Неточные совпадения
Корова с колокольчиком,
Что с вечера отбилася
От стада, чуть послышала
Людские
голоса —
Пришла к костру, уставила
Глаза на мужиков,
Шальных речей послушала
И
начала, сердечная,
Мычать, мычать, мычать!
— Сограждане! —
начал он взволнованным
голосом, но так как речь его была секретная, то весьма естественно, что никто ее не слыхал.
— Митьку жалко! — отвечала Аленка, но таким нерешительным
голосом, что было очевидно, что она уже
начинает помышлять о сдаче.
Чтобы найти это самое место, она
начала уже круг, как вдруг
голос хозяина развлек ее.
Услыхав
голос Анны, нарядная, высокая, с неприятным лицом и нечистым выражением Англичанка, поспешно потряхивая белокурыми буклями, вошла в дверь и тотчас же
начала оправдываться, хотя Анна ни в чем не обвиняла ее. На каждое слово Анны Англичанка поспешно несколько раз приговаривала: «yes, my lady». [да, сударыня.]
— Ну вот видишь ли, что ты врешь, и он дома! — ответил
голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его, и, на ходу снимая пальто, Облонский вошел в комнату. — Ну, я очень рад, что застал тебя! Так я надеюсь… — весело
начал Степан Аркадьич.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками, пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми
голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий
голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять с
начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых
голосов.
— Баллотируется надворный советник Петр Петрович Боль, —
начинал опять
голос.
Слегка поклонившись Левину, он тотчас же
начал читать привычным
голосом молитвы.
После полудня она
начала томиться жаждой. Мы отворили окна — но на дворе было жарче, чем в комнате; поставили льду около кровати — ничего не помогало. Я знал, что эта невыносимая жажда — признак приближения конца, и сказал это Печорину. «Воды, воды!..» — говорила она хриплым
голосом, приподнявшись с постели.
Явно было, что она не знала, с чего
начать; лицо ее побагровело, пухлые ее пальцы стучали по столу; наконец она
начала так, прерывистым
голосом...
Княгиня очень много говорила и по своей речивости принадлежала к тому разряду людей, которые всегда говорят так, как будто им противоречат, хотя бы никто не говорил ни слова: она то возвышала
голос, то, постепенно понижая его, вдруг с новой живостью
начинала говорить и оглядывалась на присутствующих, но не принимающих участия в разговоре особ, как будто стараясь подкрепить себя этим взглядом.
Часто, читая вслух, когда он доходил до патетического места,
голос его
начинал дрожать, слезы показывались, и он с досадой оставлял книгу.
Губы ее
начали медленно улыбаться, и она заговорила трогательным, нежным
голосом: «Поди сюда, мой дружок, подойди, мой ангел».
— Auf, Kinder, auf!.. s’ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal, [Вставать, дети, вставать!.. пора. Мать уже в зале (нем.).] — крикнул он добрым немецким
голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь,
начал щекотать мои пятки. — Nu, nun, Faulenzer! [Ну, ну, лентяй! (нем.).] — говорил он.
Иногда, сидя одна в комнате, на своем кресле, она вдруг
начинала смеяться, потом рыдать без слез, с ней делались конвульсии, и она кричала неистовым
голосом бессмысленные или ужасные слова.
— Ага! попались! — закричал он, маленькими шажками подбегая к Володе, схватил его за голову и
начал тщательно рассматривать его макушку, — потом с совершенно серьезным выражением отошел от него, подошел к столу и
начал дуть под клеенку и крестить ее. — О-ох жалко! О-ох больно!.. сердечные… улетят, — заговорил он потом дрожащим от слез
голосом, с чувством всматриваясь в Володю, и стал утирать рукавом действительно падавшие слезы.
Когда все было готово, он величественно опустился в свое кресло и
голосом, который, казалось, выходил из какой-то глубины,
начал диктовать следующее: «Von al-len Lei-den-schaf-ten die grau-samste ist…
Войдя в кабинет с записками в руке и с приготовленной речью в голове, он намеревался красноречиво изложить перед папа все несправедливости, претерпенные им в нашем доме; но когда он
начал говорить тем же трогательным
голосом и с теми же чувствительными интонациями, с которыми он обыкновенно диктовал нам, его красноречие подействовало сильнее всего на него самого; так что, дойдя до того места, в котором он говорил: «как ни грустно мне будет расстаться с детьми», он совсем сбился,
голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок.
Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и
начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе. Бедный оратор, накликавший сам на свою шею беду, выскочил из кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле, схватил за ноги Бульбу и жалким
голосом молил...
Ассоль было уже пять лет, и отец
начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.]. В передаче детским
голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие, тень которого, павшая на отца, укрыла и дочь.
Дело в том, что он, по инстинкту,
начинал проникать, что Лебезятников не только пошленький и глуповатый человечек, но, может быть, и лгунишка, и что никаких вовсе не имеет он связей позначительнее даже в своем кружке, а только слышал что-нибудь с третьего
голоса; мало того: и дела-то своего, пропагандного, может, не знает порядочно, потому что-то уж слишком сбивается и что уж куда ему быть обличителем!
— А ведь ты права, Соня, — тихо проговорил он наконец. Он вдруг переменился; выделанно-нахальный и бессильно-вызывающий тон его исчез. Даже
голос вдруг ослабел. — Сам же я тебе сказал вчера, что не прощения приду просить, а почти тем вот и
начал, что прощения прошу… Это я про Лужина и промысл для себя говорил… Я это прощения просил, Соня…
— Да он… —
начал было опять тот же
голос и вдруг осекся.
