Неточные совпадения
У первого
боярина,
У
князя Переметьева,
Я был любимый раб.
Ну, чем же я, Бакула, не
боярин!
Вались, народ, на мой широкий двор,
На трех столбах да на семи подпорках!
Пожалуйте,
князья,
бояре, просим.
Несите мне подарки дорогие
И кланяйтесь, а я ломаться буду.
Российские
князья,
бояре, воеводы,
Пришедшие на Дон отыскивать свободы!
— Скопцы, действительно, у нас были в древности, — отвечал Евгений, — и в начале нынешнего тысячелетия занимали даже высшие степени нашей церковной иерархии: Иоанн, митрополит киевский, родом грек, и Ефим, тоже киевский митрополит, бывший до иночества старшим
боярином при
князе Изяславе […
князь Изяслав (1024—1078) — великий
князь киевский, сын Ярослава Мудрого.]; но это были лица единичные, случайные!..
— Батюшка!
Боярин! — вопили те, которые были ближе к
князю, — не выдавай нас, сирот! Оборони горемычных!
Что возговорит грозный царь:
«Ах вы гой еси,
князья мои и
бояре!
Надевайте платье черное,
Собирайтеся ко заутрене,
Слушать по царевиче панихиду,
Я всех вас,
бояре, в котле сварю...
—
Князь, — сказал Морозов, — ты послан ко мне от государя. Спешу встретить с хлебом-солью тебя и твоих! — И сивые волосы
боярина пали ему на глаза от низкого поклона.
В большой кремлевской палате, окруженный всем блеском царского величия, Иван Васильевич сидел на престоле в Мономаховой шапке, в золотой рясе, украшенной образами и дорогими каменьями. По правую его руку стоял царевич Федор, по левую Борис Годунов. Вокруг престола и дверей размещены были рынды, в белых атласных кафтанах, шитых серебром, с узорными топорами на плечах. Вся палата была наполнена
князьями и
боярами.
—
Боярин! — сказал, вбегая, дворецкий, —
князь Вяземский с опричниками подъезжает к нашим воротам!
Князь говорит, я-де послан от самого государя.
— «Во гриднице княженецкой, у Владимира
князя киевского, было пированье почестный стол, был пир про
князей,
бояр и могучих богатырей. А и был день к вечеру, а и был стол во полустоле, и послышалось всем за диво: затрубила труба ратная. Возговорил Владимир
князь киевский, солнышко Святославьевич: „Гой еси вы,
князья,
бояре, сильны могучие богатыри! Пошлите опроведать двух могучих богатырей: кто смеловал стать перед Киевом? Кто смеловал трубить ко стольному
князю Владимиру?“
Оглянувшись последний раз на Елену, Серебряный увидел за нею, в глубине сада, темный человеческий образ. Почудилось ли то
князю, или слуга какой проходил по саду, или уж не был ли то сам
боярин Дружина Андреевич?
— Государь, — ответил скромно Перстень, — много нас здесь
бояр без имени-прозвища, много
князей без роду-племени. Носим что бог послал!
— Мы, батюшка-князь, — продолжал он с насмешливою покорностью, — мы перед твоею милостью малые люди; таких больших
бояр, как ты, никогда еще своими руками не казнили, не пытывали и к допросу-то приступить робость берет! Кровь-то, вишь, говорят, не одна у нас в жилах течет…
— Ты вломился насильно, — сказала она, — ты называешься
князем, а бог весть кто ты таков, бог весть зачем приехал… Знаю, что теперь ездят опричники по святым монастырям и предают смерти жен и дочерей тех праведников, которых недавно на Москве казнили!.. Сестра Евдокия была женою казненного
боярина…
Сердце Серебряного надрывалось. Он хотел утешить Елену; но она рыдала все громче. Люди могли ее услышать, подсмотреть
князя и донести
боярину. Серебряный это понял и, чтобы спасти Елену, решился от нее оторваться.
— Вишь,
боярин, — сказал незнакомец, равняясь с
князем, — ведь говорил я тебе, что вчетвером веселее ехать, чем сам-друг! Теперь дай себя только до мельницы проводить, а там простимся. В мельнице найдешь ночлег и корм лошадям. Дотудова будет версты две, не боле, а там скоро и Москва!
— У моего
боярина,
князя Серебряного, есть грамота к Морозову от воеводы
князя Пронского, из большого полку.
Морозов выстрелил в Вяземского почти в упор, но рука изменила
боярину; пуля ударилась в косяк;
князь бросился на Морозова.
—
Боярин, — сказал он, — вот грамота к тебе от
князя Пронского.
— Скрутите и этого! — сказал
боярин, и, глядя на зверское, но бесстрашное лицо его, он не мог удержаться от удивления. «Нечего сказать, молодец! — подумал
князь. — Жаль, что разбойник!»
