Неточные совпадения
—
Ну, так
что же? — раздраженно отвечает дядя-адмирал. —
Ну, перевернулся, положим,
и по вине людей, так разве значит,
что и другие суда должны переворачиваться?.. Один человек упал, значит,
и все должны падать… Гибель «Лефорта» — почти беспримерный случай во флоте… Раз в сто лет встречается… да
и то по непростительной оплошности…
— Кроме того, вам не мешает познакомиться
и с машиной корвета… Потом будете стоять
и машинные вахты…
И по штурманской части надо навостриться…
Ну, да не все сразу, — улыбнулся старший офицер. —
И, главное, от вас самого зависит научиться всему,
что нужно для морского офицера. Была бы только охота…
И вот еще
что…
—
И, кроме того, — уже менее строгим тоном продолжал старший офицер, — не очень-то распускайте свои языки. Вы оба так ругаетесь,
что только ахнешь… Откуда только у вас эта гадость берется?.. Смотри… остерегайтесь. Капитан этого не любит…
Ну, ступайте
и передайте всем унтер-офицерам то,
что я сказал! — заключил Андрей Николаевич, хорошо сознавая тщету последнего своего приказания.
«Эка врет, — подумал мичман
и мысленно проговорил: —
Ну,
что же… торчи здесь на ветру, коли ты не доверяешь».
—
Ну, вот, этот самый Барабанов, как услыхал,
что Егорка хвастает,
и говорит — тоже упрямый человек был: «Посмотрим, кто кого; я, говорит, его, подлеца, исправлю, я, говорит,
и не таких покорял…»
И стал он с этого самого дня Кирюшкина вовсе изводить… Каждый день при себе драл на баке как Сидорову козу.
—
Ну, батенька, славного мало, — отвечал Степан Ильич. — Лучше бы было, если бы мы проскочили Немецкое море без шторма… Ишь ведь как валяет, — прибавил старый штурман, не чувствовавший сам никакого неудобства от того,
что «валяет»,
и уже ощущавший потребность выпить стакан-другой горячего чаю. — Здесь, батенька, преподлая качка… Наверное, многих укачала! А вас не мутит?..
Да
и не все ли равно? Ведь он бесповоротно решил в первом же порте остаться,
и ну ее к черту, эту отвратительную службу… Пусть дядя сердится, а он не виноват… Ишь, ведь как мечется во все стороны корвет… О, господи,
что это за ужасная качка…
И неужели можно к ней привыкнуть когда-нибудь…
—
Ну, едемте, Ашанин, — проговорил доктор на следующий день. — Уж я оставил малайскую лодку. К
чему беспокоить даром людей
и брать с корвета шлюпку! — прибавил милейший доктор, обычный спутник Ашанина при съездах на берег, так как оба они любили осматривать посещаемые ими места основательно, а не знакомиться с ними только по ресторанам да разным увеселительным местам, как знакомились многие (если не большинство) из их товарищей.
— Главная причина, братцы,
что я после этой араки связался с гличанами джин дуть… Вперебой, значит, кто кого осилит… Не хотел перед ними русского звания посрамить…
Ну,
и оказало… с ног
и сшибло… А если бы я одну араку или один джин пил, небось… ног бы не решился… как есть в своем виде явился бы на конверт… Я, братцы, здоров пить…
— Черт его знает… Он может быть сказал
и не свое имя!..
Ну, да все равно… Теперь они поняли,
что их опасаются,
и не нападут… Они слишком трусы для этого… Прощайте!
—
Ну, так вы поймете, сэр,
что в тот проклятый понедельник, когда я в шесть часов утра вышел наверх
и увидал,
что паруса на «Джеке» повисли, словно старые тряпки,
и сам «Джек», — а «Джек», сэр, был отличный барк, — вставил капитан, — неподвижно покачивается на зыби, точно сонная черепаха, я был не в духе…
И вдруг Дженкинс говорит: «А сегодня понедельник, мистер Смит!» — «
Ну,
что ж такое,
что понедельник?
— Шел я это, вашескобродие, на пристань из кабака
и был я, вашескобродие, выпимши… Однако шел сам, потому от капитана приказ — на корвет являться как следует, на своих ногах… А этот вот самый арап, вашескобродие, привязался… Лопотал, лопотал что-то по-своему — поди разбери… А затем за руку взял… я
и подумай: беспременно в участок сволокет… За
что, мол?..
Ну, я
и треснул арапа, это точно, вашескобродие… Отпираться не буду… А больше нечего говорить, вашескобродие,
и другой вины моей не было.
—
Ну и пусть себе взыскательный.
Что ему взыскивать? «Коршун», слава богу, у нас в порядке, Андрей Николаич.
—
Ну,
и что же… хорошо вам здесь?
