Неточные совпадения
Воспоминание обо всем, что случилось с нею после
болезни: примирение с
мужем, разрыв, известие о ране Вронского, его появление, приготовление к разводу, отъезд из дома
мужа, прощанье с сыном — всё это казалось ей горячечным сном, от которого она проснулась одна с Вронским за границей.
— А! — сказала она, как бы удивленная. — Я очень рада, что вы дома. Вы никуда не показываетесь, и я не видала вас со времени
болезни Анны. Я всё слышала — ваши заботы. Да, вы удивительный
муж! — сказала она с значительным и ласковым видом, как бы жалуя его орденом великодушия за его поступок с женой.
Нет, там видела она цепь утрат, лишений, омываемых слезами, неизбежных жертв, жизнь поста и невольного отречения от рождающихся в праздности прихотей, вопли и стоны от новых, теперь неведомых им чувств; снились ей
болезни, расстройство дел, потеря
мужа…
Теперь
болезнь Лопухова, лучше сказать, чрезвычайная привязанность Веры Павловны к
мужу принудила Кирсанова быть более недели в коротких ежедневных отношениях с Лопуховыми.
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же
болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много.
Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку к себе возьмет. Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
По конкурсным делам Галактиону теперь пришлось бывать в бубновском доме довольно часто. Сам Бубнов по
болезни не мог являться в конкурс для дачи необходимых объяснений, да и дома от него трудно было чего-нибудь добиться. На выручку
мужа являлась обыкновенно сама Прасковья Ивановна, всякое объяснение начинавшая с фразы...
Анфуса Гавриловна теперь относилась к остепенившемуся
мужу с уважением и, выбрав удачный момент, сообщила ему печальную новость о
болезни Серафимы.
—
Муж одной из вас таскается по всем скверным девкам; получив
болезнь, пьет, ест и спит с тобою же; другая же сама изволит иметь годовых, месячных, недельных, или, чего боже упаси, ежедневных любовников.
Маланья Сергеевна как вошла в спальню Анны Павловны, так и стала на колени возле двери. Анна Павловна подманила ее к постели, обняла ее, благословила ее сына; потом, обратив обглоданное жестокою
болезнью лицо к своему
мужу, хотела было заговорить…
— Сейчас же убирайся отсюда, старая дура! Ветошка! Половая тряпка!.. Ваши приюты Магдалины-это хуже, чем тюрьма. Ваши секретари пользуются нами, как собаки падалью. Ваши отцы,
мужья и братья приходят к нам, и мы заражаем их всякими
болезнями… Нарочно!.. А они в свою очередь заражают вас. Ваши надзирательницы живут с кучерами, дворниками и городовыми, а нас сажают в карцер за то, что мы рассмеемся или пошутим между собою. И вот, если вы приехали сюда, как в театр, то вы должны выслушать правду прямо в лицо.
— Monsieur Цапкин так был добр, — вмешалась в разговор m-me Фатеева, — что во время
болезни моего покойного
мужа и потом, когда я сама сделалась больна, никогда не оставлял меня своими визитами, и я сохраню к нему за это благодарность на всю жизнь! — прибавила она уже с чувством и как-то порывисто собирая карты со стола.
Под ее влиянием я покинул тебя, мое единственное сокровище, хоть, видит бог, что сотни людей, из которых ты могла бы найти доброго и нежного
мужа, — сотни их не в состоянии тебя любить так, как я люблю; но, обрекая себя на этот подвиг, я не вынес его: разбитый теперь в Петербурге во всех моих надеждах, полуумирающий от
болезни, в нравственном состоянии, близком к отчаянию, и, наконец, без денег, я пишу к тебе эти строчки, чтоб ты подарила и возвратила мне снова любовь твою.
Расправив бороду желтой рукой, обнажив масленые губы, старик рассказывает о жизни богатых купцов: о торговых удачах, о кутежах, о
болезнях, свадьбах, об изменах жен и
мужей. Он печет эти жирные рассказы быстро и ловко, как хорошая кухарка блины, и поливает их шипящим смехом. Кругленькое лицо приказчика буреет от зависти и восторга, глаза подернуты мечтательной дымкой; вздыхая, он жалобно говорит...
— Мёртвое, которым покойника обмывают, — объяснил он. — Оно, видите, вредное, его надо на четыре ветра выбрасывать. А Быстрецовы — не выбросили, и жена его, видно, умылась мылом этим и пошла вся нарывами, — извините, французской
болезнью. Он её бить, — муж-то, — а она красивая, молодая такая…
— Да ты мне только скажи,
болезная, на ушко шепни — шепни на ушко, с чего вышло такое? — приставала старушка, поправляя то и дело головной платок, который от суеты и быстрых движений поминутно сваливался ей на глаза. — Ты,
болезная, не убивайся так-то, скажи только… на ушко шепни… А-и! А-и! Христос с тобой!.. С
мужем, что ли, вышло у вас что неладно?.. И то, вишь, он беспутный какой! Плюнь ты на него, касатка! Что крушить-то себя понапрасну? Полно… Погоди, вот старик придет: он ему даст!..
