Неточные совпадения
Хлыст я употребил, во все наши семь лет, всего только два раза (если не считать еще одного третьего случая, весьма, впрочем, двусмысленного):
в первый раз — два месяца спустя после нашего брака, тотчас же по
приезде в деревню, и вот теперешний
последний случай.
Ждал я одного лица, с
приездом которого
в Петербург мог окончательно узнать истину;
в этом была моя
последняя надежда.
Затем, почти после полугодового молчания, Евгений Павлович уведомил свою корреспондентку, опять
в длинном и подробном письме, о том, что он, во время
последнего своего
приезда к профессору Шнейдеру,
в Швейцарию, съехался у него со всеми Епанчиными (кроме, разумеется, Ивана Федоровича, который, по делам, остается
в Петербурге) и князем Щ.
Дело плачевное, должно быть, окончено.
Последнее известие, что конфирмация отложена до
приезда H. H., а он уже с 10 февраля
в Петербурге.
Это был каменный флигель,
в котором на одной половине жил писарь и производились дела приказские, а другая была предназначена для
приезда чиновников. Вихров прошел
в последнее отделение. Вскоре к нему явился и голова, мужик лет тридцати пяти, красавец из себя, но довольно уже полный,
в тонкого сукна кафтане, обшитом золотым позументом.
Как человек новый,
в некотором роде мещанин во дворянстве, он, во-первых, опасался компрометировать себя каким-нибудь слишком простым кушаньем, а во-вторых, находил, что ему предстоит единственный,
в своем роде, случай поучиться у настоящих культурных людей, чтобы потом, по
приезде в Непросыхающий, сделать соответствующие применения, которые доказали бы его знакомство с
последними результатами европейской культуры.
— Нет уж… Хоть ты и родной мне и я привыкла мнения родных уважать… Впрочем, это — уж не первый у нас разговор: ты всегда защитником Короната был. Помнишь,
в последний твой
приезд? Я его без пирожного оставить хотела, а ты выпросил!
Только
в последнее время, уведомляя о близком своем
приезде, прислал два письма, почти одно за другим.
Юлия Матвеевна, подписав эти бумаги, успокоилась и затем начала тревожиться, чтобы свадьба была отпразднована как следует, то есть чтобы у жениха и невесты были посаженые отцы и матери, а также и шафера; но где ж было взять их
в деревенской глуши, тем более, что жених, оставшийся весьма недовольным, что его невесту награждают приданым и что затевают торжественность, просил об одном, чтобы свадьба скорее была совершена, потому что московский генерал-губернатор, у которого он
последнее время зачислился чиновником особых поручений, требовал будто бы непременно его
приезда в Москву.
Он еще прежде,
в последний свой
приезд к Егору Егорычу, лечил бабку Ивана Дорофеева, и тогда уж она показалась ему старою-престарою.
— Нет, Николай Артемьевич, вы сегодня с самого вашего
приезда не
в духе. Вы даже, на мои глаза, похудели
в последнее время. Я боюсь, что курс лечения вам не помогает.
О Татьяне изредка доходили вести; он знал, что она вместе с своею теткой поселилась
в своем именьице, верстах
в двухстах от него, живет тихо, мало выезжает и почти не принимает гостей, — а впрочем, покойна и здорова. Вот однажды
в прекрасный майский день сидел он у себя
в кабинете и безучастно перелистывал
последний нумер петербургского журнала; слуга вошел к нему и доложил о
приезде старика-дяди.
В Тамбове на базарной площади, пахнувшей постоянно навозом, а
в базарные дни шумной и пьяной, были лучшие тамбовские трактиры — Югова и Абакумыча. У
последнего стояли два прекрасных фрейбергских бильярда, к которым и привел меня сыграть партию любитель бильярда Вася
в первые дни моего
приезда. Но сыграть нам не пришлось: на одном играл с каким-то баритоном
в золотых очках местный домовладелец Морозов,
в долгополом сюртуке и сапогах бутылками, а на другом — два почтенных, кругленьких, коротеньких старичка...