Соня развернула книгу и отыскала место. Руки ее дрожали,
голосу не хватало. Два раза
начинала она, и все не выговаривалось первого слога.
Она пересилила себя, подавила горловую спазму, пресекшую в
начале стиха ее
голос, и продолжала чтение одиннадцатой главы Евангелия Иоаннова.
— Здравствуйте, Алена Ивановна, —
начал он как можно развязнее, но
голос не послушался его, прервался и задрожал, — я вам… вещь принес… да вот лучше пойдемте сюда… к свету… — И, бросив ее, он прямо, без приглашения, прошел в комнату. Старуха побежала за ним; язык ее развязался...
Ах, как я любила… Я до обожания любила этот романс, Полечка!.. знаешь, твой отец… еще женихом певал… О, дни!.. Вот бы, вот бы нам спеть! Ну как же, как же… вот я и забыла… да напомните же, как же? — Она была в чрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец, страшным, хриплым, надрывающимся
голосом она
начала, вскрикивая и задыхаясь на каждом слове, с видом какого-то возраставшего испуга...
Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные
начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и
голоса.
Итак,
начнем собирать
голоса по законному порядку, то есть,
начиная с младших по чину.
— Евгений! —
начал печальным
голосом Аркадий.
— Вы столь высокого мнения о немцах? — проговорил с изысканною учтивостью Павел Петрович. Он
начинал чувствовать тайное раздражение. Его аристократическую натуру возмущала совершенная развязность Базарова. Этот лекарский сын не только не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его
голоса было что-то грубое, почти дерзкое.
— Старина, —
начал Базаров сиплым и медленным
голосом, — дело мое дрянное. Я заражен, и через несколько дней ты меня хоронить будешь.
Лошади конников сбились в кучу и, однообразно взмахивая головами,
начали подпрыгивать, всадники тоже однообразно замахали нагайками, раскачиваясь взад и вперед, движения их были тяжелы и механичны, как движения заводных игрушек; пронзительный
голос неистово спрашивал...
Говорил он громко, точно глухой, его сиповатый
голос звучал властно. Краткие ответы матери тоже становились все громче, казалось, что еще несколько минут — и она
начнет кричать.
— Это вопрос глубочайшего, общечеловеческого значения, —
начинал он высоким, но несколько усталым и тусклым
голосом; писатель Катин, предупреждающе подняв руку и брови, тоже осматривал присутствующих взглядом, который красноречиво командовал...
Между дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал, что все хорошее на земле — выдумано, что выдумывать
начали еще обезьяны, от которых родился человек, — дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на полу нули, и кричал скрипучим
голосом...
— Ну, — сказал он, не понижая
голоса, — о ней все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать
начали. Скучно, батя! Делать нечего. В карты играть — надоело, давайте сделаем революцию, что ли? Я эту публику понимаю. Идут в революцию, как неверующие церковь посещают или участвуют в крестных ходах. Вы знаете — рассказ напечатал я, — не читали?
Он торопливо и небрежно
начал есть, а Самгин — снова слушать. Людей в зале становилось меньше,
голоса звучали более отчетливо, кто-то раздраженно кричал...
Самгин подошел к двери в зал; там шипели, двигали стульями, водворяя тишину; пианист, точно обжигая пальцы о клавиши, выдергивал аккорды, а дама в сарафане, воинственно выгнув могучую грудь, высочайшим
голосом и в тоне обиженного человека
начала петь...
— Четвертную, — сказал человек, не повышая
голоса, и
начал жевать, держа в одной руке нож, другой подкатывая к себе арбуз.
Несколько мужских и женских
голосов сразу
начали кричать...
Руки его лежали на животе, спрятанные в широкие рукава, но иногда, видимо, по догадке или повинуясь неуловимому знаку, один из китайцев тихо
начинал говорить с комиссаром отдела, а потом, еще более понизив
голос, говорил Ли Хунг-чангу, преклонив голову, не глядя в лицо его.
Татьяна пересела к пианино и, передразнивая кого-то,
начала петь сдавленным
голосом...
— Сейчас, на Арбатской площади… —
Начал он с уверенностью, что будет говорить долго, заставит всех замолчать и скажет нечто потрясающее, но выкрикнул десятка три слов, и
голоса у него не хватило, последнее слово он произнес визгливо и тотчас же услышал свирепый возглас Пояркова...
Из открытого окна флигеля доносился спокойный
голос Елизаветы Львовны; недавно она
начала заниматься историей литературы с учениками школы, человек восемь ходили к ней на дом. Чтоб не думать, Самгин заставил себя вслушиваться в слова Спивак.
На эстраду вышел большой, бородатый человек, в длинном и точно из листового железа склепанном пиджаке. Гулким
голосом он
начал говорить, как говорят люди, показывающие дрессированных обезьян и тюленей.
Этим он весьма развеселил хозяев, и Варвара
начала расспрашивать о его литературных вкусах. Ровным, бесцветным
голосом Митрофанов сообщил, что он очень любит...
Потом Бриан
начал говорить, усилив
голос, высоко подняв брови, глаза его стали больше, щеки покраснели, и Самгин поймал фразу, сказанную особенно жарко...
Турчанинов взглянул на него удивленно и снова
начал пить чай с вином, а Безбедов, шагая по скрипучему паркету, неистовым
голосом, всхрапывая, стал декламировать...