Неточные совпадения
— Ныне скудоумные и маломысленные, соблазняемые смертным грехом зависти, утверждают, что богатые суть враги людей, забывая умышленно, что не в сокровищах земных спасение
душ наших и что все смертию помрем, яко же и сей верный
раб Христов…
28.
Раб же тот, вышед, нашел одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев, и, схватив его,
душил, говоря: отдай мне, что должен.
В тихие и кроткие минуты я любил слушать потом рассказы об этой детской молитве, которою начиналась одна широкая жизнь и оканчивалось одно несчастное существование. Образ сироты, оскорбленной грубым благодеянием, и
рабы, оскорбленной безвыходностью своего положения — молящихся на одичалом дворе о своих притеснителях, — наполнял сердце каким-то умилением, и редкий покой сходил на
душу.
— Так и следует, — отвечала она, — над телом рабским и царь и господин властны, и всякое телесное истязание
раб должен принять от них с благодарностью; а над
душою властен только Бог.
Через три дня Ольгу Порфирьевну схоронили на бедном погосте, к которому Уголок был приходом. Похороны, впрочем, произошли честь честью. Матушка выписала из города средненький, но очень приличный гробик, средненький, но тоже очень приличный покров и пригласила из Заболотья старшего священника, который и служил заупокойную литургию соборне. Мало того: она заказала два сорокоуста и внесла в приходскую церковь сто рублей вклада на вечныевремена для поминовения
души усопшей
рабы Божией Ольги.
Не собрать тебе,
раба жадная,
Со всея земли злата, серебра;
Не прикрыть тебе,
душа алчная,
Всем добром земли наготу твою…
Кто ведает из трепещущих от плети, им грозящей, что тот, во имя коего ему грозят, безгласным в придворной грамматике называется, что ему ни А… ни О… во всю жизнь свою сказать не удалося [См. рукописную «Придворную грамматику» Фонвизина.]; что он одолжен, и сказать стыдно кому, своим возвышением; что в
душе своей он скареднейшее есть существо; что обман, вероломство, предательство, блуд, отравление, татьство, грабеж, убивство не больше ему стоят, как выпить стакан воды; что ланиты его никогда от стыда не краснели, разве от гнева или пощечины; что он друг всякого придворного истопника и
раб едва-едва при дворе нечто значащего.
Когда б не доблестная кровь
Текла в вас — я б молчал.
Но если рветесь вы вперед,
Не веря ничему,
Быть может, гордость вас спасет…
Достались вы ему
С богатством, с именем, с умом,
С доверчивой
душой,
А он, не думая о том,
Что станется с женой,
Увлекся призраком пустым
И — вот его судьба!..
И что ж?.. бежите вы за ним,
Как жалкая
раба!
О, если б он меня забыл
Для женщины другой,
В моей
душе достало б сил
Не быть его
рабой!
Твои грехи остались на
рабе божией Аграфене, а
раба божия Авгарь тоже светлеет
душой, как и
раб божий Конон.
— Отметаются все твои старые грехи, Конон, — сказал Гермоген, кладя руку на голову новообращенного. — Взыщутся старые грехи на иноке Кирилле, а
раб божий Конон светлеет
душой перед господом.
Она любила думать о себе, как о мертвой: лежит она,
раба божия Татьяна, в сосновом гробу, скрестив на груди отработавшие руки, тихо и Мирно лежит, и один бог видит ее материнскую
душу.
Упокой, господи,
душу усопшей
рабы твоей!
Человек вдруг, с его
душой и телом, отдан в полную власть другому человеку, и тот может им распоряжаться больше, чем сам царь, чем самый безусловный восточный властелин, потому что тот все-таки будет судить и распоряжаться на основании каких-нибудь законов или обычаев; а тут вы можете к вашему крепостному
рабу врываться в самые интимные, сердечные его отношения, признавать их или отвергать.
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей, защищая свою пагубную власть над народом, бьет,
душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни бьют и звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью
рабов, которым дана свобода проявлять всю силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
— Кая для тебя польза, — отвечал он мне (а говорил он все на манер древней, славянской речи), — и какой прибыток уведать звание смиренного
раба твоего, который о том только и помыслу имеет, чтоб самому о том звании позабыть и спасти в мире
душу свою?
— Да, — отвечают, — все, это наше научение от апостола Павла. Мы куда приходим, не ссоримся… это нам не подобает. Ты
раб и, что делать, терпи, ибо и по апостолу Павлу, — говорят, —
рабы должны повиноваться. А ты помни, что ты христианин, и потому о тебе нам уже хлопотать нечего, твоей
душе и без нас врата в рай уже отверзты, а эти во тьме будут, если мы их не присоединим, так мы за них должны хлопотать.
— Ведаю себя чистым пред богом и пред государем, — ответствовал он спокойно, — предаю
душу мою господу Иисусу Христу, у государя же прошу единой милости: что останется после меня добра моего, то все пусть разделится на три части: первую часть — на церкви божии и на помин
души моей; другую — нищей братии; а третью — верным слугам и холопям моим; а кабальных людей и
рабов отпускаю вечно на волю! Вдове же моей прощаю, и вольно ей выйти за кого похочет!
