Неточные совпадения
Старая барышня сделала выговор
и за сливки
и за то, что пустили родившую женщину в скотную,
и хотела уже уходить, как, увидав ребеночка, умилилась над ним
и вызвалась быть его крестной матерью.
Софья Ивановна наряжала, учила девочку читать
и хотела сделать из нее воспитанницу.
Но он был опытнее
и хитрее ее, главное, был хозяин, который мог посылать ее куда
хотел,
и, выждав минуту, овладел ею.
Вспоминая вчерашний вечер, проведенный у Корчагиных, богатых
и знаменитых людей, на дочери которых предполагалось всеми, что он должен жениться, он вздохнул
и, бросив выкуренную папироску,
хотел достать из серебряного портсигара другую, но раздумал
и, спустив с кровати гладкие белые ноги, нашел ими туфли, накинул на полные плечи шелковый халат
и, быстро
и тяжело ступая, пошел в соседнюю с спальней уборную, всю пропитанную искусственным запахом элексиров, одеколона, фиксатуаров, духов.
Вот это-то
и было причиной, по которой Нехлюдов считал себя не в праве, если бы даже
и хотел этого, сделать предложение Корчагиной.
«Ничто так не поддерживает, как обливание водою
и гимнастика», подумал он, ощупывая левой рукой с золотым кольцом на безымяннике напруженный бисепс правой. Ему оставалось еще сделать мулинэ (он всегда делал эти два движения перед долгим сидением заседания), когда дверь дрогнула. Кто-то
хотел отворить ее. Председатель поспешно положил гири на место
и отворил дверь.
Они провожали товарища, много пили
и играли до 2 часов, а потом поехали к женщинам в тот самый дом, в котором шесть месяцев тому назад еще была Маслова, так что именно дело об отравлении он не успел прочесть
и теперь
хотел пробежать его.
Скоро после присяжных судебный пристав односторонней походкой вышел на середину
и громким голосом, которым он точно
хотел испугать присутствующих, прокричал...
Председатель
хотел спрашивать дальше, но член в очках, что-то сердито прошептав, остановил его. Председатель сделал головой знак согласия
и обратился к подсудимой...
Маслова то сидела неподвижно, слушая чтеца
и смотря на него, то вздрагивала
и как бы
хотела возражать, краснела
и потом тяжело вздыхала, переменяла положение рук, оглядывалась
и опять уставлялась на чтеца.
Кольцо подарил ей сам Смельков после того, как он побил ее
и она заплакала
и хотела от него уехать.
— В этом признаю. Только я думала, как мне сказали, что они сонные, что от них ничего не будет. Не думала
и не
хотела. Перед Богом говорю — не
хотела, — сказала она.
— Как было? — вдруг быстро начала Маслова. — Приехала в гостиницу, провели меня в номер, там он был,
и очень уже пьяный. — Она с особенным выражением ужаса, расширяя глаза, произносила слово он. — Я
хотела уехать, он не пустил.
— Я не знаю. Почем я знаю, — отвечала Маслова, испуганно оглянувшись вокруг себя
и на мгновение остановившись взглядом на Нехлюдове: — кого
хотел, того приглашал.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке деньги
и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не
хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом
хотел послать еще за вином, а деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к себе в номер.
И сказал, где деньги
и сколько взять. Я
и поехала.
Маслова вздрогнула, как только прокурор обратился к ней. Она не знала, как
и что, но чувствовала, что он
хочет ей зла.
— А как мы приехали с ним в номер, я
хотела уходить, а он ударил меня по голове
и гребень сломал. Я рассердилась,
хотела уехать. Он взял перстень с пальца
и подарил мне, чтобы я не уезжала, — сказала она.
— Что говорила? Ничего я не говорила. Что было, то я всё рассказала,
и больше ничего не знаю. Что
хотите со мной делайте. Не виновата я,
и всё.
Когда он был девственником
и хотел остаться таким до женитьбы, то родные его боялись за его здоровье,
и даже мать не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда узнала, что он стал настоящим мужчиной
и отбил какую-то французскую даму у своего товарища.
