Неточные совпадения
Городничий. Ведь оно, как ты думаешь, Анна Андреевна, теперь можно большой чин зашибить, потому что он запанибрата со
всеми министрами и
во дворец ездит, так поэтому
может такое производство сделать, что со временем и в генералы влезешь. Как ты думаешь, Анна Андреевна: можно влезть в генералы?
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что
весь его труд в настоящем случае заключается только в том, что он исправил тяжелый и устарелый слог «Летописца» и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина, и это одно уже
может служить ручательством, с каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.
Ежели я скажу, что через женский пол опытный администратор
может во всякое время знать
все сокровенные движения управляемых, то этого одного уже достаточно, чтобы доказать, сколь важен этот административный метод.
Дарья Александровна выглянула вперед и обрадовалась, увидав в серой шляпе и сером пальто знакомую фигуру Левина, шедшего им навстречу. Она и всегда рада ему была, но теперь особенно рада была, что он видит ее
во всей ее славе. Никто лучше Левина не
мог понять ее величия.
Когда Левин вошел с Облонским в гостиницу, он не
мог не заметить некоторой особенности выражения, как бы сдержанного сияния, на лице и
во всей фигуре Степана Аркадьича.
Во всем, что он писал и написал, он видел режущие ему глаза недостатки, происходившие от неосторожности, с которою он снимал покровы, и которых он теперь уже не
мог исправить, не испортив
всего произведения.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как
все набросились на нее,
все те, которые хуже ее
во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не
могу простить Вронскому, что он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
То, что он теперь, искупив пред мужем свою вину, должен был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею с ее раскаянием и ее мужем, было твердо решено в его сердце; но он не
мог вырвать из своего сердца сожаления о потере ее любви, не
мог стереть в воспоминании те минуты счастия, которые он знал с ней, которые так мало ценимы им были тогда и которые
во всей своей прелести преследовали его теперь.
В его будущей супружеской жизни не только не
могло быть, по его убеждению, ничего подобного, но даже
все внешние формы, казалось ему, должны были быть
во всем совершенно не похожи на жизнь других.
Казалось бы, ничего не
могло быть проще того, чтобы ему, хорошей породы, скорее богатому, чем бедному человеку, тридцати двух лет, сделать предложение княжне Щербацкой; по
всем вероятностям, его тотчас признали бы хорошею партией. Но Левин был влюблен, и поэтому ему казалось, что Кити была такое совершенство
во всех отношениях, такое существо превыше
всего земного, а он такое земное низменное существо, что не
могло быть и мысли о том, чтобы другие и она сама признали его достойным ее.
Всё это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо.
Во всем разговоре этом не было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда Анна не
могла вспомнить
всей этой короткой сцены.
Вопрос для него состоял в следующем: «если я не признаю тех ответов, которые дает христианство на вопросы моей жизни, то какие я признаю ответы?» И он никак не
мог найти
во всем арсенале своих убеждений не только каких-нибудь ответов, но ничего похожего на ответ.
Когда ребенок был убран и превращен в твердую куколку, Лизавета Петровна перекачнула его, как бы гордясь своею работой, и отстранилась, чтобы Левин
мог видеть сына
во всей его красоте.
—
Может быть. Едут на обед к товарищу, в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, зa ней. Скачут
во весь дух. К удивлению их, красавица останавливается у подъезда того самого дома, куда они едут. Красавица взбегает на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные маленькие ножки.
В богатой Кашинской губернии, всегда шедшей
во всем впереди других, теперь набрались такие силы, что дело, поведенное здесь как следует,
могло послужить образцом для других губерний, для
всей России.
— Я понимаю, друг мой, — сказала графиня Лидия Ивановна. — Я
всё понимаю. Помощь и утешение вы найдете не
во мне, но я всё-таки приехала только затем, чтобы помочь вам, если
могу. Если б я
могла снять с вас
все эти мелкие унижающие заботы… Я понимаю, что нужно женское слово, женское распоряжение. Вы поручаете мне?
— Входить
во все подробности твоих чувств я не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь
может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
Во всем другом
могло еще быть сомненье, но бархатка была прелесть.
—…мрет без помощи? Грубые бабки замаривают детей, и народ коснеет в невежестве и остается
во власти всякого писаря, а тебе дано в руки средство помочь этому, и ты не помогаешь, потому что, по твоему, это не важно. И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что не
можешь видеть
всего, что
можешь сделать, или ты не хочешь поступиться своим спокойствием, тщеславием, я не знаю чем, чтоб это сделать.