Выяснилось, что, когда приехали нежданные гости, Рамзай-Соколий заложил за четыре рубля мой парадный сюртук. Спирька сбегал за водкой, и все четверо к моему
приезду были уже на втором взводе. Все старались утешить меня, когда я потерял
последнюю надежду, узнав, что ссудная касса закрывается
в семь часов вечера… Вася, который был трезвее других, играл на гитаре и пел свою любимую студенческую песню...
Тут Даша довольно подробно изложила все, что было со дня их
приезда в Ниццу до
последних дней своей жизни и, заканчивая свое длинное письмо, писала...
Доктор был совершенно убежден
в необходимости дозволить свидание матери с сыном, особенно когда
последний знал уже о ее
приезде, но не смел этого сделать без разрешения главного надзирателя или директора; он послал записки к обоим.
Он не видел брата уже четыре года;
последнее свидание с Никитой было скучно, сухо: Петру показалось, что горбун смущён, недоволен его
приездом; он ёжился, сжимался, прячась, точно улитка
в раковину; говорил кисленьким голосом не о боге, не о себе и родных, а только о нуждах монастыря, о богомольцах и бедности народа; говорил нехотя, с явной натугой. Когда Пётр предложил ему денег, он сказал тихо и небрежно...
Вспомните, как я обошелся с вами после
приезда в деревню и потом, до… до
последнего времени… до болезни Михаила Семеныча.
Услыхав о
приезде дяди, я тотчас же бежал
в кабинет отца, где обыкновенно заставал
последнего в кресле перед письменным столом, а дядю — лежащим навзничь на кушетке. Поцеловавши у дяди руку, как этого требовал домашний этикет, я взлезал на кушетку и садился на грудь дяди верхом.
Все это мне было неприятно, и, вероятно, вследствие того и
в этот
приезд Гоголя
в Москву не последовало такого сближения между нами, какого я желал, а
в последнее время и надеялся.
Само собою разумеется, что
в последнюю неделю перед
приездом Ардальона Семеновича Шатова Варвара Михайловна муштровала Наташу уже от утра до вечера.
Макар Тихоныч непомерно был рад дорогим гостям. К свадьбе все уже было готово, и по
приезде в Москву отцы решили повенчать Евграфа с Машей через неделю. Уряжали свадьбу пышную. Хоть Макар Тихоныч и далеко не миллионер был, как думал сначала Гаврила Маркелыч, однако ж на половину миллиона все-таки было у него
в домах,
в фабриках и капиталах — человек, значит,
в Москве не из
последних, а сын один… Стало быть, надо такую свадьбу справить, чтобы долго о ней потом толковали.
После взаимных приветствий, между разговором, Воронцов объявил Разумовскому истинную причину своего
приезда;
последний потребовал проект указа, пробежал его глазами, встал тихо с своих кресел, медленно подошел к комоду, на котором стоял ларец черного дерева, окованный серебром и выложенный перламутром, отыскал
в комоде ключ, отпер им ларец и из потаенного ящика вынул бумаги, обвитые
в розовый атлас, развернул их, атлас спрятал обратно
в ящик, а бумаги начал читать с благоговейным вниманием.
Государыня! Как же это сразу не пришло
в голову, когда вот уже целую неделю нас старательно готовили к приему Высочайшей Посетительницы. Каждое утро до классов мы заучивали всевозможные фразы и обращения, могущие встретиться
в разговоре с императрицей. Мы знали, что
приезду лиц царской фамилии всегда предшествует глухой и громкий удар колокола, висевшего у подъезда, и все-таки
в последнюю минуту, ошеломленные и взволнованные, мы страшно растерялись.
Дом этот по внешнему виду совсем не изменился за целых с лишком сорок лет, и я его видел
в один из
последних моих
приездов,
в октябре 1906 года, таким же; только лавки и магазины нижнего жилья стали пофрантоватее.
