Неточные совпадения
— То же самое желание скрыть от самих себя скудость природы
я вижу в пейзажах Левитана,
в лирических березках Нестерова,
в ярко-голубых тенях на снегу. Снег блестит, как обивка
гробов,
в которых хоронят девушек, он — режет глаза, ослепляет, голубых теней
в природе нет. Все это придумывается для самообмана, для того, чтоб нам уютней жилось.
— Умереть, умереть! зачем
мне это? Помогите
мне жить, дайте той прекрасной страсти, от которой «тянутся какие-то лучи на всю жизнь…». Дайте этой жизни, где она?
Я, кроме огрызающегося тигра, не
вижу ничего… Говорите, научите или воротите
меня назад, когда у
меня еще была сила! А вы — «бабушке сказать»! уложить ее
в гроб и
меня с ней!.. Это, что ли, средство? Или учите не ходить туда, к обрыву… Поздно!
Упомянул
я тоже, что отец Паисий, твердо и незыблемо стоявший и читавший над
гробом, хотя и не мог слышать и
видеть, что происходило вне кельи, но
в сердце своем все главное безошибочно предугадал, ибо знал среду свою насквозь.
…Три года тому назад
я сидел у изголовья больной и
видел, как смерть стягивала ее безжалостно шаг за шагом
в могилу. Эта жизнь была все мое достояние. Мгла стлалась около
меня,
я дичал
в тупом отчаянии, но не тешил себя надеждами, не предал своей горести ни на минуту одуряющей мысли о свидании за
гробом.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног
в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все это прошло мимо нас… и вскоре
я увидел, что с крыльца, как будто на головах людей, спустился деревянный
гроб; потом, когда тесная толпа раздвинулась,
я разглядел, что
гроб несли мой отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели под руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили
в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие, стоявшие на дворе, кланялись
в землю.
«Батюшка, — говорит попадья, — и свечки-то у покойника не горит; позволено ли по требнику свечи-то ставить перед нечаянно умершим?» — «А для че, говорит, не позволено?» — «Ну, так, — говорит попадья, —
я пойду поставлю перед ним…» — «Поди, поставь!» И только-что матушка-попадья вошла
в горенку, где стоял
гроб, так и заголосила, так что священник испужался даже, бежит к ней,
видит, — она стоит, расставя руки…
— Да, — усмехаясь, продолжал Николай, — это глупость. Ну, все-таки перед товарищами нехорошо, — никому не сказал ничего… Иду.
Вижу — покойника несут, ребенка. Пошел за
гробом, голову наклонил, не гляжу ни на кого. Посидел на кладбище, обвеяло
меня воздухом, и одна мысль
в голову пришла…
Но без императора всероссийского нельзя было того сделать; они и пишут государю императору нашему прошение на гербовой бумаге: «Что так, мол, и так, позвольте нам Наполеондера выкопать!» — «А
мне что, говорит, плевать на то, пожалуй, выкапывайте!» Стали они рыться и
видят гроб въявь, а как только к нему, он глубже
в землю уходит…
На кладбище не взошёл Шакир, зарыли без него, а
я, его не
видя, испугался, побежал искать и земли горсть на
гроб не бросил, не успел. Он за оградой
в поле на корточках сидел, молился; повёл его домой, и весь день толковали. Очень милый, очень хороший он человек, чистая душа. Плакал и рассказывал...
— Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч… да… пуще глазу своего берег… Ну, да что об этом толковать!.. Вот что
я тебе скажу… Человека
я порешил… штегеря, давно это было… Вот он, штегерь-то, и стоит теперь над моей душой… да… думал отмолить, а тут смерть пришла… ну,
я тебя и вспомнил…
Видел жилку? Но богачество… озолочу тебя, только по
гроб своей жизни отмаливай мой грех… и старуху свою заставь…
в скиты посылай…
«И эдакую-то ждали
видеть в гробу, схороненную и оставившую наследство, — пролетело у
меня в мыслях, — да она всех нас и весь отель переживет!
«А ожидал ли
я сам, что он… зарежет
меня?» Он решил, что да, ожидал, именно с той самой минуты, как
увидел его
в карете, за
гробом Багаутова, «
я чего-то как бы стал ожидать… но, разумеется, не этого, разумеется, не того, что зарежет!..»
Настя (
в дремоте). Будто иду
я по улице и
вижу свои похороны. Несут
меня в открытом
гробе…
И
я чувствую, как колыхается
гроб, и рассуждаю об этом, и вдруг
меня в первый раз поражает идея, что ведь
я умер, совсем умер, знаю это и не сомневаюсь, не
вижу и не движусь, а между тем чувствую и рассуждаю.
Море здесь, но
я не знаю где, а так как
я его не
вижу — то оно совсем везде, нет места, где его нет,
я просто
в нем, как та открытка
в черном
гробу парты.