Правда, сколько она
могла запомнить свое впечатление в Петербурге у Карениных, ей не нравился самый дом их; что-то было фальшивое
во всем складе их семейного быта.
И так и не вызвав ее на откровенное объяснение, он уехал на выборы. Это было еще в первый раз с начала их связи, что он расставался с нею, не объяснившись до конца. С одной стороны, это беспокоило его, с другой стороны, он находил, что это лучше. «Сначала будет, как теперь, что-то неясное, затаенное, а потом она привыкнет.
Во всяком случае я
всё могу отдать ей, но не свою мужскую независимость», думал он.
«Но
могу ли я верить
во всё, что исповедует церковь?» думал он, испытывая себя и придумывая
всё то, что
могло разрушить его теперешнее спокойствие. Он нарочно стал вспоминать те учения церкви, которые более
всего всегда казались ему странными и соблазняли его. «Творение? А я чем же объяснял существование? Существованием? Ничем? — Дьявол и грех? — А чем я объясняю зло?.. Искупитель?..
Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли
всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставив в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не
мог заснуть: передо мной
во мраке
все вертелся мальчик с белыми глазами.
Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления,
может быть, больше, нежели она:
во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне
все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать.
Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я
во все время не заметил ни одной слезы на ресницах его: в самом ли деле он не
мог плакать, или владел собою — не знаю; что до меня, то я ничего жальче этого не видывал.
Она ударила хлыстом свою лошадь и пустилась
во весь дух по узкой, опасной дороге; это произошло так скоро, что я едва
мог ее догнать, и то, когда уж она присоединилась к остальному обществу.
Думал он также и о том, что надобно торопиться закупать, у кого какие еще находятся беглецы и мертвецы, ибо помещики друг перед другом спешат закладывать имения и скоро
во всей России
может не остаться и угла, не заложенного в казну.
На старшую дочь Александру Степановну он не
мог во всем положиться, да и был прав, потому что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром, бог весть какого кавалерийского полка, и обвенчалась с ним где-то наскоро в деревенской церкви, зная, что отец не любит офицеров по странному предубеждению, будто бы
все военные картежники и мотишки.
Не говоря уже о разногласиях, свойственных
всем советам,
во мнении собравшихся обнаружилась какая-то даже непостижимая нерешительность: один говорил, что Чичиков делатель государственных ассигнаций, и потом сам прибавлял: «а
может быть, и не делатель»; другой утверждал, что он чиновник генерал-губернаторской канцелярии, и тут же присовокуплял: «а впрочем, черт его знает, на лбу ведь не прочтешь».
И
вся эта куча дерев, крыш, вместе с церковью, опрокинувшись верхушками вниз, отдавалась в реке, где картинно-безобразные старые ивы, одни стоя у берегов, другие совсем в воде, опустивши туда и ветви и листья, точно как бы рассматривали это изображение, которым не
могли налюбоваться
во все продолженье своей многолетней жизни.
— Сладки мне ваши речи, досточтимый мною Константин Федорович, — произнес Чичиков. —
Могу сказать, что не встречал
во всей России человека, подобного вам по уму.
— Жена — хлопотать! — продолжал Чичиков. — Ну, что ж
может какая-нибудь неопытная молодая женщина? Спасибо, что случились добрые люди, которые посоветовали пойти на мировую. Отделался он двумя тысячами да угостительным обедом. И на обеде, когда
все уже развеселились, и он также, вот и говорят они ему: «Не стыдно ли тебе так поступить с нами? Ты
все бы хотел нас видеть прибранными, да выбритыми, да
во фраках. Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший
во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко
может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
Между такими чиновниками не
мог не быть замечен и отличен Чичиков, представляя
во всем совершенную противоположность и взрачностью лица, и приветливостью голоса, и совершенным неупотребленьем никаких крепких напитков.
— А уж у нас, в нашей губернии… Вы не
можете себе представить, что они говорят обо мне. Они меня иначе и не называют, как сквалыгой и скупердяем первой степени. Себя они
во всем извиняют. «Я, говорит, конечно, промотался, но потому, что жил высшими потребностями жизни. Мне нужны книги, я должен жить роскошно, чтобы промышленность поощрять; а этак, пожалуй, можно прожить и не разорившись, если бы жить такой свиньею, как Костанжогло». Ведь вот как!
Потянувши впросонках
весь табак к себе со
всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза,
во все стороны, и не
может понять, где он, что с ним было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца стены, смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников,
всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец чувствует, что в носу у него сидит гусар.
