Неточные совпадения
Он бы легко мог на деньги, вырученные им за проданную дичь, купить себе патронташ
и суму, но ни разу даже
не подумал о подобной покупке
и продолжал заряжать свое ружье по-прежнему, возбуждая изумление зрителей искусством, с каким он избегал опасности просыпать или смешать дробь
и порох.
Чувствую я, что больная моя себя губит; вижу, что
не совсем она в памяти; понимаю также
и то, что
не почитай она себя при смерти, —
не подумала бы она обо мне; а то ведь, как хотите, жутко умирать в двадцать пять лет, никого
не любивши: ведь вот что ее мучило, вот отчего она, с отчаянья, хоть за меня ухватилась, — понимаете теперь?
Кричит: «Нет! меня вам
не провести! нет,
не на того наткнулись! планы сюда! землемера мне подайте, христопродавца подайте сюда!» — «Да какое, наконец, ваше требование?» — «Вот дурака нашли! эка! вы
думаете: я вам так-таки сейчас мое требование
и объявлю?.. нет, вы планы сюда подайте, вот что!» А сам рукой стучит по планам.
И мужики надеялись,
думали: «Шалишь, брат! ужо тебя к ответу потянут, голубчика; вот ты ужо напляшешься, жила ты этакой!..» А вместо того вышло — как вам доложить? сам Господь
не разберет, что такое вышло!
Я остановился в недоумении, оглянулся… «Эге! —
подумал я, — да это я совсем
не туда попал: я слишком забрал вправо», —
и, сам дивясь своей ошибке, проворно спустился с холма.
Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош в это мгновение. Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой, горело смелой удалью
и твердой решимостью. Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало
не колеблясь поскакал один на волка… «Что за славный мальчик!» —
думал я, глядя на него.
— Да уж это я знаю. А вот
и ученый пес у тебя
и хороший, а ничего
не смог.
Подумаешь, люди-то, люди, а? Вот
и зверь, а что из него сделали?
В избе Аннушки
не было; она уже успела прийти
и оставить кузов с грибами. Ерофей приладил новую ось, подвергнув ее сперва строгой
и несправедливой оценке; а через час я выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва было
не принял, но потом,
подумав и подержав их на ладони, положил за пазуху. В течение этого часа он
не произнес почти ни одного слова; он по-прежнему стоял, прислонясь к воротам,
не отвечал на укоризны моего кучера
и весьма холодно простился со мной.
—
И сам ума
не приложу, батюшка, отцы вы наши: видно, враг попутал. Да, благо, подле чужой межи оказалось; а только, что греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин
и приказал стащить, пока можно было, да караул приставил
и своим заказал: молчать, говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки, говорю; да чайком его, да благодарность… Ведь что, батюшка,
думаете? Ведь осталось у чужаков на шее; а ведь мертвое тело, что двести рублев — как калач.
«Старшие!» —
подумал я
и не без сожаления поглядел на бедного старика. Он ощупался, достал из-за пазухи кусок черствого хлеба
и принялся сосать, как дитя, с усилием втягивая
и без того впалые щеки.
— Что? грозить мне вздумал? — с сердцем заговорил он. — Ты
думаешь, я тебя боюсь? Нет, брат,
не на того наткнулся! чего мне бояться?.. Я везде себе хлеб сыщу. Вот ты — другое дело! Тебе только здесь
и жить, да наушничать, да воровать…
По их словам,
не бывало еще на свете такого мастера своего дела: «Вязанки хворосту
не даст утащить; в какую бы ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет, как снег на голову,
и ты
не думай сопротивляться, — силен, дескать,
и ловок, как бес…
С того времени прошел год. Беловзоров до сих пор живет у тетушки
и все собирается в Петербург. Он в деревне стал поперек себя толще. Тетка — кто бы мог это
подумать — в нем души
не чает, а окрестные девицы в него влюбляются…
— Да нет, — перебил он меня, — такие ли бывают хозяева! Вот видите ли, — продолжал он, скрутив голову набок
и прилежно насасывая трубку, — вы так, глядя на меня, можете
подумать, что я
и того… а ведь я, должен вам признаться, воспитанье получил средственное; достатков
не было. Вы меня извините, я человек откровенный, да
и наконец…
Призадумался мой Еремей Лукич: дело,
думает,
не ладно… колдовство проклятое замешалось… да вдруг
и прикажи перепороть всех старых баб на деревне.
