Неточные совпадения
Солдат опять с прошением.
Вершками
раны смерили
И оценили каждую
Чуть-чуть не в медный грош.
Так мерил пристав следственный
Побои на подравшихся
На рынке мужиках:
«Под правым глазом ссадина
Величиной с двугривенный,
В средине лба пробоина
В целковый. Итого:
На рубль пятнадцать с деньгою
Побоев…» Приравняем ли
К побоищу базарному
Войну под Севастополем,
Где лил солдатик
кровь?
Бедняжка, она лежала неподвижно, и
кровь лилась из
раны ручьями…
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь, из
раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела
кровь;
Теперь, как в доме опустелом,
Всё в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
— Вот новость! Обморок! С чего бы! — невольно воскликнул Базаров, опуская Павла Петровича на траву. — Посмотрим, что за штука? — Он вынул платок, отер
кровь, пощупал вокруг
раны… — Кость цела, — бормотал он сквозь зубы, — пуля прошла неглубоко насквозь, один мускул, vastus externus, задет. Хоть пляши через три недели!.. А обморок! Ох, уж эти мне нервные люди! Вишь, кожа-то какая тонкая.
— О прошлом вспоминать незачем, — возразил Базаров, — а что касается до будущего, то о нем тоже не стоит голову ломать, потому что я намерен немедленно улизнуть. Дайте я вам перевяжу теперь ногу;
рана ваша — не опасная, а все лучше остановить
кровь. Но сперва необходимо этого смертного привести в чувство.
Как-то днем, в стороне бульвара началась очень злая и частая пальба. Лаврушку с его чумазым товарищем послали посмотреть: что там? Минут через двадцать чумазый привел его в кухню облитого
кровью, — ему прострелили левую руку выше локтя. Голый до пояса, он сидел на табурете, весь бок был в
крови, — казалось, что с бока его содрана кожа. По бледному лицу Лаврушки текли слезы, подбородок дрожал, стучали зубы. Студент Панфилов, перевязывая
рану, уговаривал его...
На Невском стало еще страшней; Невский шире других улиц и от этого был пустынней, а дома на нем бездушнее, мертвей. Он уходил во тьму, точно ущелье в гору. Вдали и низко, там, где должна быть земля, холодная плоть застывшей тьмы была разорвана маленькими и тусклыми пятнами огней. Напоминая
раны,
кровь, эти огни не освещали ничего, бесконечно углубляя проспект, и было в них что-то подстерегающее.
Он чувствовал, что и его здоровый организм не устоит, если продлятся еще месяцы этого напряжения ума, воли, нерв. Он понял, — что было чуждо ему доселе, — как тратятся силы в этих скрытых от глаз борьбах души со страстью, как ложатся на сердце неизлечимые
раны без
крови, но порождают стоны, как уходит и жизнь.
А. А. Колокольцев схватил топор и нанес акуле удар ниже пасти — хлынула
кровь и залила палубу; образовалась широкая, почти в ладонь,
рана.
И от
раны, нанесенной Парижу,
кровью облилась бы не одна Франция, но и все культурное человечество.
— Неправда, неправда! Это или клевета на меня, или галлюцинация сумасшедшего, — продолжал кричать Митя, — просто-запросто в бреду, в
крови, от
раны, ему померещилось, когда очнулся… Вот он и бредит.
— Войдите, войдите ко мне сюда, — настойчиво и повелительно закричала она, — теперь уж без глупостей! О Господи, что ж вы стояли и молчали такое время? Он мог истечь
кровью, мама! Где это вы, как это вы? Прежде всего воды, воды! Надо
рану промыть, просто опустить в холодную воду, чтобы боль перестала, и держать, все держать… Скорей, скорей воды, мама, в полоскательную чашку. Да скорее же, — нервно закончила она. Она была в совершенном испуге;
рана Алеши страшно поразила ее.
Тут только я заметил, что удэгеец, у которого кабан сломал копье, сидел на снегу и зажимал рукой на ноге
рану, из которой обильно текла
кровь.
Черная
кровь и гной густой массой хлынули из
раны.
Но Дубровский уже ее не слышал, боль
раны и сильные волнения души лишили его силы. Он упал у колеса, разбойники окружили его. Он успел сказать им несколько слов, они посадили его верхом, двое из них его поддерживали, третий взял лошадь под уздцы, и все поехали в сторону, оставя карету посреди дороги, людей связанных, лошадей отпряженных, но не разграбя ничего и не пролив ни единой капли
крови в отмщение за
кровь своего атамана.