Ты
видишь ли теперь из
гроба,
Что Русь, как Рим, пьяна тобой?
Что
я и Цезарь — будем оба
В веках равны перед судьбой...
Клянись же
мне, с поднятой к небесам
Увядшей, бледною рукой — оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей ее бессмертных
Скрыть это зрелище!
Меня когда-то
Она считала чистым, гордым, вольным —
И знала рай
в объятиях моих…
Где
я? Святое чадо света!
вижуТебя
я там, куда мой падший дух
Не досягнет уже…
—
Я вам пóслух,
я вам очевидец!.. — степенно проговорил Василий Борисыч. — Богу споспешествующу обтек аз многогрешный греческие области,
в Цареграде был, во святем граде Иерусалиме Живоносному
Гробу поклонялся и повсюду самолично
видел, что у греков трехпогружательное крещение всеобдержно и нет между ними латинского обливанья. Свидетель
мне Бог.
Обстоятельства, однако, скоро показали, что, рассуждая таким образом,
я очень грубо заблуждался. Привычка к литературным прегрешениям, как мы скоро
увидим, не оставляет литературных духов и за
гробом, а читателю будет предстоять задача решить:
в какой мере эти духи действуют успешно и остаются верны своему литературному прошлому.
Я был
в полном недоумении. Но теперь
я понимаю. Это Наташа возмутилась
в его душе и сказала про самоотверженную девушку: «она — неимущий;
в ней нет эгоизма, — и любовь ее пустоцветна». И теперь для
меня совершенно несомненно: если бы
в жизни Толстой
увидел упадочника-индуса, отдающего себя на корм голодной тигрице, он почувствовал бы
в этом только величайшее поругание жизни, и ему стало бы душно, как
в гробу под землей.
— Краше
в гроб кладут. Как бросилась ко
мне!.. И сейчас же обомлела. Столбняк! Не доживет до субботы… Любовь какая, Вася! Понимаешь ты! Кабы ты
видел ее! Первая женщина
в империи!
— Сами
видите, батюшка, как живем. Пенсии
я не выхлопотала от начальства. Хорошо еще, что
в земской управе нашлись добрые люди… Получаю вспомоществование. Землица была у
меня… давно продана. Миша без устали работает, пишет… себя
в гроб вколачивает. По статистике составляет тоже ведомости… Кое-когда перепадет самая малость… Вот теперь
в губернии хлопочет… на частную службу не примут ли. Ежели и примут, он там года не проживет… Один день бродит, неделю лежит да стонет.
Я был
в полном недоумении. Но одно
мне стало ясно: если бы
в жизни Толстой
увидел упадочника-индуса, отдающего себя на корм голодной тигрице, — он почувствовал бы
в этом только величайшее поругание жизни, и ему стало бы душно, как
в гробу под землей.
—
Я предпочитаю
видеть мою дочь
в гробу, нежели женой сына дьячка! — ледяным тоном отвечал Сергей Сергеевич.
— Владислав Стабровский любит тебя, он тебе пара,
я стар, гляжу
в гроб… Мое желание, мое лучшее утешение
в последние дни моей жизни было бы
видеть вас мужем и женою… Все имение мое завещаю вам с тем, чтобы вы приняли мою фамилию.
— Отец любит
меня,
я у него одна… приезжай туда сватать
меня, а теперь и навсегда знай,
я твоя невеста или ничья… За тебя, или
в гроб, так и отцу скажу… Не бось, благословит…
увидит, что без тебя
мне не жисть… Любит он
меня, говорю тебе… Знаю, что любит… И
я его люблю, но для тебя, ясный сокол мой, и с ним малость повздорить решусь… — говорила Елена Афанасьевна за день до отъезда своего обратно
в Новгород.
— Что
я?.. Что не поверил
в то, что Дарья Николаевна отравила или там задушила свою тетку… Так и теперь скажу: не верю… И никогда не поверю…
Видел я ее самою у
гроба Глафиры Петровны…
Видел и отношение ее к приемышам покойной…
Ничего не зная, не подозревая ничего, Анастасия думала только о восторгах любви. Самая память об отце посещала ее душу, как сладкое видение. Не
в гробу мертвецом представлялся он ей, а живой, с улыбкою, с благословением, как бы говорил: «
Видишь, Настя,
я отгадал, что ты любишь Антона; живите счастливо, буди над вами благословение божье!» Добрый отец, он веселится теперь между ангелами и любуется благополучием детей своих.
Я хотел
видеть предметы, некогда
мне любезные; и что ж: море показалось
мне обширным
гробом; над любимым моим утесом вились вещие враны,
в ожидании, что приветливая волна подарит им для снеди остатки того, что был человек; черные, угрюмые тучи застилали от
меня звездное небо; стон ветра нашептывал
мне проклятия отца.