С того самого дня они уже более
не расставались. (Деревня Бесселендеевка отстояла всего на восемь верст от Бессонова.) Неограниченная благодарность Недопюскина скоро перешла в подобострастное благоговение. Слабый, мягкий
и не совсем чистый Тихон склонялся во прах перед безбоязненным
и бескорыстным Пантелеем. «Легкое ли дело! —
думал он иногда про себя, — с губернатором говорит, прямо в глаза ему смотрит… вот те Христос, так
и смотрит!»
Чертопханов, правда, по-русски читал мало, по-французски понимал плохо, до того плохо, что однажды на вопрос гувернера из швейцарцев: «Vous parlez français, monsieur?» [Вы говорите по-французски, сударь? (фр.)] отвечал: «Же
не разумею, —
и,
подумав немного, прибавил: — па», — но все-таки он помнил, что был на свете Вольтер, преострый сочинитель,
и что Фридрих Великий, прусский король, на военном поприще тоже отличался.
«О, да ты „
не тронь меня“, —
подумал я, в свою очередь украдкой посматривая на ее гибкий стан, впалую грудь
и угловатые, проворные движения.
— Я тебя любил, я люблю тебя без ума, без памяти —
и как
подумаю я теперь, что ты этак, ни с того ни с сего, здорово живешь, меня покидаешь да по свету скитаться станешь — ну,
и представляется мне, что
не будь я голяк горемычный,
не бросила ты бы меня!
Но ротмистр Яфф никакого удовлетворения от него
не потребовал — он даже
не встретился нигде с ним, —
и Чертопханов
не думал отыскивать своего врага,
и никакой истории у них
не вышло. Сама Маша скоро после того пропала без вести. Чертопханов запил было, однако «очувствовался». Но тут постигло его второе бедствие.
Дорогой он ехал больше шагом, враскачку, глядел по сторонам, покуривал табак из коротенького чубучка
и ни о чем
не размышлял; разве возьмет да
подумает про себя: «Чертопхановы чего захотят — уж добьются! шалишь!» —
и ухмыльнется; ну, а с прибытием домой пошла статья другая.
Изумленный становой
не знал, что предпринять. Мертвая тишина царствовала в комнате. «Да уж он скончался», —
подумал он
и, возвысив голос, промолвил: — Пантелей Еремеич! А, Пантелей Еремеич!
— Да я, должно быть,
и этим самым мысленным грехом
не больно грешна, — продолжала Лукерья, — потому я так себя приучила:
не думать, а пуще того —
не вспоминать. Время скорей проходит.
— Ну, зимою, конечно, мне хуже: потому — темно; свечку зажечь жалко, да
и к чему? Я хоть грамоте знаю
и читать завсегда охоча была, но что читать? Книг здесь нет никаких, да хоть бы
и были, как я буду держать ее, книгу-то? Отец Алексей мне, для рассеянности, принес календарь, да видит, что пользы нет, взял да унес опять. Однако хоть
и темно, а все слушать есть что: сверчок затрещит али мышь где скрестись станет. Вот тут-то хорошо:
не думать!
Я стал прощаться с нею, повторил ей мое обещание прислать ей лекарство, попросил ее еще раз хорошенько
подумать и сказать мне —
не нужно ли ей чего?
Неточные совпадения
Городничий. Что, Анна Андреевна? а?
Думала ли ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство! Ну, признайся откровенно: тебе
и во сне
не виделось — просто из какой-нибудь городничихи
и вдруг; фу-ты, канальство! с каким дьяволом породнилась!
Я даже
думаю (берет его под руку
и отводит в сторону),я даже
думаю,
не было ли на меня какого-нибудь доноса.
Анна Андреевна. Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых, тебе
не будет времени
думать об этом.
И как можно
и с какой стати себя обременять этакими обещаниями?
Городничий.
И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше
думаешь… черт его знает,
не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно есть. Деньги сами собою… Он
думает, что, как ему, мужику, ничего, если
не поесть день, так
и другим тоже. Вот новости!