—
Князь, — сказал Морозов, — это моя хозяйка, Елена Дмитриевна! Люби и жалуй ее. Ведь ты, Никита Романыч, нам, почитай, родной. Твой отец и я, мы были словно братья, так и жена моя тебе не чужая. Кланяйся, Елена, проси
боярина! Кушай,
князь, не брезгай нашей хлебом-солью! Чем богаты, тем и рады! Вот романея, вот венгерское, вот мед малиновый, сама хозяйка на ягодах сытила!
Пословица говорится: пешего до ворот, конного до коня провожают.
Князь и
боярин расстались на пороге сеней. Было уже темно. Проезжая вдоль частокола, Серебряный увидел в саду белое платье. Сердце его забилось. Он остановил коня. К частоколу подошла Елена.
Внутри оцепленного места расхаживали поручники и стряпчие обеих сторон. Тут же стояли
боярин и окольничий, приставленные к полю, и два дьяка, которым вместе с ними надлежало наблюдать за порядком боя. Одни из дьяков держал развернутый судебник Владимира Гусева, изданный еще при великом
князе Иоанне Васильевиче III, и толковал с товарищем своим о предвиденных случаях поединка.
Когда Серебряный отправился в Литву, Морозов воеводствовал где-то далеко; они не видались более десяти лет, но Дружина Андреевич мало переменился, был бодр по-прежнему, и
князь с первого взгляда везде бы узнал его, ибо старый
боярин принадлежал к числу тех людей, которых личность глубоко врезывается в памяти.
Увидя мужчину, Елена хотела скрыться; но, бросив еще взгляд на всадника, она вдруг стала как вкопанная.
Князь также остановил коня. Он не верил глазам своим. Тысяча мыслей в одно мгновение втеснялись в его голову, одна другой противореча. Он видел пред собой Елену, дочь Плещеева-Очина, ту самую, которую он любил и которая клялась ему в любви пять лет тому назад. Но каким случаем она попала в сад к
боярину Морозову?
«Прости,
князь, говорил ему украдкою этот голос, я буду за тебя молиться!..» Между тем незнакомцы продолжали петь, но слова их не соответствовали размышлениям
боярина.
— Афанасий Иваныч! вспомни, кто ты? Вспомни, что ты не разбойник, но
князь и
боярин!
Князь простил бы опричнику его дерзкие речи. Бесстрашие этого человека в виду смерти ему нравилось. Но Матвей Хомяк клеветал на царя, и этого не мог снести Никита Романович. Он дал знак ратникам. Привыкшие слушаться
боярина и сами раздраженные дерзостью разбойников, они накинули им петли на шеи и готовились исполнить над ними казнь, незадолго перед тем угрожавшую бедному мужику.
Ко той ли ко книге Голубиной соезжалось сорок царей и царевичей, сорок королей и королевичей, сорок
князей со князевичам, сорок попов со поповичам, много
бояр, люду ратного, люду ратного, разного, мелких християн православныих.
—
Князь,
боярин! Что с тобой? Опомнись! Это я, Давыдыч, мельник!.. Опомнись,
князь!
— Православные люди! — кричали они в разные концы площади, — зачинается судный бой промеж оружничего царского,
князь Афанасья Иваныча Вяземского и
боярина Дружины Андреича Морозова. Тягаются они в бесчестии своем, в бою, и увечье, и в увозе боярыни Морозовой! Православные люди! Молитесь пресвятой троице, дабы даровала она одоление правой стороне!
— Кто хочет из слободских, или московских, или иных людей выйти на
боярина Морозова? Кто хочет биться за
князя Вяземского? Выходите, бойцы, выходите стоять за Вяземского!
—
Боярин, — ответил Вяземский, — великий государь велел тебе сказать свой царский указ: «
Боярин Дружина! царь и великий
князь Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя гнев свой, сымает с главы твоей свою царскую опалу, милует и прощает тебя во всех твоих винностях; и быть тебе,
боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости, и служить тебе и напредки великому государю, и писаться твоей чести по-прежнему ж!»
— Ого, да ты еще грозишь! — вскричал опричник, вставая со скамьи, — вишь, ты какой! Я говорил, что нельзя тебе верить! Ведь ты не наш брат! Уж я бы вас всех,
князей да
бояр, что наше жалованье заедаете! Да погоди, посмотрим, чья возьмет. Долой из-под кафтана кольчугу-то! Вымай саблю! Посмотрим, чья возьмет!
— Бьем тебе челом ото всего православного мира, — сказал Годунов с низким поклоном, — а в твоем лице и Ермаку Тимофеевичу, ото всех
князей и
бояр, ото всех торговых людей, ото всего люда русского! Приими ото всей земли великое челобитие, что сослужили вы ей службу великую!
