотелось, чтобы он ослеп скорее, — я попросился бы в поводыри к нему, и ходили бы мы по
миру вместе. Я уже говорил ему об этом; мастер, усмехаясь в бороду,
ответил...
Но на запрос Екатерины митрополит Платон
ответил, что он «молит Бога, чтобы во всем
мире были христиане таковы, как Новиков».
Только новое религиозное сознание может осмыслить все, что произошло нового с человеком, может
ответить на его недоумение, излечить его от тяжкой болезни дуализма, которой страдало все христианство в истории и которое передалось
миру, с христианством порвавшему.
— И в скитах так же живут, — неохотно
отвечал Мосей. — Те же люди, как и в
миру, а только название одно: скит… Другие скитские-то, пожалуй, и похуже будут мирских. Этак вон сибирские старцы проезжали как-то по зиме… С Москвы они, значит, ехали, от боголюбивых народов, и денег везли с собой уйму.
— Да! —
отвечал тот. — Это место, например, когда влюбленные сидят на берегу реки и видят вдали большой лес, и им представляется, что если бы они туда ушли, так скрылись бы от всех в
мире глаз, — это очень поэтично и верно.
— Кто ж с ним не знаком в
мире служебном и деловом! —
отвечал с усмешкою Марьеновский. — Но скажите лучше, как вы с ним знакомы?
— Кая для тебя польза, —
отвечал он мне (а говорил он все на манер древней, славянской речи), — и какой прибыток уведать звание смиренного раба твоего, который о том только и помыслу имеет, чтоб самому о том звании позабыть и спасти в
мире душу свою?
Подойдет к нему супруга, подползут ребятишки, мал мала меньше…"Как хорош и светел божий
мир!" — воскликнет Михайло Степаныч."И как отделан будет наш садик, душечка!" —
отвечает супруга его."А у папки денески всё валёванные!" — кричит старший сынишка, род enfant terrible, [сорванца (франц.).] которого какой-то желчный господин научил повторять эту фразу.
— Честной компании
мира и благоденствия желаем, —
отвечал Василий Иваныч, утирая пот, катившийся по лицу. —
Мир вам, и мы к вам!
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они
отвечают: «Что ты, Иван Северьяныч (меня в
миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали): как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться начал, потому что наблюдаю и чувствую в ногах, как конь от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое, чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
Писано, что угодник божий Тихон стал тогда просить богородицу о продлении
мира на земле, а апостол Павел ему громко
ответил знамение, когда не станет
мира, такими словами: «Егда, — говорит, — все рекут
мир и утверждение, тогда нападает на них внезапу всегубительство».
— Нет, я один. Mademoiselle Полина сюда переехала. Мать ее умерла. Она думает здесь постоянно поселиться, и я уж кстати приехал проводить ее, —
отвечал рассеянно князь и приостановился немного в раздумье. — Не свободны ли вы сегодня? — вдруг начал он, обращаясь к Калиновичу. — Не хотите ли со мною отобедать в кабачке, а после съездим к mademoiselle Полине. Она живет на даче за Петергофом — прелестнейшее местоположение, какое когда-либо создавалось в божьем
мире.
— Гони! Словно
миром не живут, —
отвечал Терка и уходил.
— И как мило помирились, —
отвечает Александров. — Боже, как я был тогда глуп и мнителен. Как бесился, ревновал, завидовал и ненавидел. Вы одним взглядом издалека внесли в мою несчастную душу сладостный
мир. И подумать только, что всю эту бурю страстей вызвала противная, замаринованная классная дама, похожая на какую-то снулую рыбу — не то на севрюгу, не то на белугу…
— Благословен господь, что дал тебе подобную молитву! Ляг теперь с
миром и спи, —
отвечал протопоп, и они мирно заснули.
Но,
отвечают на это, возможно такое уравновешение сил, pondération des forces, при котором державы будут сами себя воздерживать. Да ведь это требование и теперь требуется. Это самое был священный союз, это самое — лига
мира и т. п.
1800 лет назад на вопрос этот Христос
ответил, что конец нынешнего века, т. е. языческого устройства
мира, наступит тогда, когда (Мф. XXIV, 3—28) увеличатся до последней степени бедствия людей и вместе с тем благая весть царства божия, т. е. возможность нового, ненасильнического устройства жизни, будет проповедана по всей земле.
«Напрасный гнев, — продолжает Мопассан, — негодование поэта. Война уважаема, почитаема теперь более, чем когда-либо. Искусный артист по этой части, гениальный убийца, г-н фон Мольтке
отвечал однажды депутатам общества
мира следующими страшными словами: «Война свята и божественного установления, война есть один из священных законов
мира, она поддерживает в людях все великие и благородные чувства: честь, бескорыстие, добродетель, храбрость. Только вследствие войны люди не впадают в самый грубый материализм».
Так, например, когда я объяснил одному из них, что для них же будет хуже, ежели
мир обратится в пустыню, ибо некого будет усмирять и даже некому будет готовить им кушанье, то он, с невероятным апломбом,
ответил мне: «Тем лучше! мы будем ездить друг к другу и играть в карты, а обедать будем ходить в рестораны!» И я опять вынужден был замолчать, ибо какая же возможность поколебать эту непреоборимую веру в какое-то провиденциальное назначение помпадуров, которая ни перед чем не останавливается и никаких невозможностей не признает!
Оленин не стал
отвечать. Он слишком был согласен, что всё было фальчь в том
мире, в котором он жил и в который возвращался.
Сядет, обоймет журнал, закатит косые глаза в потолок и переносится в другой
мир, как только ученик начнет
отвечать.
— И, батюшка, ваше сиятельство, кàк можно сличить! — с живостью
отвечал Чурис, как будто испугавшись, чтоб барин не принял окончательного решения: — здесь на
миру место, место веселое, обычное: и дорога и пруд тебе, белье что ли бабе стирать, скотину ли поить — и всё наше заведение мужицкое, тут искони заведенное, и гумно, и огородишка, и вётлы — вот, чтò мои родители садили; и дед, и батюшка наши здесь Богу душу отдали, и мне только бы век тут свой кончить, ваше сиятельство, больше ничего не прошу.
— Много довольны вашей милостью, —
отвечал смущенный Чурис. — Коли на двор леску ублаготворите, так мы и так поправимся. — Чтó
мир? Дело известное…
— Генрих лучше всего
мира! —
отвечала ей на ухо Жервеза. — Он так меня целует, — шептала она скороговоркой, — что у меня голова так кружится, кружится-кружится, и я ничего не помню после.
— Ничего, —
отвечала Анна Анисимовна, — зато совести не отниму; не выучу бедных девушек обманывать, да детей своих пускать по
миру.
— Да, принесен «не
мир, а меч», — спокойно
отвечал ей Червев.
— Не знаю, —
отвечала с небольшою досадой г-жа Петицкая, — я знаю только одно, — продолжала она каким-то шипящим голосом, — что она развратнейшее существо в
мире!
Как
отвечает их поддельный
мирТой жажде правды, чувству красоты,
Которые живут в нас от рожденья?
Картина —
мир, в котором живешь и перед которым
отвечаешь.
В «Записках» же он
отвечает: «что он в воле великого князя, старейшего своего брата, и повеление его исполнит охотно, что он согласен с мнением Изяслава, понеже
мир для сохранения пользы всего государства лучше на сей случай, нежели война».