Нехлюдов с тетушками
и прислугой, не переставая поглядывать на Катюшу, которая стояла у двери
и приносила кадила, отстоял эту заутреню, похристосовался с священником
и тетушками
и хотел уже итти спать, как услыхал в коридоре сборы Матрены Павловны, старой горничной Марьи Ивановны, вместе с Катюшей в церковь, чтобы святить куличи
и пасхи. «Поеду
и я», подумал он.
Они сошли с паперти,
и он подошел к ней. Он не
хотел христосоваться, но только
хотел быть ближе к ней.
Он приблизил еще раз лицо к стеклу
и хотел крикнуть ей, чтобы она вышла, но в это время она обернулась к двери, — очевидно, ее позвал кто-то.
Сначала он слышал, как спокойно храпела Матрена Павловна,
и он
хотел уже войти, как вдруг она стала кашлять
и повернулась на скрипучей постели.
В день отъезда, после обеда, он выждал ее в сенях. Она вспыхнула, увидав его,
и хотела пройти мимо, указывая глазами на открытую дверь в девичью, но он удержал ее.
Сначала он всё-таки
хотел разыскать ее
и ребенка, но потом, именно потому, что в глубине души ему было слишком больно
и стыдно думать об этом, он не сделал нужных усилий для этого разыскания
и еще больше забыл про свой грех
и перестал думать о нем.
Потом, после допроса сторон, как они
хотят спрашивать: под присягой или нет, опять, с трудом передвигая ноги, пришел тот же старый священник
и опять так же, поправляя золотой крест на шелковой груди, с таким же спокойствием
и уверенностью в том, что он делает вполне полезное
и важное дело, привел к присяге свидетелей
и эксперта.
Смысл его речи, за исключением цветов красноречия, был тот, что Маслова загипнотизировала купца, вкравшись в его доверие,
и, приехав в номер с ключом за деньгами,
хотела сама всё взять себе, но, будучи поймана Симоном
и Евфимьей, должна была поделиться с ними. После же этого, чтобы скрыть следы своего преступления, приехала опять с купцом в гостиницу
и там отравила его.
Хотел он еще разъяснить им, что если они на поставленный вопрос дадут ответ утвердительный, то этим ответом они признают всё то, что поставлено в вопросе,
и что если они не признают всего, что поставлено в вопросе, то должны оговорить то, чего не признают.
По всему тому, что происходило на судебном следствии,
и по тому, как знал Нехлюдов Маслову, он был убежден, что она не виновна ни в похищении ни в отравлении,
и сначала был
и уверен, что все признают это; но когда он увидал, что вследствие неловкой защиты купца, очевидно основанной на том, что Маслова физически нравилась ему, чего он
и не скрывал,
и вследствие отпора на этом именно основании старшины
и, главное, вследствие усталости всех решение стало склоняться к обвинению, он
хотел возражать, но ему страшно было говорить за Маслову, — ему казалось, что все сейчас узнают его отношения к ней.
Он краснел
и бледнел,
и только что
хотел начать говорить, как Петр Герасимович, до этого времени молчаливый, очевидно раздраженный авторитетным тоном старшины, вдруг начал возражать ему
и говорить то самое, что
хотел сказать Нехлюдов.
— Не виновата я, не виновата, — вдруг на всю залу вскрикнула она. — Грех это. Не виновата я. Не
хотела, не думала. Верно говорю. Верно. —
И, опустившись на лавку, она громко зарыдала.
— Суд постановил решение на основании ответов, данных вами же, — сказал председатель, подвигаясь к выходной двери, —
хотя ответы
и суду показались несоответственны делу.
—
Хотя я
и устал… но если недолго, то скажите мне ваше дело, — пойдемте сюда.
Нехлюдов
хотел кончить поскорее самое трудное
и потому тут же сказал...
Хотя Нехлюдов хорошо знал
и много paз
и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой
и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что знал о жестокости этого человека, который, Бог знает для чего, — так как он был богат
и знатен,
и ему не нужно было выслуживаться, — сек
и даже вешал людей, когда был начальником края.
И это обхождение стола
и пожимание рук всем присутствующим,
хотя с большинством из них он никогда не разговаривал, показалось ему нынче особенно неприятным
и смешным.