По-прежнему я был учителем и кумиром моей «девичьей команды». Она состояла из родных моих сестер, «белых Смидовичей» — Юли, Мани, Лизы, и «черных» — Ольги и Инны. Брат этих
последних, Витя Малый, убоялся бездны классической премудрости, вышел из шестого класса гимназии и учился
в Казанском юнкерском училище. Дома бывал редко, и я его, при
приездах своих на каникулы, не встречал. Подросли и тоже вошли
в мою команду гимназист-подросток Петр и тринадцати-четырнадцатилетняя гимназисточка Маруся — «черные».
А
последние пять лет того же десятилетия я провел за границей с одним только
приездом в Москву, где прожил с лета до зимы 1866 года.
То он вспоминал
последний спор с Захаром, то почему-то море и первый свой
приезд на пароходе
в Россию, то счастливую ночь, проведенную с другом
в лавочке, мимо которой он проходил; то вдруг знакомый мотив начинал петь
в его воображении, и он вспоминал предмет своей страсти и страшную ночь
в театре.
По счастию для князя, царь
в день его
приезда в слободу — со времени
последней беседы с братом князь Василий был уже там несколько раз — находился
в редком за
последнее время веселом и спокойном расположении духа.
Сергей Семенович и Людмила Васильевна все внимательно осмотрели, и
последняя положительно пришла
в восторг от местоположения дома и расположения комнат. Она уже заранее дала каждой ее назначение. Это было недели через две после ее
приезда в Петербург.
В последнем письме матушка уже говорила прямо, что княжна согласна быть моей женой и что свадьба будет сыграна вскоре после моего
приезда в Москву.
Последний не замедлил явиться и,
в конце января 1569 года, вместе с супругою и детьми, остановился верстах
в трех от Александровской слободы,
в деревне Слотине, и дал знать царю о своем
приезде.
Ему, действительно, за
последнее время часто давали ключ и он производил выдачи и оплаты векселей до
приезда в контору молодого хозяина, но все эти выдачи аккуратно им записывались, и при дневной проверке оказывалось все
в порядке, а между тем исчез целый капитал: сорок две тысячи…
Сам князь Василий жил по-прежнему вдали от двора, который почти постоянно пребывал
в Александровской слободе, находившейся
в восьмидесяти верстах от столицы, и лишь наездом царь бывал
в последней, ознаменовывая почти каждой свой
приезд потоками крови, буквально залившей этот несчастный город, где не было улицы, не было даже церковной паперти, не окрашенных кровью жертв, подчас ни
в чем неповинных.
Она передала Дмитрию Павловичу сущность беседы с адвокатом, совет его поручить дело Савину, согласие
последнего и
приезд его
в Петербург.
Это было условленное место свиданий Григория и Татьяны.
Последняя как-то ухитрилась раздобыться другим ключом от замка крайнего сарая, и каждый раз по
приезде Григория из отлучки и после посещения им Григория Лукьяновича ожидала его
в нем. Здесь он передавал ей полученную добычу; здесь, наедине с горячо любимой девушкой, проводил он те чудные минуты своей жизни, которыми скрашивалась его тяжелая, душегубственная служба.
Впрочем, граф и на самом деле бывал
в своем доме лишь наездом, живя за
последнее время постоянно
в Грузине, имении, лежавшем на берегу Волхова,
в Новгородской губернии, подаренном ему вместе с 2500 душ крестьян императором Павлом и принадлежавшем прежде князю Меньшикову. Даже
в свои
приезды в Петербург он иногда останавливался не
в своем доме, а
в Зимнем дворце, где ему было всегда готово помещение.
С ними-то,
в момент
приезда Николая Леопольдовича, и вела она серьезную беседу на тему ожидавшегося, обычного впрочем, за
последнее время, финансового кризиса. Говорил, впрочем, только один Писателев; Васильев-Рыбак молча прихлебывал из стакана лимонад с коньяком.
