Неточные совпадения
—
Ну, хорошо, — сказал я, сунув письмо в карман. — Это дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас, многое мне открыла, сказала мне,
что вы,
и только один вы, могли бы передать истину о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. Вы не знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу знать, какой он человек, а теперь — теперь больше,
чем когда-нибудь это надо!
— Вы уверяете,
что слышали, а между тем вы ничего не слышали. Правда, в одном
и вы справедливы: если я сказал,
что это дело «очень простое», то забыл прибавить,
что и самое трудное. Все религии
и все нравственности в мире сводятся на одно: «Надо любить добродетель
и убегать пороков».
Чего бы, кажется, проще? Ну-тка, сделайте-ка что-нибудь добродетельное
и убегите хоть одного из ваших пороков, попробуйте-ка, — а? Так
и тут.
Ну есть ли возможность представить себе,
что при беспрерывном упорстве, при беспрерывной зоркости взгляда
и беспрерывном обдумывании
и расчете, при беспредельной деятельности
и беготне, вы не дойдете наконец до знания, как ежедневно нажить лишний двугривенный?
О, я ведь предчувствовал, как тривиальны будут все возражения
и как тривиален буду я сам, излагая «идею»:
ну что я высказал? Сотой доли не высказал; я чувствую,
что вышло мелочно, грубо, поверхностно
и даже как-то моложе моих лет.
Ну, поверят ли,
что я не то
что плакал, а просто выл в этот вечер,
чего прежде никогда не позволял себе,
и Марья Ивановна принуждена была утешать меня —
и опять-таки совершенно без насмешки ни с ее, ни с его стороны.
— Но теперь довольно, — обратился он к матушке, которая так вся
и сияла (когда он обратился ко мне, она вся вздрогнула), — по крайней мере хоть первое время чтоб я не видал рукоделий, для меня прошу. Ты, Аркадий, как юноша нашего времени, наверно, немножко социалист;
ну, так поверишь ли, друг мой,
что наиболее любящих праздность — это из трудящегося вечно народа!
— Оставим мое честное лицо, — продолжал я рвать, — я знаю,
что вы часто видите насквозь, хотя в других случаях не дальше куриного носа, —
и удивлялся вашей способности проницать.
Ну да, у меня есть «своя идея». То,
что вы так выразились, конечно случайность, но я не боюсь признаться: у меня есть «идея». Не боюсь
и не стыжусь.
Главное, я все страстно мечтал,
что вы вдруг войдете, я к вам брошусь
и вы меня выведете из этого места
и увезете к себе, в тот кабинет,
и опять мы поедем в театр,
ну и прочее.
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения,
ну и там за все,
что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства
и так далее, но, cher enfant,
что же из этого выйдет? Ты так умен,
что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже
и не говорю о том,
что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом деле, в
чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том,
что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно
и махаешь руками, стало быть, нет?
Лучше вот
что: если вы решились ко мне зайти
и у меня просидеть четверть часа или полчаса (я все еще не знаю для
чего,
ну, положим, для спокойствия матери) —
и, сверх того, с такой охотой со мной говорите, несмотря на то
что произошло внизу, то расскажите уж мне лучше про моего отца — вот про этого Макара Иванова, странника.
К тому же, видит Бог,
что все это произошло в высшей степени нечаянно…
ну а потом, сколько было в силах моих,
и гуманно; по крайней мере сколько я тогда представлял себе подвиг гуманности.
— Именно это
и есть; ты преудачно определил в одном слове: «хоть
и искренно чувствуешь, но все-таки представляешься»;
ну, вот так точно
и было со мной: я хоть
и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю,
что Макар Иванович мог бы принять это плечо за усиление насмешки, если бы был остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
Ну что, если б он закричал на весь двор, завыл, сей уездный Урия, —
ну что бы тогда было со мной, с таким малорослым Давидом,
и что бы я сумел тогда сделать?
Ты так хочешь жить
и так жаждешь жить,
что дай, кажется, тебе три жизни, тебе
и тех будет мало: это у тебя на лице написано;
ну, а такие большею частью добряки.
— Ах, милая, напротив, это, говорят, доброе
и рассудительное существо, ее покойник выше всех своих племянниц ценил. Правда, я ее не так знаю, но — вы бы ее обольстили, моя красавица! Ведь победить вам ничего не стоит, ведь я же старуха — вот влюблена же в вас
и сейчас вас целовать примусь…
Ну что бы стоило вам ее обольстить!
— Мне-то не знать? Да я же
и нянчила этого ребенка в Луге. Слушай, брат: я давно вижу,
что ты совсем ни про
что не знаешь, а между тем оскорбляешь Андрея Петровича,
ну и маму тоже.
Ну что двести рублей?» Взрастила, однако же, Олю
и обучила в гимназии… «
И ведь как училась-то, как училась; серебряную медаль при выпуске получила…» (Тут, разумеется, долгие слезы.)
