Неточные совпадения
Потом, в бурный
вихрь пляски, разорвав круг девиц, вынеслась к рампе высокая гибкая
женщина, увлекая за собой солдата в красных штанах, в измятом кепи и с глупым, красноносым лицом.
Как-то в праздник, придя к Варваре обедать, Самгин увидал за столом Макарова. Странно было видеть, что в двуцветных
вихрах медика уже проблескивают серебряные нити, особенно заметные на висках. Глаза Макарова глубоко запали в глазницы, однако он не вызывал впечатления человека нездорового и преждевременно стареющего. Говорил он все о том же — о
женщине — и, очевидно, не мог уже говорить ни о чем другом.
Потерявшаяся в этом
вихре одинокая
женщина могла только всеми силами ненавидеть Сашку, которого считала источником всяких бед и злоключений.
— Вот и с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с грустью в голосе. — Корень была, а не
женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за
вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич, что я тогда тебя помирил с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним грехом у тебя меньше. Мать — первое дело…
Он полагал, что те с большим вниманием станут выслушивать его едкие замечания.
Вихров начал читать: с первой же сцены Неведомов подвинулся поближе к столу. Марьеновский с каким-то даже удивлением стал смотреть на Павла, когда он своим чтением стал точь-в-точь представлять и барь, и горничных, и мужиков, а потом, — когда молодая
женщина с криком убежала от мужа, — Замин затряс головой и воскликнул...
Словом,
Вихров, я теперь навсегда разочаровалась в ней; не помню, говорила ли я вам, что мои нравственные правила таковы: любить один раз
женщине даже преступной любовью можно, потому что она неопытна и ее могут обмануть.
Вихров несколько времени молчал. Он очень хорошо видел, что скажи он только Клеопатре Петровне, что женится на ней — и она прогнала бы от себя всех докторов на свете; но как было сказать это и как решиться на то, когда он знал, что он наверное ее разлюбит окончательно и, пожалуй, возненавидит даже; злоупотреблять же долее этой
женщиной и оставлять ее своей любовницей ему казалось совестно и бесчеловечно.
— Есть, Мари, есть!.. — воскликнул
Вихров. — И тем ужаснее, что вы, как и все, я думаю,
женщины, не сознаете, до какой степени в этом случае вы унижаете себя.
— По натуре своей, — продолжал
Вихров, — это
женщина страстная, деятельная, но ее решительно не научили ничему, как только любить, или, лучше сказать, вести любовь с мужчиной.
Тот надел вицмундир и пошел. Тысяч около двух мужчин и
женщин стояло уж на площади. Против всех их
Вихров остановился; с ним рядом также стал и голова.
— Это еще большее варварство — кидать в
женщину грязью, неизвестно еще, виновную ли; и отчего же начальство в карете ее не возит, чтобы не предавать ее, по крайней мере, публичному поруганию? Все это, опять повторяю, показывает одну только страшную дикость нравов, — горячился
Вихров.
— Все мое преступление состоит в том, — продолжал
Вихров, — что я в одном моем романе отстаивал бедных наших
женщин, а в другом — бедных наших мужиков.
Развивая и высказывая таким образом свою теорию,
Вихров дошел наконец до крайностей; он всякую
женщину, которая вышла замуж, родит детей и любит мужа, стал презирать и почти ненавидеть, — и странное дело: кузина Мари как-то у него была больше всех в этом случае перед глазами!
— Все запишут! — отвечал ему с сердцем
Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось при этом случае:
Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные; священник то на того, то на другого из них сурово взглядывал блестящими глазами. Православную
женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром — и тот поэтому шел невдалеке от них, а когда те расходились несколько, он говорил им...
Мари и
Вихров оба вспыхнули, и герой мой в первый еще раз в жизни почувствовал, или даже понял возможность чувства ревности любимой
женщины к мужу. Он поспешил уехать, но в воображении его ему невольно стали представляться сцены, возмущающие его до глубины души и унижающие
женщину бог знает до чего, а между тем весьма возможные и почти неотклонимые для бедной жертвы!
— А то же, — отвечал
Вихров, — какая прелестная
женщина вышла из нее, а все-таки вскоре, вероятно, умрет.
Двадцатого декабря было рождение Еспера Иваныча.
Вихров поехал его поздравить и нарочно выбрал этот день, так как наверное знал, что там непременно будет Мари, уже возвратившаяся опять из Малороссии с мужем в Москву. Павлу уже не тяжело было встретиться с нею: самолюбие его не было уязвляемо ее равнодушием; его любила теперь другая, гораздо лучшая, чем она,
женщина. Ему, напротив, приятно даже было показать себя Мари и посмотреть, как она добродетельничает.
Чтобы дать такое же наставление и
женщинам,
Вихров, по просьбе смотрителя, спустился в женское отделение.
Однажды
Вихров, идя по Невскому, увидел, что навстречу ему идут какие-то две не совсем обычные для Петербурга фигуры, мужчина в фуражке с кокардой и в черном, нескладном, чиновничьем, с светлыми пуговицами, пальто, и
женщина в сером и тоже нескладном бурнусе, в маленькой пастушечьей соломенной шляпе и с короткими волосами.
Ему казалось, что он кружится в сухом и горячем
вихре и стремглав летит куда-то вместе с нею. Он стал вырываться из её объятий, тогда
женщина мягко и покорно развела руки и, застёгивая дрожащими пальцами ворот сорочки, тупо проговорила...
Вообразите же, что вы встречаетесь с ней потом, чрез несколько времени, в высшем обществе; встречаетесь где-нибудь на бале, при блистательном освещении, при упоительной музыке, среди великолепнейших
женщин, и, среди всего этого праздника, вы одни, грустный, задумчивый, бледный, где-нибудь опершись на колонну (но так, что вас видно), следите за ней в
вихре бала.
Он старался придумать способ к бегству, средство, какое бы оно ни было… самое отчаянное казалось ему лучшим; так прошел час, прошел другой… эти два удара молотка времени сильно отозвались в его сердце; каждый свист неугомонного ветра заставлял его вздрогнуть, малейший шорох в соломе, произведенный торопливостию большой крысы или другого столь же мирного животного, казался ему топотом злодеев… он страдал, жестоко страдал! и то сказать: каждому свой черед; счастие —
женщина: коли полюбит вдруг сначала, так разлюбит под конец; Борис Петрович также иногда вспоминал о своей толстой подруге… и волос его вставал дыбом: он понял молчание сына при ее имени, он объяснил себе его трепет… в его памяти пробегали картины прежнего счастья, не омраченного раскаянием и страхом, они пролетали, как легкое дуновение, как листы, сорванные
вихрем с березы, мелькая мимо нас, обманывают взор золотым и багряным блеском и упадают… очарованы их волшебными красками, увлечены невероятною мечтой, мы поднимаем их, рассматриваем… и не находим ни красок, ни блеска: это простые, гнилые, мертвые листы!..
Другие
женщины, — говорила ей покойная совесть, — в ее положении наверное бы не устояли и закружились
вихрем, а она едва не сгорела со стыда, страдала и теперь бежит от опасности, которой, быть может, и нет!