Неточные совпадения
— Ну, наша Вера Васильевна уродилась, видно, не в батюшку, — рассуждал Лука «от свободности». — Карахтер у нее бедовый, вся в матушку родимую,
Марью Степановну, выйдет по карахтеру-то, когда девичья-то скорость с нее соскочит… Вон как женихом-то поворачивает, только успевай оглядываться. На што уж,
кажется, Миколай-то Иваныч насчет словесности востер, а как барышня поднимет его на смешки, — только запыхтит.
Верочка опять видела прежнюю
Марью Алексевну. Вчера ей
казалось, что из — под зверской оболочки проглядывают человеческие черты, теперь опять зверь, и только. Верочка усиливалась победить в себе отвращение, но не могла. Прежде она только ненавидела мать, вчера думалось ей, что она перестает ее ненавидеть, будет только жалеть, — теперь опять она чувствовала ненависть, но и жалость осталась в ней.
Мне
кажется, для них была ужасным наслаждением моя любовь к
Мари, и вот в этом одном, во всю тамошнюю жизнь мою, я и обманул их.
Как я только
показывался,
Мари тотчас же вздрагивала, открывала глаза и бросалась целовать мне руки.
И до какой степени были деликатны и нежны эти маленькие сердца: им, между прочим,
показалось невозможным, что их добрый Lеon так любит
Мари, а
Мари так дурно одета и без башмаков.
В деревне,
кажется, стали жалеть
Мари, по крайней мере детей уже не останавливали и не бранили, как прежде.
Мари, в свою очередь,
кажется, точно то же самое чувствовала в отношении его.
Он бы в настоящую минуту ни за что не признался
Мари, что это была та самая девушка, о которой он когда-то писал, потому что Юлия
показалась ему самому на этот раз просто противною.
M-me Фатеевой он поклонился сухо: ему
казалось, что она очень много отвлекла от него внимание
Мари.
— А вы,
кажется, были ее приятельницей? — спросила ее
Мари кротким голосом.
Мари,
кажется, удивилась такому предмету разговора — и ничего с своей стороны не отвечала.
— Каковы, я думаю, чиновники в стране, таковы и литераторы, — уж нарочно,
кажется, поддразнивала Юлию
Мари.
— Ах, непременно и, пожалуйста, почаще! — воскликнула
Мари, как бы спохватившись. — Вот вы говорили, что я с ума могу сойти, я и теперь какая-то совершенно растерянная и решительно не сумела, что бы вам выбрать за границей для подарка; позвольте вас просить, чтобы вы сами сделали его себе! — заключила она и тотчас же с поспешностью подошла, вынула из стола пачку ассигнаций и подала ее доктору: в пачке была тысяча рублей, что Ришар своей опытной рукой сейчас,
кажется, и ощутил по осязанию.
— Тут все,
кажется, теперь прилично, — проговорила Катишь, обведя глазами всю комнату, и затем пошла к
Мари.
— Совсем уж один останусь! — проговорил Павел и сделался так печален, что
Мари,
кажется, не в состоянии была его видеть и беспрестанно нарочно обращалась к Фатеевой, но той тоже было, по-видимому, не до разговоров. Павел, посидев немного, сухо раскланялся и ушел.
Вскоре раздалось довольно нестройное пение священников. Павла точно ножом кольнуло в сердце. Он взглянул на
Мари; она стояла с полными слез глазами, но ему и это
показалось притворством с ее стороны.
Он чувствовал некоторую неловкость сказать об этом
Мари; в то же время ему хотелось непременно сказать ей о том для того, чтобы она знала, до чего она довела его, и
Мари,
кажется, поняла это, потому что заметно сконфузилась.
Мари поняла наконец, что слишком далеко зашла, отняла руку, утерла слезы, и старалась принять более спокойный вид, и взяла только с Вихрова слово, чтоб он обедал у них и провел с нею весь день. Павел согласился. Когда самому Эйсмонду за обедом сказали, какой проступок учинил Вихров и какое ему последовало за это наказание, он пожал плечами, сделал двусмысленную мину и только,
кажется, из боязни жены не заметил, что так и следовало.
Мари, оставшись одна, распустила ленты у дорожного чепца, расстегнула даже у горла платье, и на глазах ее
показались слезы; видно было, что рыдания душили ее в эти минуты; сынок ее, усевшийся против нее, смотрел на нее как бы с некоторым удивлением.