Мастера храпят, мычат во сне, кто-то бредит, захлебываясь словами, на полатях выкашливает остатки своей жизни Давидов. В углу, телом к телу, валяются окованные сном и хмелем «
рабы божие» Капендюхин, Сорокин, Першин; со стен смотрят иконы без лиц, без рук и ног.
Душит густой запах олифы, тухлых яиц, грязи, перекисшей в щелях пола.
Горяча ты, пуля, и несешь ты смерть, но не ты ли была моей верной
рабой? Земля черная, ты покроешь меня, но не я ли тебя конем топтал? Холодна ты, смерть, но я был твоим господином. Мое тело возьмет земля, мою
душу примет небо».
В самом же деле старик, не знаю почему, во глубине
души своей опять предался уверенности, что у него родится внук, опять приказал отцу Василью отслужить молебен о здравии плодоносящей
рабы Софьи; опять вытащил сосланную с глаз долой, спрятанную родословную и положил ее поближе к себе.
— Ну, так ты, — говорит, — после этого даже не скот, а
раб… понимаешь ли ты,
раб в своей
душе!
Лаптев был уверен, что миллионы и дело, к которому у него не лежала
душа, испортят ему жизнь и окончательно сделают из него
раба; он представлял себе, как он мало-помалу свыкнется со своим положением, мало-помалу войдет в роль главы торговой фирмы, начнет тупеть, стариться и в конце концов умрет, как вообще умирают обыватели, дрянно, кисло, нагоняя тоску на окружающих.
Перешагнет; Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний
раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в
душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха…
И вдруг — обыкновенно это случалось весной, когда все на земле становится так обаятельно красиво и чем-то укоризненно ласковым веет на
душу с ясного неба, — Игнат Гордеев как бы чувствовал, что он не хозяин своего дела, а низкий
раб его.
— Я его, сына родного, не знаю, — он
души своей не открывал предо мной… Может, между нами такая разница выросла, что ее не токмо орел не перелетит — черт не перелезет!.. Может, его кровь так перекипела, что и запаха отцова нет в ней… а — Маякин он! И я это чую сразу… Чую и говорю: «Ныне отпущаеши
раба твоего, владыко!..»
— Я вам это скажу! — угрожающе, поднимая голос, крикнул Саша. — Я скоро издохну, мне некого бояться, я чужой человек для жизни, — я живу ненавистью к хорошим людям, пред которыми вы, в мыслях ваших, на коленях стоите. Не стоите, нет? Врёте вы! Вы —
раб, рабья
душа, лакей, хотя и дворянин, а я мужик, прозревший мужик, я хоть и сидел в университете, но — ничем не подкуплен…
— Да, смешная была история, — сказал он, продолжая улыбаться. — Я сегодня все утро смеялся. Курьезно в истерическом припадке то, что знаешь, что он нелеп, и смеешься над ним в
душе и в то же время рыдаешь. В наш нервный век мы
рабы своих нервов; они наши хозяева и делают с нами, что хотят. Цивилизация в этом отношении оказала нам медвежью услугу…
Во мне происходит нечто такое, что прилично только
рабам: в голове моей день и ночь бродят злые мысли, а в
душе свили себе гнездо чувства, каких я не знал раньше.
Затем он проговорил молитву на исход
души и благословил усопшего узника, в мире
раба божьего Трофима, а потом громко наизусть принялся читать заупокойный канон о единоумершем. Службу церковную он знал наизусть, потому что по-печатному разбирал с грехом пополам, за что много претерпел и от своего попа Мирона, и от покойного игумена Поликарпа.
— Ольга, послушай, если хочешь упрекать… о! прости мне; разве мое поведение обнаружило такие мысли? разве я поступал с Ольгой как с
рабой? — ты бедна, сирота, — но умна, прекрасна; — в моих словах нет лести; они идут прямо от
души; чуждые лукавства мои мысли открыты перед тобою; — ты себе же повредишь, если захочешь убегать моего разговора, моего присутствия; тогда-то я тебя не оставлю в покое; — сжалься… я здесь один среди получеловеков, и вдруг в пустыне явился мне ангел, и хочет, чтоб я к нему не приближался, не смотрел на него, не внимал ему? — боже мой! — в минуту огненной жажды видеть перед собою благотворную влагу, которая, приближаясь к губам, засыхает.
— Так уничтожаю последний остаток признательности… боже! боже! я невиновна… ты, ты сам дал мне вольную
душу, а он хотел сделать меня
рабой, своей
рабой!.. невозможно! невозможно женщине любить за такое благодеяние… терпеть, страдать я согласна… но не требуй более; боже! если б ты теперь мне приказал почитать его своим благодетелем — я и тебя перестала бы любить!.. моя жизнь, моя судьба принадлежат тебе, создатель, и кому ты хочешь — но сердце в моей власти!..
Надобно иметь слишком великую или слишком ничтожную, мелкую
душу, чтоб так играть жизнью и смертию!.. одним словом, Вадим убил семейство! и что же он такое? — вчера нищий, сегодня
раб, а завтра бунтовщик незаметный в пьяной, окровавленной толпе!