— Очень даже хорошо, ваше благородие… По крайности, я вольный человек,
и никто меня по здешним правам не смеет вдарить. Сам по себе господин…
И зарабатываю, слава богу! Вот за это самое занятие три доллара в день платят, а как скоплю денег, так я другим делом займусь. Очень я здесь доволен, ваше благородие; вот только по России иной раз заскучишь, так
и полетел бы на родную сторону…
Ну, да
что делать… Нарушил присягу, так придется в американцах оставаться…
— Зашел я этто, вашескобродие, в салун виски выпить, как ко мне увязались трое мериканцев
и стали угощать… «Фрейнд», говорят…
Ну, я, виноват, вашескобродие, предела не упомнил
и помню только,
что был пьян. А дальше проснулся я, вашескобродие, на купеческом бриге в море, значит, промеж чужих людей
и почти голый, с позволения сказать…
И такая меня тоска взяла, вашескобродие,
что и обсказать никак невозможно. А только понял я из ихнего разговора,
что бриг идет в Африку.
— Съезжу, ваше благородие, коли команду отпустят. Во Францисках только раз съезжал. Любопытно погулять…
Ну,
и бабе своей
что купить, — прибавил Ворсунька.
—
Ну, теперь ничего подобного нет… Вы вот сообщите вашему почтенному дядюшке, какая разница между тем,
что он видел в 1825 году,
и что вы увидите в 1861 [Ошибка в дате. Король Камеамеа посетил корвет «Калевала» в 1862 году. — Ред.]…
Ну, до свидания. Желаю весело провести время… На набережной есть хороший отель… Прежде его держал один француз…
— А потому,
что адмирал в океане переводит офицеров с судна на судно… Бывали, говорят, примеры… Вы, например, думаете,
что проведете приятно время, положим, в С.-Франциско
и будете себе плавать на «Коршуне», как вдруг сигнал с адмиральского судна: перевести мичмана Лопатина на клипер «Ласточка»…
Ну,
и собирайте живо потрохи…
— На флагманский корвет. Год я плавал с адмиралом…
Ну, я вам скажу,
и задавал он нам страху… Умел заставить служить по-настоящему, надо правду сказать… Знал,
чем пронять каждого!
— А потому, батенька,
что вы, нечего таки греха таить, с ленцой…
Ну,
и ходите с перевальцем.
—
Ну, еще бы… русские офицеры такие же храбрецы, как
и наши! — проговорил адмирал, вполне уверенный,
что осчастливил Ашанина сравнением с французами.
— Арбузов опытный капитан
и, конечно, сделал все,
что было возможно, для сохранения судна
и людей…
Ну,
и адмирал наш сам лихой моряк
и сумеет несчастье отличить от неумения или небрежности… Да
и все мы, моряки, никогда не застрахованы от беды… Вот хоть бы теперь… долго ли до несчастья в этом проклятом тумане… Какой-нибудь па…
— То-то, на вас я надеюсь… Эка славно-то как стало…
И ночь светленькая… все видно! — воскликнул Степан Ильич, осматривая в бинокль еще раз горизонт. — А парусов, пожалуй,
и не придется ставить… Ветерок еле вымпел раздувает…
Ну,
что, как вам понравился этот подлюга-туман? Верно, такого никогда еще не видали?
— Глазастый черт взъерепенился. Сейчас всех разнес… Орал, как зарезанный боров.
И мне здорово въехало… Хотел расстрелять!
Ну, конечно, пугал… антихрист… Он так только кричит, — улыбнулся брюнетик. — Так, знаешь
что? Не являйся к нему сейчас. Пережди, а то
и тебе въедет… Он теперь в каюте… Не иди к нему… Пони…
— Какая, однако, скотина этот Бонар! Ведь вас могли подстрелить неизвестно за
что… Он не должен был приглашать…
И я вас не за тем посылал, чтобы вы рисковали своей жизнью из-за глупости этого осла…
Ну, слава богу, вы целы… Больше я вас к дуракам не пошлю… Да не хотите ли чего-нибудь выпить? Вы целый час читали; горло, я думаю, пересохло.
Чего хотите: лимонаду, аршаду, сельтерской воды…
—
Ну, вот, теперь я знаю,
чего хотите, а то: «все равно!» — улыбнулся адмирал
и, крикнув своего вестового, приказал принести две бутылки.
— Я здоров. Просто захандрилось после неприятного письма о болезни матушки…
ну, я немного
и раскис! — с невеселой улыбкой сказал капитан. — Вдали мало ли какие мучительные мысли приходят в голову… Вероятно,
и вы, Владимир Николаевич, подчас так же тревожитесь за своих близких.
Что, все ваши здоровы?
— А ведь ты совсем возмужал, Володя… Уж усы…
и бачки…
Ну,
чего вы раскисли, Мария Петровна?.. Вот он
и вернулся… посмотрите, каким молодцом! — говорит адмирал, стараясь скрыть свое волнение, но его старческий голос вздрагивает,
и на ресницах блестят слезы.