Сквозь мрачное настроение опального
боярина князя Василия, в тяжелом, гнетущем, видимо, его душу молчании, в этом кажущемся отсутствии ропота на поступок с ним «грозного царя», в угнетенном состоянии окружающих слуг до последнего холопа, сильно скорбевших о наступивших черных днях для их «князя-милостивца» и «княжны-касаточки», — красноречиво проглядывало молчаливое недовольство действиями «слободского тирана», как втихомолку называли Иоанна, действиями, неоправдываемыми, казалось, никакими обстоятельствами, а между тем Яков Потапович, заступившийся в разговоре с князем Василием за царя еще в вотчине при задуманном князем челобитье за Воротынского и при высказанном князем сомнении за исход этого челобитья, даже теперь, когда эти сомнения так ужасно оправдались, не находил поводов к обвинению царя в случившемся.
Неточные совпадения
Иоанн молился с необычным усердием, принял от Афанасия благословение, милостиво допустил к своей руке
бояр, чиновников и купцов и, вышедши из церкви, сел в приготовленные роскошные пошевни с царицей, двумя сыновьями, с Алексеем Басмановым, Михаилом Салтыковым,
князем Афанасием Вяземским, Иваном Чеботовым и другими любимцами и, провожаемый целым полком вооруженных всадников, выехал из столицы, оставив ее население ошеломленным неожиданностью.
Несмотря на то, что для
князя Василия все это, как мы видели, не было особенною неожиданностью, такое быстрое исполнение его пророчества о потере для
бояр царя поразило его.
— Молчу, молчу, — замахал руками
князь Никита. — Но коли любишь меня — в лгунах перед Скуратовым не оставишь. Татарин он, согласен, так не след
князю Прозоровскому перед татарином в лгунах быть. К слову же молвить, род Скуратовых, бают, от
князей происходит, да и к царю близкий человек, тот же
боярин, сам ты не раз осуждал наше местничество.
— Впиши,
боярин, яви такую божескую милость… Только от
князя Прозоровского за побег мне казни не будет?..
Он вывел
князя Василия из толпы окружавших царя
бояр и опричников и передал его стремянному.
Князь пристально посмотрел на своего приемыша. Яков Потапович смутился и покраснел. Он в первый раз сказал неправду своему благодетелю: не нездоровье было причиной его нежелания присутствовать при трапезе, а инстинктивная брезгливость к тем, кто своим присутствием осквернит завтра честные хоромы вельможного
боярина. Не по душе были ему эти званые на завтра княжеские гости, и он, прямая душа, лучше не желал встречаться с ними, следуя мудрому русскому правилу: «Отойди от зла и сотвори благо».
Для него, как и для другого царского любимца, ничего не стоило завладеть любой красавицей из простого рода и звания, но дело осложнялось, когда приходилось тягаться с знатным
боярином, да еще таким любимым народом, каков был
князь Василий Прозоровский.
Прошло уже более года со дня первого столования у
князя Василия, Григорий Лукьянович несколько раз заезжал к
князю и был принимаем им с честью, но холодно. Последние два раза княжна Евпраксия даже не вышла к нему со встречным кубком, и
князь Василий извинился перед гостем ее нездоровьем. Малюта понял, что вельможный
боярин лишь по нужде принимает его, презирая его и гнушаясь им, и затаил в душе адскую злобу.
«Сам царь, если попросить его, поедет сватом к
князю Василию от имени своего любимца, да не отдаст, гордец, свою дочь за него, Малюту, даже не
боярина! Нечего и думать об этом, только сраму да смеху людского вдосталь наглотаешься».
В начале ноября, в обширных хоромах
боярина Яковлева, знакомого уже нам по набору опричников в Переяславле, шел пир. Гостей было много. Все опричники, бывшие на столовании у
князя Прозоровского, почти два года тому назад, были налицо.
«Как посмел бы я,
боярин, хвастаться перед твоею милостью…» Да ты, что же, зуб, что ли, против
князя имеешь, спрашиваю я его.
Умный и хитрый
князь Никита сумел не только быть в милости у царя, но и в дружбе со всеми «опричниками», ненавидевшими
бояр. Малюта Скуратов считал его своим искренним другом, даже после того, как
князь ловко уклонился от разговора о возможности породниться с «грозою опричины», разговора, начатого Григорием Лукьяновичем спустя несколько месяцев после «столования» у
князя Василия.
Беседа приняла другое направление. Заговорили о победах над литовцами, известия о которых были получены от
боярина Морозова и
князя Ногтева, о письмах из Тавриды Афанасия Нагого, жившего послом при Девлет-Гирее.
Князь Василий был на самом деле завзятый охотник, как и все вельможные
бояре того времени, в особенности посвятившие себя ратному делу и находившие в этой кровавой и в те времена сопряженной с большим риском забаве некоторое сходство с ним.
— Да, я
князь Владимир Воротынский, пришел к тебе,
князь Василий, как к остатнему вельможному
боярину православному, просить крова и охраны…
Был конец ноября 1568 года, и в доме
князя с часу на час ждали возвращения вельможного
боярина с семьей из дальней вотчины.
— Нареченный-то, слышь,
боярин опальный.
Князь, как приедет, челом бить будет о нем государю, и тогда уж по государевой воле все и объявится… — понизив голос до шепота, произнес гонец.
— Вот оно что!.. Дела!.. Тягостные времена ноне для
князей и
бояр настали. Да и поделом им, ништо, тоже достаточно крови народной повысосали!.. — заметил бывший среди слушателей угрюмый старик.
— Царь, слышно, усомнился, что он знатного рода. «Среди русских
бояр есть изменники и крамольники, но нет и не было доносчиков», — сказал, как слышно, великий государь по прочтении последнего пыточного свитка, и приказал ему более не докучать этим делом, а
князя Воротынского велел казнить вместе с придорожными татями.
— В переживаемые нами времена ни один
боярин не может, вставши утром, сказать наверно, что проживет до вечера, — уклончиво отвечал он. — Но не в этом дело, сделай лишь так, как я говорю тебе. Может,
князь Василий и не решится отпустить вас одних и последует за вами, дай Бог, но если, паче чаяния, этого не случится, то, повторяю, бегите вдвоем и как можно скорее, а то быть неминучей беде. Исполни, княжна, эту мою последнюю просьбу…
Он понял, что участь
князя Василия была решена бесповоротно, что если теперь он еще жив, заключенный в одну из страшных тюрем Александровской слободы, то эта жизнь есть лишь продолжительная и мучительная агония перед неизбежною смертью; только дома безусловно и заранее осужденных
бояр отдавались на разграбление опричников ранее, чем совершится казнь несчастных владельцев.
Измученный неизвестностью, трепеща ежедневно за свою жизнь и свободу, трусливый
князь Никита воспрянул духом и не обратил внимания, что
князь прислал к нему с милостью Малюту, а не родового
боярина, что считалось в то время умалением чести. Мы знаем, впрочем, что в вопросах о последней хитрый царедворец был куда покладистее своего брата.
— Не перевелись у меня и между
боярами верные слуги, не перевелись на святой Руси и люди, не уступающие в доблести героям римским и эллинским, — заговорил царь, искоса посматривая на
князя Никиту.