«Супруга моя, — воскликнул он, — и какие с нею пожаловали дамы, пускай домой поедут, а мы, господа мужчины, помянем скромной трапезой тень усопшея
рабы твоея!» Предложение г. Ратча было принято с искренним сочувствием; «почтенное» священство как-то внушительно переглянулось между собой, а офицер путей сообщения потрепал Ивана Демьяныча по плечу и назвал его патриотом и
душою общества.
— Предостережение! Готовься, мол, человече! И потому, я, сударыня, вот что имею доложить вам, нимало не медля. Не желая, — закричал вдруг Харлов, — чтоб та самая смерть меня,
раба божия, врасплох застала, положил я так-то в уме своем: разделить мне теперь же, при жизни, имение мое между двумя моими дочерьми, Анной и Евлампией, как мне господь бог на
душу пошлет. — Мартын Петрович остановился, охнул и прибавил: — Нимало не медля.
— Помоги, — говорю, — господи, и научи мя, да не потеряю путей твоих и да не угрязнет
душа моя во грехе! Силён ты и многомилостив, сохрани же
раба твоего ото зла и одари крепостью в борьбе с искушением, да не буду попран хитростию врага и да не усумнюсь в силе любви твоей к
рабу твоему!
Слепые
рабы жадности своей, возносят они её выше себя, поклоняются безобразному идолу тёмной и трусливой
души своей и молятся ему...
Но не решусь судьбы мятежной
Я разделять с
душою нежной;
Свободный,
раб иль властелин,
Пускай погибну я один.
— Ничего не давая, как много взяли вы у жизни! На это вы возражаете презрением… А в нём звучит — что? Ваше неумение жалеть людей. Ведь у вас хлеба духовного просят, а вы камень отрицания предлагаете! Ограбили вы
душу жизни, и, если нет в ней великих подвигов любви и страдания — в этом вы виноваты, ибо,
рабы разума, вы отдали
душу во власть его, и вот охладела она и умирает, больная и нищая! А жизнь всё так же мрачна, и её муки, её горе требуют героев… Где они?
Верный
раб Мишка плелся за ним, как грешная
душа.
Избитый и окровавленный верный
раб, прихрамывая, вышел из кабинета и в
душе поблагодарил бога, что так дешево отделался: первая и самая трудная половина дела была сделана, а там уж что бог даст.
Но, несмотря на все эти злоключения, верный
раб смутно верил в свою счастливую звезду и все думал, как бы ему извести выматывавшую из него
душу генеральшу.
Огненные мучения призывают на ту, которая не сдается на любовь: «Упокой, господи,
душу, в тело живущую, у
рабы твоея (имярек).
Вошли. Всех обдало мраком и сыростью. Засветили несколько свечек. Иосафу и другому еще студенту, второму басу после него, поручили исполнять обязанность дьячков. Священник надел черные ризы и начал литию. После возгласу его: «Упокой, господи,
душу усопшего
раба Александра», Ферапонтов и товарищ его громко, так что потряслись церковные своды, запели: «Вечная память, вечная память!» Прочие студенты тоже им подтягивали, и все почти навзрыд плакали.
— Вот в этом смысле бабу-то пожалеть!.. Очень важное дело, с кем ей в чулан лезть. Как раз время к сему, чтоб об этом печалиться! Сезам, Сезам, кто знает, чем Сезам отпереть, — вот кто нужен! — заключил Овцебык и заколотил себя в грудь, — Мужа, дайте мужа нам, которого бы страсть не делала
рабом, и его одного мы сохраним
душе своей в святейших недрах.
Он любил новогородцев, ибо они были свободны; их признательность радовала его сердце, ибо только
души свободные могут быть признательными:
рабы повинуются и ненавидят!
Клеопатра Сергеевна. Поздно уж теперь! Достаточно, что ты мне раз это сказал. Я все теперь прочла, что таилось у тебя на
душе в отношении меня. Теперь я не жена больше ваша, а
раба и служанка, которая пока остается в вашем доме затем, чтобы получить приказание, что она должна делать, чтобы расплатиться с вами за тот кусок хлеба, который вы ей давали, и за те тряпки, в которые вы ее одевали. Буду ожидать ваших приказаний!.. (Идет в свою комнату.)
— Обняла, — говорю, — земля человека чёрными лапами своими и выжимает из него живую свободную
душу, и вот видим мы пред собою жадного
раба…
— Прошу вас, матушка, соборне канон за единоумершего по новопреставленном
рабе Божием Георгии отпеть, — сказала Марья Гавриловна. — И в сенаник извольте записать его и трапезу на мой счет заупокойную по
душе его поставьте. Все, матушка, как следует исправьте, а потом, хоть завтра, что ли, дам я вам денег на раздачу, чтоб год его поминали. Уж вы потрудитесь, раздайте, как кому заблагорассудите.
Очистил
раб Божий Михаил
душу свою и вас всех, весь род свой и племя от Божия гнева избавил…