— Нечего вешать голову, — тоном опытного человека продолжала Татьяна Власьевна. — Пройдёт! Любовь —
болезнь излечимая. Я сама до замужества три раза так влюблялась, что хоть топиться впору, и однако — прошло! А как увидала, что мне уж серьёзно пора замуж выходить, — безо всякой любви вышла… Потом полюбила —
мужа… Женщина иногда может и в своего
мужа влюбиться…
Тут у нее в этой
болезни оказались виноватыми все, кроме ее самой: мать, что не удержала; акушерка — что не предупредила, и
муж, должно быть, в том, что не вернул ее домой за ухо.
Дон-Кихот не мог взять на руки своей жены и перенести ее домой: он был еще слаб от
болезни, а она не слишком портативна, но он зато неподвижно сидел все время, пока «душка» спала, и потом, при обнаружении ею первых признаков пробуждения, переводил ее на постель, в которой та досыпала свой первый сон, навеянный бредом влюбленного
мужа, а он все смотрел на нее, все любовался ее красотою, вероятно воображая немножко самого себя Торгниром, а ее Ингигердой.
По
болезни я одна оставалась дома: была зима и вечер; я скучала, и хлопотавшая около меня Ольга Федотовна позвала для моего рассеяния Марью Николаевну и ее
мужа.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по
болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки
мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
Эти слова доктора нисколько не обеспокоили Домну Осиповну: она твердо была уверена, что вся мизантропия Бегушева (что такое, собственно, за
болезнь мизантропия, Домна Осиповна хорошенько не понимала), — вся его мизантропия произошла оттого, что к ней приехал
муж.
— Да, когда есть средства, то жена может не зависеть от
мужа. Хорошая жена покоряется
мужу, — сказала Варвара Алексеевна, — но только Лиза слишком еще слаба после своей
болезни.
— От этого и лихорадка. От сырости, — сказала Варвара Алексеевна, не замечая того, что она говорит прямо противное тому, что говорила сейчас. — Мой доктор говорил всегда, что нельзя никогда определить
болезнь, не зная характера больной. А уж он знает, потому что это первый доктор, и мы платим ему 100 рублей. Покойный
муж не признавал докторов, но для меня никогда он ничего не жалел.
Но Лизавета Васильевна, ссылаясь на
болезнь, просила
мужа идти в свою комнату.
Юлия обещалась, решившись, впрочем, не везти
мужа к новой знакомой, а если та спросит об нем, то солгать или на
болезнь, или на что-нибудь подобное.
Усевшись, она тотчас же начала рассказывать, что вчера на обеде у Жустковых Махмурова наговорила за
мужа больших дерзостей Подслеповой, что Бахтиаров купил еще лошадь у ее двоюродного брата, что какой-то Августин Августиныч третий месяц страдает насморком и что эта несносная
болезнь заставляет его, несмотря на твердый характер, даже плакать.
Михайло Николаич не знал и этого. Лизавета Васильевна никогда не говорила
мужу о своих
болезнях.
«Что это за бесстыдная женщина, — подумал я, — как ей не совестно говорить, что едва бродит, когда у ней здоровье брызжет из лица и она вдвое растолстела с тех пор, как я ее видел. Видно уж, у ней общая с
мужем привычка ссылаться на
болезнь». Страсть ее к Леониду еще не угасла, потому что, когда тот вошел в гостиную из другой комнаты, она, поздоровавшись с ним, завернулась в шаль и придала своему лицу грустное и сентиментальное выражение.
И Анна Сергеевна стала приезжать к нему в Москву. Раз в два-три месяца она уезжала из С. и говорила
мужу, что едет посоветоваться с профессором насчет своей женской
болезни, — и
муж верил и не верил. Приехав в Москву, она останавливалась в «Славянском базаре» и тотчас же посылала к Гурову человека в красной шапке. Гуров ходил к ней, и никто в Москве не знал об этом.
Ольга Петровна. Что же такое
муж мой сделал за время твоей
болезни?
— Долго, доктор, протянется ее
болезнь? — спросил меня в передней
муж больной.
Не упраздняясь в священном и таинственном существе своем, они изменяются по состоянию своему: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей, в
болезни будешь рождать детей, и к
мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (3:16).
Изумилась Дуня, увидевши, что такая домоседка, как Аграфена Петровна, покинув
мужа, детей и хозяйство, приехала к ней в такие дальние, незнакомые места. Ее сердце почуяло что-то недоброе — она еще ничего не знала о смертной
болезни Марка Данилыча и засыпала Груню расспросами.
Забитые
мужьями жены, обманутые или потерявшие надежду на супружество девушки, люди мечтательные, склонные к созерцанию, юроды, страдающие падучей
болезнью, — вот кем издавна наполняются хлыстовские общины.
