Неточные совпадения
«Да, да, как это было? —
думал он, вспоминая сон. — Да, как это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет,
не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, —
и столы пели: Il mio tesoro, [Мое сокровище,]
и не Il mio tesoro, a что-то лучше,
и какие-то маленькие графинчики,
и они же женщины», вспоминал он.
«Да! она
не простит
и не может простить.
И всего ужаснее то, что виной всему я, — виной я, а
не виноват. В этом-то вся драма, —
думал он. — Ах, ах, ах!» приговаривал он с отчаянием, вспоминая самые тяжелые для себя впечатления из этой ссоры.
— Долли! — проговорил он, уже всхлипывая. — Ради Бога,
подумай о детях, они
не виноваты. Я виноват,
и накажи меня, вели мне искупить свою вину. Чем я могу, я всё готов! Я виноват, нет слов сказать, как я виноват! Но, Долли, прости!
Он поглядел на нее,
и злоба, выразившаяся на ее лице, испугала
и удивила его. Он
не понимал того, что его жалость к ней раздражала ее. Она видела в нем к себе сожаленье, но
не любовь. «Нет, она ненавидит меня. Она
не простит»,
подумал он.
«Если б они знали, —
думал он, с значительным видом склонив голову при слушании доклада, — каким виноватым мальчиком полчаса тому назад был их председатель!» —
И глаза его смеялись при чтении доклада. До двух часов занятия должны были итти
не прерываясь, а в два часа — перерыв
и завтрак.
Левин
не был постыдный «ты», но Облонский с своим тактом почувствовал, что Левин
думает, что он пред подчиненными может
не желать выказать свою близость с ним
и потому поторопился увести его в кабинет.
— Я
не знаю, — отвечал он,
не думая о том, что говорит. Мысль о том, что если он поддастся этому ее тону спокойной дружбы, то он опять уедет ничего
не решив, пришла ему,
и он решился возмутиться.
«Славный, милый»,
подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon
и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого брата. «
И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я люблю
не его; но мне всё-таки весело с ним,
и он такой славный. Только зачем он это сказал?…»
думала она.
Всю дорогу приятели молчали. Левин
думал о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити,
и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние
и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим человеком,
не похожим на того, каким он был до ее улыбки
и слов: до свидания.
— Я тебе говорю, чтò я
думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою,
и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить
не хотел, а так вышло.
И она — на твоей стороне.
— Ах перестань! Христос никогда бы
не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только
и помнят эти слова. Впрочем, я говорю
не то, что
думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно,
не изучал пауков
и не знаешь их нравов: так
и я.
Левин вздохнул
и ничего
не ответил. Он
думал о своем
и не слушал Облонского.
И вдруг они оба почувствовали, что хотя они
и друзья, хотя они обедали вместе
и пили вино, которое должно было бы еще более сблизить их, но что каждый
думает только о своем,
и одному до другого нет дела. Облонский уже
не раз испытывал это случающееся после обеда крайнее раздвоение вместо сближения
и знал, что надо делать в этих случаях.
«Нынче уж так
не выдают замуж, как прежде»,
думали и говорили все эти молодые девушки
и все даже старые люди.
«Нет, неправду
не может она сказать с этими глазами»,
подумала мать, улыбаясь на ее волнение
и счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно
и значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь в ее душе.
В половине восьмого, только что она сошла в гостиную, лакей доложил: «Константин Дмитрич Левин». Княгиня была еще в своей комнате,
и князь
не выходил. «Так
и есть»,
подумала Кити,
и вся кровь прилила ей к сердцу. Она ужаснулась своей бледности, взглянув в зеркало.
Но в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их одних
и их расстроенные лица. Левин поклонился ей
и ничего
не сказал. Кити молчала,
не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», —
подумала мать,
и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села
и начала расспрашивать Левина о его жизни в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
«Что-то с ним особенное, —
подумала графиня Нордстон, вглядываясь в его строгое, серьезное лицо, — что-то он
не втягивается в свои рассуждения. Но я уж выведу его. Ужасно люблю сделать его дураком пред Кити,
и сделаю».
— Да, вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же
думает жениться, как я?… Ох!
не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… —
И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в голову…
— Я
не думаю, а знаю; на это глаза есть у нас, а
не у баб. Я вижу человека, который имеет намерения серьезные, это Левин;
и вижу перепела, как этот щелкопер, которому только повеселиться.
«То
и прелестно, —
думал он, возвращаясь от Щербацких
и вынося от них, как
и всегда, приятное чувство чистоты
и свежести, происходившее отчасти
и оттого, что он
не курил целый вечер,
и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, — то
и прелестно, что ничего
не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов
и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
— Вот как!… Я
думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский
и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его
не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство
и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя
не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот
и поезд.
— Ну, нет, — сказала графиня, взяв ее за руку, — я бы с вами объехала вокруг света
и не соскучилась бы. Вы одна из тех милых женщин, с которыми
и поговорить
и помолчать приятно. А о сыне вашем, пожалуйста,
не думайте; нельзя же никогда
не разлучаться.
То же самое
думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока
не скрылась ее грациозная фигура,
и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку
и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то
не имеющем ничего общего с ним, с Вронским,
и ему ото показалось досадным.
— Что делать,
подумай, Анна, помоги. Я всё передумала
и ничего
не вижу.