Я человек не без вкуса и, знаю,
во многом
мог бы гораздо лучше распорядиться тех наших богачей, которые
все это делают бестолково.
Чичиков в качестве поверенного, прежде расположивши
всех (без предварительного расположения, как известно, не
может быть даже взята простая справка или выправка,
все же хоть по бутылке мадеры придется влить
во всякую глотку), — итак, расположивши
всех, кого следует, объяснил он, что вот какое, между прочим, обстоятельство: половина крестьян вымерла, так чтобы не было каких-нибудь потом привязок…
— Это, однако ж, странно, — сказала
во всех отношениях приятная дама, — что бы такое
могли значить эти мертвые души? Я, признаюсь, тут ровно ничего не понимаю. Вот уже
во второй раз я
все слышу про эти мертвые души; а муж мой еще говорит, что Ноздрев врет; что-нибудь, верно же, есть.
Здесь Манилов, сделавши некоторое движение головою, посмотрел очень значительно в лицо Чичикова, показав
во всех чертах лица своего и в сжатых губах такое глубокое выражение, какого,
может быть, и не видано было на человеческом лице, разве только у какого-нибудь слишком умного министра, да и то в минуту самого головоломного дела.
Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не
могДве ножки… Грустный, охладелый,
Я
всё их помню, и
во сне
Они тревожат сердце мне.
Но хотя я перерыл
все комоды, я нашел только в одном — наши дорожные зеленые рукавицы, а в другом — одну лайковую перчатку, которая никак не
могла годиться мне: во-первых, потому, что была чрезвычайно стара и грязна, во-вторых, потому, что была для меня слишком велика, а главное потому, что на ней недоставало среднего пальца, отрезанного, должно быть, еще очень давно, Карлом Иванычем для больной руки.
Кроме страстного влечения, которое он внушал мне, присутствие его возбуждало
во мне в не менее сильной степени другое чувство — страх огорчить его, оскорбить чем-нибудь, не понравиться ему:
может быть, потому, что лицо его имело надменное выражение, или потому, что, презирая свою наружность, я слишком много ценил в других преимущества красоты, или, что вернее
всего, потому, что это есть непременный признак любви, я чувствовал к нему столько же страху, сколько и любви.
Странно то, что я как теперь вижу
все лица дворовых и
мог бы нарисовать их со
всеми мельчайшими подробностями; но лицо и положение maman решительно ускользают из моего воображения:
может быть, оттого, что
во все это время я ни разу не
мог собраться с духом взглянуть на нее. Мне казалось, что, если бы я это сделал, ее и моя горесть должны бы были дойти до невозможных пределов.
Он был на такой ноге в городе, что пригласительный билет от него
мог служить паспортом
во все гостиные, что многие молоденькие и хорошенькие дамы охотно подставляли ему свои розовенькие щечки, которые он целовал как будто с отеческим чувством, и что иные, по-видимому, очень важные и порядочные, люди были в неописанной радости, когда допускались к партии князя.
Он прочел
все, что было написано
во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал
все лучшие произведения французской литературы, так что
мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал,
во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он
мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
Испуганный жид припустился тут же
во все лопатки, как только
могли вынести его тонкие, сухие икры. Долго еще бежал он без оглядки между козацким табором и потом далеко по
всему чистому полю, хотя Тарас вовсе не гнался за ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первом подвернувшемся.
Разница та, что вместо насильной воли, соединившей их в школе, они сами собою кинули отцов и матерей и бежали из родительских домов; что здесь были те, у которых уже моталась около шеи веревка и которые вместо бледной смерти увидели жизнь — и жизнь
во всем разгуле; что здесь были те, которые, по благородному обычаю, не
могли удержать в кармане своем копейки; что здесь были те, которые дотоле червонец считали богатством, у которых, по милости арендаторов-жидов, карманы можно было выворотить без всякого опасения что-нибудь выронить.
— Какое мне дело, что вам в голову пришли там какие-то глупые вопросы, — вскричал он. — Это не доказательство-с! Вы
могли все это сбредить
во сне, вот и все-с! А я вам говорю, что вы лжете, сударь! Лжете и клевещете из какого-либо зла на меня, и именно по насердке за то, что я не соглашался на ваши вольнодумные и безбожные социальные предложения, вот что-с!
— А ведь кто знает!
Может, я и впрямь помешанный, и
все, что
во все эти дни было,
все,
может быть, так только, в воображении…