Неточные совпадения
Я делал, что
хотел, особенно с тех пор, как я расстался с последним моим гувернером-французом, который никак не мог привыкнуть к мысли, что он упал «как бомба» (comme une bombe) в Россию,
и с ожесточенным выражением на лице по целым дням валялся на постели.
Действительно, княгиня Засекина не могла быть богатой женщиной: нанятый ею флигелек был так ветх,
и мал,
и низок, что люди,
хотя несколько зажиточные, не согласились бы поселиться в нем. Впрочем, я тогда пропустил это все мимо ушей. Княжеский титул на меня мало действовал: я недавно прочел «Разбойников» Шиллера.
Я
хотел было все рассказать ему, но удержался
и только улыбнулся про себя. Ложась спать, я, сам не знаю зачем, раза три повернулся на одной ноге, напомадился, лег
и всю ночь спал как убитый. Перед утром я проснулся на мгновенье, приподнял голову, посмотрел вокруг себя с восторгом —
и опять заснул.
Написать записку по-французски казалось ей неуместным, а в русской орфографии сама матушка не была сильна —
и знала это —
и не
хотела компрометироваться.
Неожиданно быстрое исполнение моих тайных желаний меня
и обрадовало
и испугало; однако я не выказал овладевшего мною смущения —
и предварительно отправился к себе в комнату, чтобы надеть новенький галстук
и сюртучок: дома я еще ходил в куртке
и в отложных воротничках,
хотя очень ими тяготился.
— Послушайте, — возразила она. — Вы меня еще не знаете: я престранная; я
хочу, чтоб мне всегда правду говорили. Вам, я слышала, шестнадцать лет, а мне двадцать один: вы видите, я гораздо старше вас,
и потому вы всегда должны мне говорить правду…
и слушаться меня, — прибавила она. — Глядите на меня — отчего вы на меня не глядите?
Я
хотел показать ей, что она имеет дело не с мальчиком,
и, приняв по возможности развязный
и серьезный вид, промолвил...
— Пишите билет, говорят вам, — повторила княжна. — Это что за бунт? Мсьё Вольдемар с нами в первый раз,
и сегодня для него закон не писан. Нечего ворчать, пишите, я так
хочу.
Зинаида стала передо мной, наклонила немного голову набок, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть меня,
и с важностью протянула мне руку. У меня помутилось в глазах; я
хотел было опуститься на одно колено, упал на оба —
и так неловко прикоснулся губами к пальцам Зинаиды, что слегка оцарапал себе конец носа ее ногтем.
Через заднее крыльцо пробрался я в свою комнату. Дядька мой спал на полу,
и мне пришлось перешагнуть через него; он проснулся, увидал меня
и доложил, что матушка опять на меня рассердилась
и опять
хотела послать за мною, но что отец ее удержал. (Я никогда не ложился спать, не простившись с матушкой
и не испросивши ее благословения.) Нечего было делать!
— Воля, собственная воля,
и власть она даст, которая лучше свободы. Умей
хотеть —
и будешь свободным,
и командовать будешь.
Отец мой прежде всего
и больше всего
хотел жить —
и жил… Быть может, он предчувствовал, что ему не придется долго пользоваться «штукой» жизни: он умер сорока двух лет.
— Нет, — ответил он,
и лицо его приняло обычное равнодушно-ласковое выражение. — Ступай один, коли
хочешь; а кучеру скажи, что я не поеду.
Лушин, насмешливый, цинический на словах доктор, знал ее лучше всех —
и любил ее больше всех,
хотя бранил ее за глаза
и в глаза.
Я
хотел было осторожно удалиться, но она внезапно подняла голову
и сделала мне повелительный знак.
— «Что не любить оно не может», — повторила Зинаида. — Вот чем поэзия хороша: она говорит нам то, чего нет
и что не только лучше того, что есть, но даже больше похоже на правду… Что не любить оно не может —
и хотело бы, да не может! — Она опять умолкла
и вдруг встрепенулась
и встала. — Пойдемте. У мамаши сидит Майданов; он мне принес свою поэму, а я его оставила. Он также огорчен теперь… что делать! вы когда-нибудь узнаете… только не сердитесь на меня!
Я ломал себе голову, раздумывал, передумывал —
и неотступно,
хотя по мере возможности скрытно, наблюдал за Зинаидой.