— А вы, chere amie, сегодня очень злы! — сказала ей
Мари и сама при этом покраснела. Она,
кажется, наследовала от Еспера Иваныча его стыдливость, потому что от всякой малости краснела. — Ну, извольте хорошенько играть, иначе я рассержусь! — прибавила она, обращаясь к Павлу.
Ему
казалось, что все страдания его в жизни кончились и впереди предстояла только блаженная жизнь около
Мари. Он нарочно просидел целый вечер у Абреева, чтобы хоть немного отвлечь себя от переживаемой им радости. Абреев, напротив, был если не грустен, то серьезен и чем-то недоволен.
— От тебя бежала, — отвечала
Мари, — и что я там вынесла — ужас! Ничто не занимает, все противно — и одна только мысль, что я тебя никогда больше не увижу, постоянно грызет; наконец не выдержала — и тоже в один день собралась и вернулась в Петербург и стала разыскивать тебя: посылала в адресный стол, писала, чтобы то же сделали и в Москве; только вдруг приезжает Абреев и рассказал о тебе: он каким-то ангелом-благовестником
показался мне… Я сейчас же написала к тебе…
— А ваша умная
Мари, конечно, не бранит, — проговорила Фатеева и,
кажется, употребила над собою усилие, чтобы окончательно не вспылить.
Капитан между тем обратился к старикам, считая как бы унизительным для себя разговаривать долее с Вихровым, которому тоже очень уж сделалось тяжело оставаться в подобном обществе. Он взялся за шляпу и начал прощаться с
Мари. Та,
кажется, поняла его и не удерживала.
С этой, как бы омертвившей все ее существо, тоской и с своей наклоненной несколько вниз головой, она
показалась Павлу восхитительною и великолепною; а
Мари, в своем шелковом платье и в нарукавничках, подающая отцу лекарство, напротив того, возмущала и бесила Павла.
— Каждый день ходите, пожалуйста, — повторила
Мари, и Павлу
показалось, что она с каким-то особенным выражением взглянула на него.
— Я сейчас выйду! — отвечала
Мари и действительно
показалась в дверях.
— Ну, очень рада, что тебе так
кажется, — отвечала
Мари, еще более покраснев. — А здесь ужас что такое происходит, какой-то террор над городом. Ты слышал что-нибудь?
Причина всему этому заключалась в том, что с самого приезда Вихрова в Петербург между им и
Мари происходили и недоразумения и неудовольствия: он в первый раз еще любил женщину в присутствии мужа и поэтому страшно, мучительно ее ревновал — ревновал физически, ревновал и нравственно, но всего этого высказывать прямо никогда не решался; ему
казалось, что этим чувством он унижает и себя и
Мари, и он ограничивался тем, что каждодневно страдал, капризничал, говорил
Мари колкости, осыпал старика генерала (в его, разумеется, отсутствии) насмешками…
Мари давно уже и очень сильно возмущалась существующими порядками, а последние действия против литературы и особенно против Вихрова за его правдивые и честные, как ей
казалось, сочинения вывели ее окончательно из себя. Муж ее в этом случае совершенно расходился с ней в мнениях и, напротив, находил все действия против литературы прекрасными и вызываемыми, как он где-то подслушал фразу, «духом времени».
— Это муж мой!.. Вы,
кажется, еще и не знакомы, — сказала
Мари Павлу.
— Я до того,
кажется, теперь дошла, — начала
Мари, когда они поехали, — что решительно никого не могу видеть из посторонних.
Вихров глядел на него с некоторым недоумением: он тут только заметил, что его превосходительство был сильно простоват; затем он посмотрел и на
Мари. Та старательно намазывала масло на хлеб, хотя этого хлеба никому и не нужно было. Эйсмонд, как все замечали, гораздо
казался умнее, когда был полковником, но как произвели его в генералы, так и поглупел… Это, впрочем, тогда было почти общим явлением: развязнее, что ли, эти господа становились в этих чинах и больше высказывались…
— Мужа моего нет дома; он сейчас уехал, — говорила
Мари, не давая,
кажется, себе отчета в том, к чему это она говорит, а между тем сама пошла и села на свое обычное место в гостиной. Павел тоже следовал за ней и поместился невдалеке от нее.