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя,
что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку
и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю
и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу:
ну что, думаю, тут в суде возьмешь,
чем докажешь?
Ну, прощайте, прощайте, постараюсь как можно дольше не приходить
и знаю,
что вам это будет чрезвычайно приятно,
что вижу даже по вашим глазам, а обоим нам даже будет выгодно…
—
Ну, а вам надо сейчас же
и размазать. Вы знаете,
что она во вражде с Версиловым…
ну и там все это,
ну вот
и я взволновался: эх, оставим, после!
— Mon enfant, клянусь тебе,
что в этом ты ошибаешься: это два самые неотложные дела… Cher enfant! — вскричал он вдруг, ужасно умилившись, — милый мой юноша! (Он положил мне обе руки на голову.) Благословляю тебя
и твой жребий… будем всегда чисты сердцем, как
и сегодня… добры
и прекрасны, как можно больше… будем любить все прекрасное… во всех его разнообразных формах…
Ну, enfin… enfin rendons grâce… et je te benis! [А теперь… теперь вознесем хвалу…
и я благословляю тебя! (франц.)]
—
Ну как я рада,
что ты в эту сторону пошел, а то бы я так тебя сегодня
и не встретила! — Она немного задыхалась от скорой ходьбы.
—
Ну… знаешь
что, Лиза, Бог с ней, с квартирой,
и с ней самой…
— А я все ждала,
что поумнеешь. Я выглядела вас всего с самого начала, Аркадий Макарович,
и как выглядела, то
и стала так думать: «Ведь он придет же, ведь уж наверно кончит тем,
что придет», —
ну,
и положила вам лучше эту честь самому предоставить, чтоб вы первый-то сделали шаг: «Нет, думаю, походи-ка теперь за мной!»
Наконец государю не понравилось,
и действительно: целая гора, стоит гора на улице, портит улицу: «Чтоб не было камня!»
Ну, сказал, чтоб не было, — понимаете,
что значит «чтоб не было»?
—
Ну вот, распилить можно было, — начал я хмуриться; мне ужасно стало досадно
и стыдно перед Версиловым; но он слушал с видимым удовольствием. Я понимал,
что и он рад был хозяину, потому
что тоже стыдился со мной, я видел это; мне, помню, было даже это как бы трогательно от него.
—
Ну, вот, вот, — обрадовался хозяин, ничего не заметивший
и ужасно боявшийся, как
и всегда эти рассказчики,
что его станут сбивать вопросами, — только как раз подходит один мещанин,
и еще молодой,
ну, знаете, русский человек, бородка клином, в долгополом кафтане,
и чуть ли не хмельной немножко… впрочем, нет, не хмельной-с.
Впрочем, нет, не Суворов,
и как жаль,
что забыл, кто именно, только, знаете, хоть
и светлость, а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское сердце;
ну, догадался: «
Что ж, ты,
что ли, говорит, свезешь камень:
чего ухмыляешься?» — «На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную цену берут-с, потому
что русский кошель толст, а им дома есть нечего.
Понравилось: «Э, дать ему все,
что потребует!»
Ну и оставили;
что ж бы, вы думали, он сделал?
Ну, натурально, как подкопали, камню-то не на
чем стоять, равновесие-то
и покачнулось; а как покачнулось равновесие, они камушек-то с другой стороны уже руками понаперли, этак на ура, по-русски: камень-то
и бух в яму!
—
Ну вот видишь, даже, может,
и в карты не играет! Повторяю, рассказывая эту дребедень, он удовлетворяет своей любви к ближнему: ведь он
и нас хотел осчастливить. Чувство патриотизма тоже удовлетворено; например, еще анекдот есть у них,
что Завьялову англичане миллион давали с тем только, чтоб он клейма не клал на свои изделия…
Но ведь ясно,
что Крафты глупы;
ну а мы умны — стало быть,
и тут никак нельзя вывести параллели,
и вопрос все-таки остается открытым.
Я промолчал;
ну что тут можно было извлечь?
И однако же, после каждого из подобных разговоров я еще более волновался,
чем прежде. Кроме того, я видел ясно,
что в нем всегда как бы оставалась какая-то тайна; это-то
и привлекало меня к нему все больше
и больше.
— Слушайте, ничего нет выше, как быть полезным. Скажите,
чем в данный миг я всего больше могу быть полезен? Я знаю,
что вам не разрешить этого; но я только вашего мнения ищу: вы скажете,
и как вы скажете, так я
и пойду, клянусь вам!
Ну, в
чем же великая мысль?
— Очень великая, друг мой, очень великая, но не самая; великая, но второстепенная, а только в данный момент великая: наестся человек
и не вспомнит; напротив, тотчас скажет: «
Ну вот я наелся, а теперь
что делать?» Вопрос остается вековечно открытым.
