Неточные совпадения
В общем — это длинная
история,
автором которой, отчасти, является брат ваш, а отчасти провинциальное начальство.
С той поры он почти сорок лет жил, занимаясь
историей города, написал книгу, которую никто не хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей
истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное для себя и зачислила
автора в ряды людей неблагонадежных.
Автор в предисловии скромно называет записки материалами для будущей
истории наших американских колоний; но прочтя эти материалы, не пожелаешь никакой другой
истории молодого и малоизвестного края.
Товарищ и друг В. В. Пукирева с юных дней, он знал
историю картины «Неравный брак» и всю трагедию жизни
автора: этот старый важный чиновник — живое лицо. Невеста рядом с ним — портрет невесты В. В. Пукирева, а стоящий со скрещенными руками — это сам В. В. Пукирев, как живой.
На том самом месте, где стоит теперь клетка, сто лет тому назад стоял сконфуженный
автор «
Истории Пугачевского бунта» — великий Пушкин.
— Папа, ведь и они были маленькими: Кювье, Бюффон, Лаплас, Биша? [Бюффон Жорж Луи Леклерк (1707–1788) — французский естествоиспытатель, выпустил при участии Л.Добантова многотомную «Естественную
историю». — Лаплас Пьер Симон (1749–1827) — знаменитый французский математик, физик и астроном,
автор «Аналитической теории вероятностей» (1812). — Биша Мари Франсуа Ксавье (1771–1802) — французский анатом, физиолог и врач.] — спрашивала Нюрочка задумчиво.
Я верю — вы поймете, что мне так трудно писать, как никогда ни одному
автору на протяжении всей человеческой
истории: одни писали для современников, другие — для потомков, но никто никогда не писал для предков или существ, подобных их диким, отдаленным предкам…
Лично я, впрочем, выше всего ценил в Мартыне Степаныче его горячую любовь к детям и всякого рода дурачкам: он способен был целые дни их занимать и забавлять, хотя в то же время я смутно слышал
историю его выхода из лицея, где он был инспектором классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин, затеявший всю эту
историю, были склоннее читать Апулея [Апулей (II век) — римский писатель,
автор знаменитого романа «Золотой осел» («Метаморфозы»).] и Вольтера, чем слушать Пилецкого.
Все они ответили ему без замедления и в весьма лестных выражениях отзывались о капитальности труда и о красноречии
автора, но находили вместе с тем, что для обнародования подобного рода
историй не пришло еще время.
Оставаясь верным
истории в общих ее чертах,
автор позволил себе некоторые отступления в подробностях, не имеющих исторической важности.
В отношении к ужасам того времени
автор оставался постоянно ниже
истории.
Неизвестный
автор краткой исторической записки: Historie de la révolte de Pougatschef [
История восстания Пугачева (франц.).] — рассказывает смерть Харлова следующим образом...
Рогожин был вообще очень любознателен и довольно начитан, преимущественно в
истории, но он терпеть не мог сочинений, в которых ему всегда мешал личный взгляд
автора.
Император Павел Петрович как приехал в корпус в первый раз по своем воцарении, сейчас же приказал: «Аббатов прогнать, а корпус разделить на роты и назначить в каждую роту офицеров, как обыкновенно в ротах полковых» [Из «Краткой
истории Первого кадетского корпуса», составленной Висковатовым, видно, что это произошло 16 января 1797 года. (Прим.
автора.)].
Ирландцы, — говорит Бокль, [Бокль Генри Томас (1821–1862) — английский либерально-буржуазный историк и социолог-позитивист,
автор известной книги «
История цивилизации в Англии», переведенной на русский язык.] — несвободны потому, что питаются картофелем.
На французском языке были выписаны Массильон, Флешье и Бурдалу, как проповедники; сказки Шехеразады, «Дон Кишот», «Смерть Авеля», Геснеровы «Идиллии», «Вакфильдский священник», две натуральные
истории, и в том числе одна с картинками, каких
авторов — не знаю.
Если
автор не намерен входить в рассмотрение народной жизни, рассказывая дела своего героя; если он хочет представить исторического деятеля одного на первом плане, а все остальное считает только принадлежностями второстепенными, аксессуарами, существенно не нужными; в таком случае он может составить хорошую биографию своего героя, но никак не
историю.