Лазарев рассказал о приеме, сделанном ему цесаревичем по
приезде его
в Варшаву: сначала Константин Павлович нахмурил брови при титуле «величество», данном ему адъютантом и выразил живейшее огорчение, узнав о принесенной ему присяге, он хотел, чтобы Лазарев тотчас же отправился
в Петербург, но когда
последний извинился состоянием здоровья и просил позволения отдохнуть несколько часов, то великий князь держал его как пленника
в Бельведерском дворце, строго приказав ему не сноситься ни с кем.
Через неделю после
приезда Николая Герасимовича
в Серединское, Фанни Михайловна испустила
последний вздох на его руках.
Прошло два дня, и настал срок, назначенный патером Вацлавом для
приезда к нему за снадобьем, долженствовавшим бросить княжну Людмилу Васильевну Полторацкую
в объятия графа Свянторжецкого.
Последний не спал всю ночь и почти минута
в минуту был у «чародея» на далекой окраине Васильевского острова. Патер Вацлав был тоже аккуратен. После взаимных приветствий он удалился
в другую комнату, служившую ему и спальней и лабораторией, и вынес оттуда небольшой темного стекла пузырек, плотно закупоренный.
Когда Бомелий уехал на постоянное жительство
в Александровскую слободу и перевез туда и своих учеников, Яков Потапович, с разрешения князя Василия, не последовал за ним, хотя не прервал ни своих занятий, ни сношений с «заморским лекарем» во время
приездов последнего в Москву.
Приезд в Петербург
последнего возбудил
в обществе множество толков.
Одно немного беспокоило Стешу: муж ее за
последнее время стал выпивать. С
приездом же отца эти выпивки стали чаще, так как старик любил «царапнуть» по-сибирски, а сын был всегда его усердным компаньоном. По вечерам за рюмочкой начинал всегда Флегонт Никитич свои любопытные, нескончаемые рассказы о Сибири, о тамошней жизни и службе. Стеше, надо сознаться, надоели таки порядком эти рассказы старика за графинчиком, но раз до ее слуха долетела знакомая фамилия — Шатов, и она вся превратилась
в слух.
Сабиров остался сидеть на месте, как бы прикованный к нему этим взглядом. Он был знаком с Гладких ранее, представленный ему вскоре после
приезда в К., а потому
последний протянул ему руку. Борис Иванович встал и почтительно пожал ее. Иннокентий Антипович взглядом попросил его сесть и сам сел рядом.
В первых числах октября — разговор же князя с Кржижановским происходил
в последних числах сентября — Ивану Андреевичу доложили о
приезде князя Баратова.
На третий день его
приезда он, развернув газету, уже прочел об этом известии, а остальные дни он не мог скрыться от «интервьюеров», расплодившихся
в Петербурге за
последнее время, как грибы
в дождливую осень.
— Не могу знать… Я знаю только, что вчера по
приезде он посылал меня
в адресный стол справляться о местожительстве графа Владимира Петровича Белавина, и вчера же вечером ездил к нему, но не застал его дома… Вернувшись, он несколько раз повторял про себя: «кажется невозможно привести этого отца к
последнему вздоху его дочери».
Тотчас по
приезде начались сборы, окончившиеся
в неделю, и князь Василий
в десяти повозках выехал из Москвы с дочерью, Яковом Потаповичем, нянькой Панкратьевной, сенными девушками молодой княжны и избранною дворнею.
В число
последних попали и знакомые нам Никитич и его сын Тимофей.
Затем Аракчеев уехал, приказав на станции не говорить капитану, с кем он беседовал; с
последним же он простился по-приятельски, посоветовал, чтобы он, по
приезде в Петербург, шел прямо к графу Аракчееву, которого уже он предупредит об этом через своего хорошего знакомого, графского камердинера, и постарается замолвить через того же камердинера
в пользу его перед графом словцо.