—
Не знаю,
не могу судить… Нет, могу, — сказала Анна,
подумав;
и, уловив мыслью положение
и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я
не была бы тою же, да, но простила бы,
и так простила бы, как будто этого
не было, совсем
не было.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что
не раз
думала, — иначе бы это
не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая,
и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
Кити покраснела. Она
думала, что она одна поняла, зачем он приезжал
и отчего
не вошел. «Он был у нас, —
думала она, —
и не застал
и подумал, я здесь; но
не вошел, оттого что
думал — поздно,
и Анна здесь».
Он был совсем
не такой, каким воображал его Константин. Самое тяжелое
и дурное в его характере, то, что делало столь трудным общение с ним, было позабыто Константином Левиным, когда он
думал о нем;
и теперь, когда увидел его лицо, в особенности это судорожное поворачиванье головы, он вспомнил всё это.
— Ты
не можешь себе представить, как это смешно вышло. Я только
думала сватать,
и вдруг совсем другое. Может быть я против воли…
Не раз говорила она себе эти последние дни
и сейчас только, что Вронский для нее один из сотен вечно одних
и тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда
не позволит себе
и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
Что из этого всего выйдет, он
не знал
и даже
не думал.
— Да, всё это кончилось, но всё это
и было
не так важно, как мы
думали, — отвечала Анна. — Вообще моя belle soeur слишком решительна.
— Полно, Кити. Неужели ты
думаешь, что я могу
не знать? Я всё знаю.
И поверь мне, это так ничтожно… Мы все прошли через это.
— Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То, что я была влюблена в человека, который меня знать
не хотел,
и что я умираю от любви к нему?
И это мне говорит сестра, которая
думает, что… что… что она соболезнует!..
Не хочу я этих сожалений
и притворств!
Третий круг наконец, где она имела связи, был собственно свет, — свет балов, обедов, блестящих туалетов, свет, державшийся одною рукой за двор, чтобы
не спуститься до полусвета, который члены этого круга
думали, что презирали, но с которым вкусы у него были
не только сходные, но одни
и те же.
— Я часто
думаю, что мужчины
не понимают того, что неблагородно, а всегда говорят об этом, — сказала Анна,
не отвечая ему. — Я давно хотела сказать вам, — прибавила она
и, перейдя несколько шагов, села у углового стола с альбомами.
— Разве вы
не знаете, что вы для меня вся жизнь; но спокойствия я
не знаю
и не могу вам дать. Всего себя, любовь… да. Я
не могу
думать о вас
и о себе отдельно. Вы
и я для меня одно.
И я
не вижу впереди возможности спокойствия ни для себя, ни для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия… или я вижу возможность счастья, какого счастья!.. Разве оно
не возможно? — прибавил он одними губами; но она слышала.
«Вот оно!—с восторгом
думал он. — Тогда, когда я уже отчаивался
и когда, казалось,
не будет конца, — вот оно! Она любит меня. Она признается в этом».
«
И ужаснее всего то, —
думал он, — что теперь именно, когда подходит к концу мое дело (он
думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие
и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я
не из таких людей, которые переносят беспокойство
и тревоги
и не имеют силы взглянуть им в лицо».
— Решительно ничего
не понимаю, — сказала Анна, пожимая плечами. «Ему всё равно,
подумала она. Но в обществе заметили,
и это тревожит его». — Ты нездоров, Алексей Александрович, — прибавила она, встала
и хотела уйти в дверь; но он двинулся вперед, как бы желая остановить ее.
На мгновение лицо ее опустилось,
и потухла насмешливая искра во взгляде; но слово «люблю» опять возмутило ее. Она
подумала: «любит? Разве он может любить? Если б он
не слыхал, что бывает любовь, он никогда
и не употреблял бы этого слова. Он
и не знает, что такое любовь».
— Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю
не о себе; главные лица тут — наш сын
и ты сама. Очень может быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными
и неуместными мои слова; может быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу
подумать и, если сердце тебе говорит, высказать мне…
Она говорила себе: «Нет, теперь я
не могу об этом
думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда
не наступало; каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала,
и что с ней будет,
и что она должна сделать, на нее находил ужас,
и она отгоняла от себя эти мысли.
Левин чувствовал себя столь твердым
и спокойным, что никакой ответ, он
думал,
не мог бы взволновать его. Но он никак
не ожидал того, что отвечал Степан Аркадьич.
Левин презрительно улыбнулся. «Знаю, —
подумал он, — эту манеру
не одного его, но
и всех городских жителей, которые, побывав раза два в десять лет в деревне
и заметив два-три слова деревенские, употребляют их кстати
и некстати, твердо уверенные, что они уже всё знают. Обидной, станет 30 сажен. Говорит слова, а сам ничего
не понимает».
«Знает он или
не знает, что я делал предложение? —
подумал Левин, глядя на него. — Да, что-то есть хитрое, дипломатическое в его лице»,
и, чувствуя, что краснеет, он молча смотрел прямо в глаза Степана Аркадьича.
Он смотрел в книгу только затем, чтобы
не разговаривать с входившими
и выходившими офицерами,
и думал.
Он
думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он
не видал ее три дня
и, вследствие возвращения мужа из-за границы,
не знал, возможно ли это нынче или нет,
и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда
и обдумывал вопрос, как это сделать.
Вронский взял письмо
и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он
не приезжал,
и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!»
подумал Вронский
и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.