Он извинился зa то, что опоздал,
и хотел сесть на пустое место на конце стола между Мисси
и Катериной Алексеевной, но старик Корчагин потребовал, чтобы он, если уже не пьет водки, то всё-таки закусил бы у стола, на котором были омары, икра, сыры, селедки.
— Не правда ли? — обратилась Мисси к Нехлюдову, вызывая его на подтверждение своего мнения о том, что ни в чем так не виден характер людей, как в игре. Она видела на его лице то сосредоточенное
и, как ей казалось, осудительное выражение, которого она боялась в нем,
и хотела узнать, чем оно вызвано.
Мисси очень
хотела выйти замуж,
и Нехлюдов был хорошая партия. Кроме того, он нравился ей,
и она приучила себя к мысли, что он будет ее (не она будет его, а он ее),
и она с бессознательной, но упорной хитростью, такою, какая бывает у душевно больных, достигала своей цели. Она заговорила с ним теперь, чтобы вызвать его на объяснение.
«Ничего она не
хотела играть. Всё это она для чего-то врет», подумал Нехлюдов, вставая
и пожимая прозрачную, костлявую, покрытую перстнями руку Софьи Васильевны.
— А помните, как вы говорили, что надо всегда говорить правду,
и как вы тогда всем нам говорили такие жестокие правды. Отчего же теперь вы не
хотите сказать? Помнишь, Мисси? — обратилась Катерина Алексеевна к вышедшей к ним Мисси.
«Plutôt une affaire d’amour sale», [Скорее дело, в котором замешана грязная любовь, — непереводимый каламбур.]
хотела сказать
и не сказала Мисси, глядя перед собой с совершенно другим, потухшим лицом, чем то, с каким она смотрела на него, но она не сказала даже Катерине Алексеевне этого каламбура дурного тона, а сказала только.
Тогда он был бодрый, свободный человек, перед которым раскрывались бесконечные возмояжости, — теперь он чувствовал себя со всех сторон пойманным в тенетах глупой, пустой, бесцельной, ничтожной жизни, из которых он не видел никакого выхода, да даже большей частью
и не
хотел выходить.
Как ни огромно было расстояние между тем, что он был,
и тем, чем
хотел быть, — для пробудившегося духовного существа представлялось всё возможно.
Маслова
хотела ответить
и не могла, а, рыдая, достала из калача коробку с папиросами, на которой была изображена румяная дама в очень высокой прическе
и с открытой треугольником грудью,
и подала ее Кораблевой.
— Видно,
и вправду, касатка, — говорила она, — правду-то боров сжевал. Делают, что
хотят. Матвеевна говорит: ослобонят, а я говорю: нет, говорю, касатка, чует мое сердце, заедят они ее, сердешную, так
и вышло, — говорила она, с удовольствием слушая звук своего голоса.
Маслова достала из калача же деньги
и подала Кораблевой купон. Кораблева взяла купон, посмотрела
и,
хотя не знала грамоте, поверила всё знавшей Хорошавке, что бумажка эта стоит 2 рубля 50 копеек,
и полезла к отдушнику за спрятанной там склянкой с вином. Увидав это, женщины — не-соседки по нарам — отошли к своим местам. Маслова между тем вытряхнула пыль из косынки
и халата, влезла на нары
и стала есть калач.
Рыжая как будто только этого
и ждала
и неожиданно быстрым движеньем вцепилась одной рукой в волосы Кораблевой, а другой
хотела ударить ее в лицо, но Кораблева ухватила эту руку.
Хотела она утешиться, вспомнив свою первую любовь к фабричному, Федьке Молодёнкову, но, вспомнив эту любовь, она вспомнила
и то, как кончилась эта любовь.
— Очень благодарю вас, Аграфена Петровна, за все заботы обо мне, но мне теперь не нужна такая большая квартира
и вся прислуга. Если же вы
хотите помочь мне, то будьте так добры распорядиться вещами, убрать их покамест, как это делалось при мама. А Наташа приедет, она распорядится. (Наташа была сестра Нехлюдова.)