— Эх, Оленушка, Оленушка! Да с чего ты,
болезная, таково горько кручинишься?.. Такая уж судьба наша женская. На том свет стоит, милая, чтоб
мужу жену колотить. Не при нас заведено, не нами и кончится. Мужнины побои дело обиходное, сыщи-ка на свете хоть одну жену небитую. Опять же и то сказать: не бьет
муж, значит, не любит жену.
Она уехала не назад в свою деревню, а куда-то далеко: одни предполагали, что она отправилась в Петербург, чтобы, пользуясь
болезнью Горданова, отговорить
мужа от рискованного предприятия устроить фабрику мясных консервов, в которое вовлек его этот Горданов, давний враг Глафиры, которого она ненавидела; другие же думали, что она, рассорясь с
мужем, поехала кутнуть за границу.
Я просила Алину Дмитриевну исполнить прямой ее долг: взять ее сумасшедшего
мужа; но она вчера отказала мне в этом под предлогом своей
болезни и тесноты своего помещения, а сегодня письмо, в котором она вовсе отказывается принять его.
Нелли вскакивает и нервно ходит по спальне. Ей хочется объяснить доктору, втолковать… Думается ей, что если бы он знал, как дорог для нее
муж и как она несчастна, то забыл бы и утомление и свою
болезнь. Но где взять красноречия?
И желание его видеть стало расти в Марье Орестовне с каждым часом. Только она не примет его в спальне… Тут такой запах… Она велит перенести себя в свой кабинет… Он не должен знать, какая у нее
болезнь. Строго-настрого накажет она брату и
мужу ничего ему не говорить… Лицо у ней бледно, но то же самое, как и перед
болезнью было.
Противны сделались ей осенью Москва, дом, погода, улица,
муж, все… А за границей
болезнь нашла, и умирать там не захотелось… Сюда приехала… Только бы никто не мешал… Хорошо, что горничная-немка ловко служит…
Это разъяснялось так, что у его матери была несносная
болезнь, которую она, со слов каких-то врачей, называла «азиятик»;
болезнь эта происходила от каких-то происков злого духа. Бедная женщина долго мучилась и долго лечилась, но «азиятик» не проходил. Тогда она дала обет балыкинской божией матери (в Орле), что если только «азиятик» пройдет и после исцеления родится дитя мужеского пола, то «вдаст его в услужение святому
мужу, в меру возраста Христова», то есть до тридцати трех лет.
Мерик. Бредит. На партрет загляделся. (Смеется.) Комиссия! Образованные господа всякие машины и лекарства повыдумывали, а нет еще того умного человека, чтоб нашел лекарство от женского пола… Ищут, как бы все
болезни лечить, а того и вдомек не берут, что от бабья народа пропадает больше, чем от
болезней… Лукавы, сребролюбы, немилостивы, никакого ума… Свекровь изводит невестку, невестка норовит как бы облукавить
мужа… И конца нет…
Вид обезображенного трупа
мужа привел и без того слабую и болезненную Надежду Ивановну в состояние полупомешательства; с ней сделалась нервная горячка, от которой она хотя и оправилась физически, но психическая
болезнь осталась и ровно через год после похорон Василия Никандровича опустили в могилу и Надежду Ивановну, умершую в иркутской больнице в отделении умалишенных.
Теперь, оправившись от
болезни, она с доктором уезжает за границу.
Муж и сестра, как видите, провожают их.
Барон признался, что
болезнь его душевная… что началась она со времени рождения первого сына… бросил в душу женщины, страстно его любящей, сомнение, боязнь, утешение, гнев, борьбу долга с привязанностию, преданность богу и, когда перепытал все чувства и утомил их, между нежнейшими ласками предложил ей выбор: лишиться
мужа навсегда или сына только разлукою временною.
Зная доктора Караулова за человека осторожного и благоразумного, графиня сообразила, что вероятно действительная опасность
болезни ее
мужа заставила его послать ей этот вызов в первые дни ее траура.
Даже не особенно чувствительная к
болезни сына и горю
мужа Калисфения Фемистокловна, заехавшая как-то раз в кондитерскую и беседовавшая с
мужем через отворенную дверь комнаты, воскликнула...
Какова бы ни была
болезнь, которой болен мой
муж, на какой бы постели и где бы он ни лежал, я решилась за ним ходить…
Лизочка Кудринская, молоденькая дамочка, имеющая много поклонников, вдруг заболела, да так серьезно, что
муж ее не пошел на службу и ее мамаше в Тверь была послана телеграмма. Историю своей
болезни она рассказывает таким образом...
Во второй или третий приезд графа в его вотчину, позднею ночью Воскресенский был разбужен пришедшей в аптеку грузинской крестьянкой, просившей лекарства для своего внезапно заболевшего
мужа, у которого, по ее словам, «подвело животики». Егор Егорович, внимательно расспросив бабу о симптомах
болезни, стал приготовлять лекарство, когда дверь аптеки снова отворилась и в нее вошел какой-то, по-видимому, прохожий, в длинном тулупе, в глубоко надвинутой на голове шапке и темно-синих очках, скрывавших глаза.