… В Люцерне есть удивительный памятник; он сделан Торвальдсеном в дикой скале. В впадине лежит умирающий лев; он ранен насмерть,
кровь струится из
раны, в которой торчит обломок стрелы; он положил молодецкую голову на лапу, он стонет; его взор выражает нестерпимую боль; кругом пусто, внизу пруд; все это задвинуто горами, деревьями, зеленью; прохожие идут, не догадываясь, что тут умирает царственный зверь.
Рана, нанесенная ему своими,
кровью спаяла его с народом.
Мне случалось видеть, что у подстреленного тетерева каплет
кровь изо рта (верный признак внутренней смертельной
раны) — и он летит.
Когда я взял его за ноги и тряхнул, то весь бок, в который ударил заряд, дочиста облетел, как будто косач был ошпарен кипятком, и не только посинел, но даже почернел:
раны — никакой,
крови — ни капли.
Я послал собаку, и она вынесла мне уже умершую утку чернь, которая была вся в
крови, вытекавшей из боковой
раны прямо против сердца.
Казалось, первое знакомство с ним нанесло чуткому сердцу маленькой женщины кровавую
рану: выньте из
раны кинжал, нанесший удар, и она истечет
кровью.
Через Райнерову руку хлынула и ручьем засвистала алая
кровь из растревоженной грудной
раны.
Какой-то человек, весь окровавленный, у которого лицо, при бледном свете лунного серпа, казалось от
крови черным, бегал по улице, ругался и, нисколько не обращая внимания на свои
раны, искал шапку, потерянную в драке.
Вихров подошел к этой первой группе. Зарубившийся плотник только взмахнул на него глазами и потом снова закрыл их и поник вместе с тем головою.
Рана у него, вероятно, была очень дурно перевязана, потому что
кровь продолжала пробиваться сквозь рубашку и кафтан.
Мать наскоро перевязала
рану. Вид
крови наполнял ей грудь жалостью, и, когда пальцы ее ощущали влажную теплоту, дрожь ужаса охватывала ее. Она молча и быстро повела раненого полем, держа его за руку. Освободив рот, он с усмешкой в голосе говорил...
— На лице незначительная
рана, а череп проломлен, хотя тоже не сильно, — парень здоровый! Однако много потерял
крови. Будем отправлять в больницу?
Она закрыла глаза и пробыла так несколько минут, потом открыла их, оглянулась вокруг, тяжело вздохнула и тотчас приняла обыкновенный, покойный вид. Бедняжка! Никто не знал об этом, никто не видел этого. Ей бы вменили в преступление эти невидимые, неосязаемые, безыменные страдания, без
ран, без
крови, прикрытые не лохмотьями, а бархатом. Но она с героическим самоотвержением таила свою грусть, да еще находила довольно сил, чтоб утешать других.
— Довольно вы надо мною издевались! — и с этим криком, быстро открыв складной ножик, вонзил его в наружную сторону протянутой кисти. Павленко опешил.
Рана оказалась пустячная, но
кровь потекла обильно. Кстати, Голубев первый сделал Павленко перевязку из своего чистого полотенца.
— Это, как впоследствии я узнала, — продолжала та, — означало, что путь масонов тернист, и что они с первых шагов покрываются
ранами и
кровью; но, кроме того, я вижу, что со всех сторон братья и сестры держат обнаженные шпаги, обращенные ко мне, и тут уж я не в состоянии была совладать с собой и вскрикнула; тогда великий мастер сказал мне...
— Государь, — ответил князь, которого лицо было покрыто смертельною бледностью, — ворог мой испортил меня! Да к тому ж я с тех пор, как оправился, ни разу брони не надевал.
Раны мои открылись; видишь, как
кровь из-под кольчуги бежит! Дозволь, государь, бирюч кликнуть, охотника вызвать, чтобы заместо меня у поля стал!
Опричники обступили князя. Месяц освещал лицо его, бледное как смерть, но
кровь уже не текла из
ран.
Много
ран получил я, много
крови пролил на службе батюшки твоего и на твоей, государь!
Всю ночь бесчувственный Руслан
Лежал во мраке под горою.
Часы летели.
Кровь рекою
Текла из воспаленных
ран.
Поутру, взор открыв туманный,
Пуская тяжкий, слабый стон,
С усильем приподнялся он,
Взглянул, поник главою бранной —
И пал недвижный, бездыханный.