И вот здесь-то и выказывается вполне недостаточность в
истории исключительно государственной точки зрения, принятой
автором.
Мы указываем на это вовсе не с тем, чтобы сделать упрек г. Устрялову, а единственно для того, чтобы определить, чего можно требовать от его
истории и с какой точки зрения смотреть на нее, согласно с идеей самого
автора.
Эта глава именно показывает, что
автор не вовсе чужд общей исторической идеи, о которой мы говорили; но вместе с тем в ней же находится очевидное доказательство того, как трудно современному русскому историку дойти до сущности, до основных начал во многих явлениях нашей новой
истории.
Затем
автор «
Истории Петра Великого» подробно развивает свою мысль, показывая, в какой степени развиты были у нас основные государственные элементы, служащие основою могущества и благоденствия гражданских обществ.
Но странно было бы думать, что
автор «
Истории Петра» не заметил сам, прежде всех, этих противоречий.
Автор не менее, нежели кто-нибудь, признает необходимость специальных исследований; но ему кажется, что от времени до времени необходимо также обозревать содержание науки с общей точки зрения; кажется, что если важно собирать и исследовать факты, то не менее важно и стараться проникнуть в смысл их. Мы все признаем высокое значение
истории искусства, особенно
истории поэзии; итак, не могут не иметь высокого значения и вопросы о том, что такое искусство, что такое поэзия.
Автор просит верить ему, что он не вынужден для оправданий Бенни прибегать ни к каким утайкам и натяжкам, да это было бы и невозможно, потому что в литературных кружках Петербурга и Москвы теперь еще слишком много живых людей, которым
история покойного Бенни известна, если не во всем целом, как она здесь излагается, то по деталям, из которых сгруппировано это целое.
В рассказах Глинки (композитора) занесен следующий факт. Однажды покойный литератор Кукольник, без приготовлений, «необыкновенно ясно и дельно» изложил перед Глинкой
историю Литвы, и когда последний, не подозревая за
автором «Торквато Тассо» столь разнообразных познаний, выразил свое удивление по этому поводу, то Кукольник отвечал: «Прикажут — завтра же буду акушером».
Особенно досталось двум
авторам; Любослову, который поместил в «Собеседник» свою критику и на первую часть его, мелочную, правда, но большею частию справедливую, и потом «Начертание о российском языке», и еще
автору одного письма к сочинителю «Былей и небылиц», приложившему при этом письме и свое предисловие к «
Истории Петра Великого».
Тем не менее
автор умел набросить на все темные явления русской жизни и
истории какой-то светлый, даже отрадный колорит.
Так, говоря о Владимире,
автор «Записок» рассказывает всю
историю ссоры его с братьями так искусно, что все три князя остаются совершенно правыми, а вина вся падает на Свенельда и Блуда (в «Записках» — Блюд), которые и не остаются без наказания.
Мы занялись им только, желая указать на исторические воззрения
автора их, в надежде, что кто-нибудь из занимающихся отечественной
историей возьмется за это дело и сделает его полнее и совершеннее.
Автор постоянно следит его
историю, не пропускает ничего, не порицает новгородцев за своевольства, но не сообщает и их общественного устройства, отчего все новгородские события кажутся непонятными.
Она указывала Русским
Авторам новые предметы, вредные пороки общества, которые должны осмеивать Талии; черты характера народного, которые требуют кисти таланта; писала для юных Отраслей Августейшего Дому Своего нравоучительные повести; но всего более, чувствуя важность отечественной
Истории (и предчувствуя, что сия
История должна некогда украситься и возвеличиться Ею!), занималась Российскими летописями, изъясняла их, соединяя предложение действий с философскими мыслями, и драгоценные труды Свои для Публики издавала.
Во время Екатерины были, конечно, между писателями люди, которые способны были рассудить о росте так, как, например, рассуждает неизвестный
автор старинной записки об указных процентах, недавно напечатанной («Чтения Московского общества
истории», 1858, кн. II, стр.
Мы предоставляем себе в следующей статье проследить взгляды
автора на различные эпохи русской
истории и указать его частные ошибки и увлечения.