Мари,
кажется, больше затем, чтобы только на что-нибудь другое отвлечь пламенные взгляды кузена, которые он явно уже кидал на нее, сказала ему...
Павел между тем все продолжал смотреть на
Мари, и ему
показалось, что лицо у ней как будто бы горело, и точно она была в каком-то волнении.
— Господа, хотите играть в карты? — отнеслась
Мари к двум пожилым генералам, начинавшим уж и позевывать от скуки; те, разумеется, изъявили величайшую готовность.
Мари же сейчас всех их усадила: она,
кажется, делала это, чтобы иметь возможность поговорить посвободней с Вихровым, но это ей не совсем удалось, потому что в зало вошел еще новый гость, довольно высокий, белокурый, с проседью мужчина, и со звездой.
Героя моего последнее время сжигало нестерпимое желание сказать
Мари о своих чувствах; в настоящую минуту, например, он сидел против нее — и с каким бы восторгом бросился перед ней, обнял бы ее колени, а между тем он принужден был сидеть в скромнейшей и приличнейшей позе и вести холодный, родственный разговор, — все это начинало уж
казаться ему просто глупым: «Хоть пьяну бы, что ли, напиться, — думал он, — чтобы посмелее быть!»
Мари на это ничего ему уж и не возразила: она,
кажется, боялась, чтобы он не сказал ей какой-нибудь еще более грубой дерзости.
Конечно, ближе бы всего ей было сказать Аггею Никитичу о своей нужде, но это до того
казалось совестно Марье Станиславовне, что она проплакала всю ночь и утро, рассуждая так, что не ради же денег она полюбила этого человека, и когда к ней вечером пришел Аггей Никитич, она ему ни слова не сказала о себе и только была грустна, что заметив, Аггей Никитич стал было расспрашивать
Марью Станиславовну, но она и тут не призналась, зато открыла Аггею Никитичу причину ее печали Танюша.
Он сначала полуоткрыл глаза, но потом,
кажется, догадавшись, кто его зовет, открыл уж их совсем, и когда узнал окончательно
Марью Станиславовну, то к нему снова возвратилось полное сознание со всеми подробностями его ощущений и мыслей.
— При сих словах он со вздохом посмотрел на свою
Марью Ильиничну, которой,
казалось, вовсе не нравились ни похвалы старине, ни порицания новейших обычаев.
— Какую бы теперь нам песню спеть? — проговорил Веретьев, перебирая струны гитары и, остановившись вдруг, глянул на
Марью Павловну, сидевшую возле него. — Теперь,
кажется, очередь за вами, — сказал он ей.
Он бродил, как тень, из залы в гостиную, изредка обмениваясь холодными взглядами с своим соперником, не пропускавшим ни одного танца, попросил было
Марью Павловну на кадриль, но она уже была приглашена, — и раза два перекинулся словами с заботливым хозяином, которого,
казалось, беспокоила скука, написанная на лице нового гостя.
Мари тоже поцеловала руку матери, но не говорила ни слова. На глазах ее опять
показались слезы.
— Вообразите,
Мари, что значит симпатия! В этот же вечер решилась и моя участь: увидя вас, я как будто переродился; во мне вдруг явилось желание жениться, чего мне прежде и не снилось… Вся моя прошлая жизнь
показалась мне так пошла, так глупа, что я возненавидел самого себя.
Офицер повиновался и довольно звучным, чистым тенором запел: «Ты, душа ль моя, красна девица». Взоры молодого человека ясно говорили, что он под именем красной девицы разумеет
Мари, которая,
кажется, с своей стороны, все это очень хорошо поняла и потупилась. Затем молодые люди расселись по дальним углам и несколько времени ни слова не говорили между собою.
Татьяне Ивановне
показалось, что
Мари заснула, ее самое начал сильно склонять сон.
— Кис, кис, кис!.. — вскрикнула
Мари и, оставив жениха, бросилась к двери, в которой
показался огромный рыжий кот.
После сделанного Хозарову отказа Катерина Архиповна долго еще совещалась с Рожновым, и между ними было положено: предложение молодого человека скрыть от всех, а главное — от
Мари; сделать это, как
казалось им, было весьма возможно.