— Вдруг — шум, хохот, факелы, бубны на берегу… Это толпа вакханок бежит с песнями, с криком. Уж тут ваше дело нарисовать картину, господин поэт… только я бы
хотела, чтобы факелы были красны
и очень бы дымились
и чтобы глаза у вакханок блестели под венками, а венки должны быть темные. Не забудьте также тигровых кож
и чаш —
и золота, много золота.
Я подошел к ней к ручке (это я делал всегда, когда
хотел прекратить разговор)
и ушел к себе.
Уже я не думал более о Малевском,
хотя Беловзоров с каждым днем становился все грознее
и грознее
и глядел на увертливого графа, как волк на барана; да я ни о чем
и ни о ком не думал.
Ее грудь дышала возле моей, ее руки прикасались моей головы,
и вдруг — что сталось со мной тогда! — ее мягкие, свежие губы начали покрывать все мое лицо поцелуями… они коснулись моих губ… Но тут Зинаида, вероятно, догадалась, по выражению моего лица, что я уже пришел в себя,
хотя я все глаз не раскрывал, —
и, быстро приподнявшись, промолвила...
Я удвоил шаги
и поспел домой перед самым обедом. Отец уже сидел переодетый, вымытый
и свежий, возле матушкиного кресла
и читал ей своим ровным
и звучным голосом фельетон «Journal des Débats»; [Дословно: «Дневник прений» (фр.).] но матушка слушала его без внимания
и, увидавши меня, спросила, где я пропадал целый день,
и прибавила, что не любит, когда таскаются бог знает где
и бог знает с кем. «Да я гулял один», —
хотел было я ответить, но посмотрел на отца
и почему-то промолчал.
Я сидел: над моей головой в потемневшей листве хлопотливо ворошилась маленькая птичка; серая кошка, вытянув спину, осторожно кралась в сад,
и первые жуки тяжело гудели в воздухе, еще прозрачном,
хотя уже не светлом.
На нем нет ни богатого платья, ни драгоценных камней, никто его не знает, но он ждет меня
и уверен, что я приду, —
и я приду,
и нет такой власти, которая бы остановила меня, когда я
захочу пойти к нему,
и остаться с ним,
и потеряться с ним там, в темноте сада, под шорох деревьев, под плеск фонтана…
Воздух заструился на мгновение; по небу сверкнула огненная полоска: звезда покатилась. «Зинаида?» —
хотел спросить я, но звук замер у меня на губах.
И вдруг все стало глубоко безмолвно кругом, как это часто бывает в средине ночи… Даже кузнечики перестали трещать в деревьях — только окошко где-то звякнуло. Я постоял, постоял
и вернулся в свою комнату, к своей простывшей постели. Я чувствовал странное волнение: точно я ходил на свидание —
и остался одиноким
и прошел мимо чужого счастия.
— Что я
хочу сказать? Я, кажется, ясно выражаюсь. Днем —
и ночью. Днем еще так
и сяк; днем светло
и людно; но ночью — тут как раз жди беды. Советую вам не спать по ночам
и наблюдать, наблюдать из всех сил. Помните — в саду, ночью, у фонтана — вот где надо караулить. Вы мне спасибо скажете.
Так не бывать же этому!» — воскликнул я громко
и ударил кулаком себя в грудь,
хотя я собственно
и не знал — чему не бывать.
Я тотчас узнал его,
хотя он весь закутался в темный плащ
и шляпу надвинул на лицо.
Он не заметил меня,
хотя меня ничто не скрывало, но я так скорчился
и съежился, что, кажется, сравнялся с самою землею.
Что мог я сказать ей? Она стояла передо мною
и глядела на меня — а я принадлежал ей весь, с головы до ног, как только она на меня глядела… Четверть часа спустя я уже бегал с кадетом
и с Зинаидой взапуски; я не плакал, я смеялся,
хотя напухшие веки от смеха роняли слезы; у меня на шее, вместо галстучка, была повязана лента Зинаиды,
и я закричал от радости, когда мне удалось поймать ее за талию. Она делала со мной все, что
хотела.
Я не
хотел знать, любят ли меня,
и не
хотел сознаться самому себе, что меня не любят; отца я избегал — но Зинаиду избегать я не мог…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе
хочу, чтоб наш дом был первый в столице
и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти
и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза
и нюхает.)Ах, как хорошо!
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то есть не двести, а четыреста, — я не
хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто
хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так
и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально,
и почему ж сторожу
и не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я
и прежде
хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как
хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.