Оно назначено
автором в руководство иностранцам, которые желали бы иметь истинное и полное понятие о России — об ее
истории, нравах, просвещении, законодательстве, вообще о том, как наше отечество развивалось и какой степени достигло в своем развитии.
Выпискою из сочинения г. Жеребцова этого знаменательного явления можно и заключить изложение системы, принятой
автором во взгляде на русскую
историю.
Другое обстоятельство, благоприятствовавшее
автору «Опыта
истории цивилизации в России», — было то, что он писал свою книгу для Европы и издал в Европе:
автор, пишущий о России в самой России, невольно поддается всегда чувству некоторого пристрастия в пользу того, что его окружает, что ему так близко и так с ним связано различными отношениями.
Но очевидно, что такая надежда
автора слишком преувеличена, и, кроме того, он совершенно напрасно позабыл о том, что если европейские читатели не знают
истории и образованности русской, то все же они знакомы хоть с какой-нибудь
историей и имеют хоть какую-нибудь образованность.
Гораздо более интереса представляет для нас другая задача: уловить те начала, которыми руководился
автор в своей книге, проследить ту систему мнений, которой он следовал, изобразить тенденции, для выражения которых послужила ему
история русской цивилизации.
Лебрюн и Лампи не сохранили для нас вашего образа; но я недаром
автор Леоновой
истории: зеркало памяти моей ясно.
«Очерк поэзии» г. Милюкова составлен так хорошо, как ни одна из
историй русской литературы, и потому нам не хотелось спорить с почтенным
автором о предмете, который так последовательно проведен им по всей книге.
Я поспешил отделаться от директора Комиссии, Розенкампфа [Розенкампф Густав Андреевич (1764–1832) — юрист и государственный деятель,
автор ряда исследований по теории и
истории права.], и часу в первом был уже на квартире Алехина.
Нет, мы ничего
автору не навязываем, мы заранее говорим, что не знаем, с какой целью, вследствие каких предварительных соображений изобразил он
историю, составляющую содержание повести «Накануне».
Возьмите, например, хоть самый прием
автора:
историю любви и страданий Наташи с Алешей рассказывает нам человек, сам страстно в нее влюбленный и решившийся пожертвовать собою для ее счастья.
Тут уже мерка наших требований изменяется:
автор может ничего не дать искусству, не сделать шага в
истории литературы собственно и все-таки быть замечательным для нас по господствующему направлению и смыслу своих произведений.
Рассказывая эту
историю, Пушкин, как бы с намерением кольнуть Радищева, замечает, что «
автор «Путешествия» вспомнил старину и в проекте, представленном начальству, предался своим прежним мечтаниям».
Внимание читателя привлекается лишь к таким страницам
истории мысли, которые имеют прямое значение для более отчетливого выявления собственных идей
автора (хотя, конечно, при этом и прилагается забота, чтобы при эпизодическом изложении не было существенных пробелов).
Вспомните одно, что ведь эту
историю рассказывал нам Светозар Владенович, а его рассказы, при несомненной правдивости их
автора, сплошь и рядом бывают подбиты… ветром.
Но Телепнева нельзя отождествлять с
автором. У меня не было его романической
истории в гимназии, ни романа с казанской барыней, и только дерптская влюбленность в молодую девушку дана жизнью. Все остальное создано моим воображением, не говоря уже о том, что я, студентом, не был богатым человеком, а жил на весьма скромное содержание и с 1856 года стал уже зарабатывать научными переводами.
В"Библиотеку"он явился после своей первой поездки за границу и много рассказывал про Париж, порядки Второй империи и тогдашний полицейский режим. Дальше заметок и небольших статей он у нас не пошел и, по тогдашнему настроению, в очень либеральном тоне. Мне он тогда казался более стоящим интереса, и по
истории русской словесности у него были уже порядочные познания. Он был уже
автором этюда о Веневитинове.
Состав депутатов дышал злостью реакции обезумевших от страха"буржуев". Гамбетта был как бы в"безвестном отсутствии", не желая рисковать возвращением. Слова"республиканская свобода"отзывались горькой иронией, и для каждого ясно было то, что до тех пор, пока страна не придет в себя, ей нужен такой хитроумный старик, как
автор"
Истории Консульства и Империи".