Это была голова, бритая, с большими выступами черепа над глазами и черной стриженой бородкой и подстриженными усами, с одним открытым, другим полузакрытым глазом, с разрубленным и недорубленным бритым черепом, с окровавленным запекшейся черной
кровью носом. Шея была замотана окровавленным полотенцем. Несмотря на все
раны головы, в складе посиневших губ было детское доброе выражение.
«Булатный кинжал твой прорвал мою белую грудь, а я приложила к ней мое солнышко, моего мальчика, омыла его своей горячей
кровью, и
рана зажила без трав и кореньев, не боялась я смерти, не будет бояться и мальчик-джигит».
В его памяти навсегда осталось белое лицо Марфы, с приподнятыми бровями, как будто она, задумчиво и сонно прикрыв глаза, догадывалась о чём-то. Лежала она на полу, одна рука отброшена прочь, и ладонь открыта, а другая, сжатая в пухлый кулачок, застыла у подбородка. Мясник ударил её в печень, и, должно быть, она стояла в это время:
кровь брызнула из
раны, облила белую скатерть на столе сплошной тёмной полосой, дальше она лежала широкими красными кружками, а за столом, на полу, дождевыми каплями.
Растекшаяся по лицу и полу
кровь не двигалась, отражая, как лужа, соседний стул;
рана над переносицей слегка припухла.
К нему привели Харлова, обезумленного от
ран и истекающего
кровью.
Позволь сначала отрекомендоваться: я — герой, я делал всеобщую историю, пролитая мною
кровь послужит Иловайскому материалом для самоновейшей истории, я — ординарец при генерале Черняеве, я, то есть моя персона, покрыта
ранами (жаль, что милые турки ранили меня довольно невежливо, ибо я не могу даже показать публике своих почетных шрамов и рубцов), наконец, я в скором времени кавалер сербского ордена Такова…
« — О, если б в небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы я… к
ранам груди, и… захлебнулся б моей он
кровью!.. О, счастье битвы!..
Ты права! что такое жизнь? жизнь вещь пустая.
Покуда в сердце быстро льется
кровь,
Всё в мире нам и радость и отрада.
Пройдут года желаний и страстей,
И всё вокруг темней, темней!
Что жизнь? давно известная шарада
Для упражнения детей;
Где первое — рожденье! где второе —
Ужасный ряд забот и муки тайных
ран,
Где смерть — последнее, а целое — обман!
Ощупывая
рану, он опять почувствовал пальцами липкое и теплое прикосновение
крови.
Но непривычная работа скоро утомила Боброва. Жилы в висках стали биться с горячечной быстротой и напряженностью,
кровь из
раны потекла по щеке теплой струей. Безумная вспышка энергии прошла, а внутренний, посторонний, голос заговорил громко и насмешливо...
Вы, князья буй Рюрик и Давид!
Смолкли ваши воинские громы.
А не ваши ль плавали в
кровиЗолотом покрытые шеломы?
И не ваши ль храбрые полки
Рыкают, как туры, умирая
От каленой сабли, от руки
Ратника неведомого края?
Встаньте, государи, в злат стремень
За обиду в этот черный день,
За Русскую землю,
За Игоревы
раны —
Удалого сына Святославича!
Багряные лучи солнца обливали стены и башни города
кровью, зловеще блестели стекла окон, весь город казался израненным, и через сотни
ран лился красный сок жизни; шло время, и вот город стал чернеть, как труп, и, точно погребальные свечи, зажглись над ним звезды.
Края черных туч тоже в огне, на красных пятнах зловеще рисуются угловатые куски огромных строений; там и тут, точно
раны, сверкают стекла; разрушенный, измученный город — место неутомимого боя за счастье — истекает
кровью, и она дымится, горячая, желтоватым удушливым дымом.
Рана на голове была огромная, часть мозга вымыло из нее, но я помню серые, с красными жилками, кусочки в
ране, точно мрамор или пена с
кровью.
В совершенном неистовстве, скрежеща зубами, он ухватился за железную скобу; но от сильного напряжения перевязки лопнули на руке его,
кровь хлынула ручьем из
раны, и он лишился всех чувств.
Кровь ручьем текла из его
раны; смертная бледность покрывала лицо; но он смело смотрел в глаза офицеру, и только едва заметная судорожная дрожь пробегала от времени до времени по всем его членам.
— Хитрят! — говорил пристав, бледный от потери
крови, от боли в
ране, от бессонной и мучительной ночи.