«Ах вы гой еси,
князья и
бояре!
Вы берите царевича под белы руки,
Надевайте на него платье черное,
Поведите его на то болото жидкое,
На тое ли Лужу Поганую,
Вы предайте его скорой смерти!»
Все
бояре разбежалися,
Один остался Малюта-злодей,
Он брал царевича за белы руки,
Надевал на него платье черное,
Повел на болото жидкое,
Что на ту ли Лужу Поганую.
Судя по его одежде, можно было принять его за посадского или за какого-нибудь зажиточного крестьянина, но он говорил с такою уверенностью и, казалось, так искренно хотел предостеречь
боярина, что
князь стал пристальнее вглядываться в черты его.
Но старец, с места не привстав,
Молчит, склонив главу унылу,
Князья,
бояре — все молчат,
Душевные движенья кроя.
Вот кончен он; встают рядами,
Смешались шумными толпами,
И все глядят на молодых:
Невеста очи опустила,
Как будто сердцем приуныла,
И светел радостный жених.
Но тень объемлет всю природу,
Уж близко к полночи глухой;
Бояре, задремав от меду,
С поклоном убрались домой.
Жених в восторге, в упоенье:
Ласкает он в воображенье
Стыдливой девы красоту;
Но с тайным, грустным умиленьем
Великий
князь благословеньем
Дарует юную чету.
— Обратите вниманьице: почитай, все святые на Руси —
князья,
бояре, дворяне, а святых купцов, мещан, алибо мужиков — вовсе нет; разве — у староверов, но эти нами не признаются…
— Бог весть! Послушник его Финоген мне сказывал, что он пишет какое-то сказание об осаде нашего монастыря и будто бы в нем говорится что-то и обо мне; да я плохо верю: иная речь о наших воеводах
князе Долгорукове и Голохвастове — их дело боярское; а мы люди малые, что о нас писать?.. Сюда,
боярин, на это крылечко.
— Как что за дело! — возразил купец, который между тем осушил одним глотком кружку браги. — Да разве мы не православные? Мало ли у нас
князей и знаменитых
бояр? Есть из кого выбрать. Да вот недалеко идти: хоть, например,
князь Дмитрий Михайлович Пожарский…
— Что вы, ребята? перекреститесь! — вскричал Алексей. — Мы едем с
боярином из Троицы к
князю Пожарскому биться с поляками.
— Чему дивиться, что ты связал себя клятвенным обещанием, когда вся Москва сделала то же самое. Да вот хоть, например,
князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский изволил мне сказывать, что сегодня у него в дому сберутся здешние
бояре и старшины, чтоб выслушать гонца, который прислан к нам с предложением от пана Гонсевского. И как ты думаешь, кто этот доверенный человек злейшего врага нашего?.. Сын бывшего воеводы нижегородского,
боярина Милославского.
Он осыпал его вопросами, и когда старшина, увлеченный воспоминаниями прошедших своих подвигов, от осады Троицкого монастыря перешел к знаменитой победе
князя Пожарского, одержанной под Москвою над войском гетмана Хоткевича, то внимание молодого
боярина удвоилось, лицо его пылало, а в голубых, кипящих мужеством и исполненных жизни глазах изобразились досада и нетерпение бесстрашного воина, когда он слушает рассказ о знаменитом бое, в котором, к несчастию, не мог участвовать.
— Ну, в этот самый день, вечером,
боярин был у
князя Черкасского, и на дворе уж стало смеркаться, как мы пошли с ним на постоялый двор, в который перебрались из дома этого жида, Истомы-Туренина.
О тебе и спрашивать было нечего: мне сказали, что все ратные люди ушли в Ярославль с
князем Пожарским; так я отслужил третьего дня панихиду по моем
боярине и отправился в путь…
— Слышите ль, православные? Вы не можете погубить жены, не умертвя вместе с нею мужа, а я посмотрю, кто из вас осмелится поднять руку на друга моего, сподвижника
князя Пожарского и сына знаменитого
боярина Димитрия Юрьевича Милославского!
Впереди всей рати понизовской ехал верховный вождь,
князь Дмитрий Михайлович Пожарский: на величественном и вместе кротком челе сего знаменитого мужа и в его небесно-голубых очах, устремленных на святые соборные храмы, сияла неизъяснимая радость; по правую его руку на лихом закубанском коне гарцевал удалой
князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский; с левой стороны ехали:
князь Дмитрий Петрович Пожарский-Лопата,
боярин Мансуров, Образцов, гражданин Минин, Милославский и прочие начальники.
—
Князь Димитрий Мамстрюкович, — сказал вполголоса
боярин Мансуров, — не забывай нашего уговора: посмотри-ка — его в жар бросило от твоих речей!