—
Ну, а если эта красавица обратит на него внимание, несмотря на то
что он так ничтожен, стоит в углу
и злится, потому
что «маленький»,
и вдруг предпочтет его всей толпе окружающих ее обожателей,
что тогда? — спросил я вдруг с самым смелым
и вызывающим видом. Сердце мое застучало.
— Приду, приду, как обещал. Слушай, Лиза: один поганец — одним словом, одно мерзейшее существо,
ну, Стебельков, если знаешь, имеет на его дела страшное влияние… векселя…
ну, одним словом, держит его в руках
и до того его припер, а тот до того унизился,
что уж другого исхода, как в предложении Анне Андреевне, оба не видят. Ее по-настоящему надо бы предупредить; впрочем, вздор, она
и сама поправит потом все дела. А
что, откажет она ему, как ты думаешь?
Я взбежал на лестницу
и — на лестнице, перед дверью, весь мой страх пропал. «
Ну пускай, — думал я, — поскорей бы только!» Кухарка отворила
и с гнусной своей флегмой прогнусила,
что Татьяны Павловны нет. «А нет ли другого кого, не ждет ли кто Татьяну Павловну?» — хотел было я спросить, но не спросил: «лучше сам увижу»,
и, пробормотав кухарке,
что я подожду, сбросил шубу
и отворил дверь…
Я поднял голову: ни насмешки, ни гнева в ее лице, а была лишь ее светлая, веселая улыбка
и какая-то усиленная шаловливость в выражении лица, — ее всегдашнее выражение, впрочем, — шаловливость почти детская. «Вот видишь, я тебя поймала всего;
ну,
что ты теперь скажешь?» — как бы говорило все ее лицо.
— Да я не умела как
и сказать, — улыбнулась она, — то есть я
и сумела бы, — улыбнулась она опять, — но как-то становилось все совестно… потому
что я действительно вначале вас только для этого «привлекала», как вы выразились,
ну а потом мне очень скоро стало противно…
и надоело мне все это притворство, уверяю вас! — прибавила она с горьким чувством, — да
и все эти хлопоты тоже!
Кто, кто, скажите, заставляет вас делать такие признания мне вслух? — вскрикнул я, как опьянелый, —
ну что бы вам стоило встать
и в отборнейших выражениях, самым тонким образом доказать мне, как дважды два,
что хоть оно
и было, но все-таки ничего не было, — понимаете, как обыкновенно умеют у вас в высшем свете обращаться с правдой?
Ну пусть вы святая
и признаетесь даже в этом, потому
что вообразили в себе какую-то вину
и хотели себя казнить…
—
Ну и слава Богу! — сказала мама, испугавшись тому,
что он шептал мне на ухо, — а то я было подумала… Ты, Аркаша, на нас не сердись; умные-то люди
и без нас с тобой будут, а вот кто тебя любить-то станет, коли нас друг у дружки не будет?
Одним словом, меня поздравлять не с
чем,
и тут никогда, никогда не может ничего случиться, — задыхался я
и летел,
и мне так хотелось лететь, мне так было это приятно, — знаете…
ну уж пусть будет так однажды, один маленький разочек!
— Так вот
что — случай, а вы мне его разъясните, как более опытный человек: вдруг женщина говорит, прощаясь с вами, этак нечаянно, сама смотрит в сторону: «Я завтра в три часа буду там-то»…
ну, положим, у Татьяны Павловны, — сорвался я
и полетел окончательно. Сердце у меня стукнуло
и остановилось; я даже говорить приостановился, не мог. Он ужасно слушал.
—
Ну, па-а-слушайте, милостивый государь,
ну, куда мы идем? Я вас спрашиваю: куда мы стремимся
и в
чем тут остроумие? — громко прокричал поручик. — Если человек несчастный в своих неудачах соглашается принесть извинение… если, наконец, вам надо его унижение… Черт возьми, да не в гостиной же мы, а на улице! Для улицы
и этого извинения достаточно…
—
Ну, довольно же, довольно! — восклицал я, — я не протестую, берите! Князь… где же князь
и Дарзан? Ушли? Господа, вы не видали, куда ушли князь
и Дарзан? —
и, подхватив наконец все мои деньги, а несколько полуимпериалов так
и не успев засунуть в карман
и держа в горсти, я пустился догонять князя
и Дарзана. Читатель, кажется, видит,
что я не щажу себя
и припоминаю в эту минуту всего себя тогдашнего, до последней гадости, чтоб было понятно,
что потом могло выйти.
— Нет-с, я сам хочу заплатить,
и вы должны знать почему. Я знаю,
что в этой пачке радужных — тысяча рублей, вот! —
И я стал было дрожащими руками считать, но бросил. — Все равно, я знаю,
что тысяча.
Ну, так вот, эту тысячу я беру себе, а все остальное, вот эти кучи, возьмите за долг, за часть долга: тут, я думаю, до двух тысяч или, пожалуй, больше!
— Знает, да не хочет знать, это — так, это на него похоже!
Ну, пусть ты осмеиваешь роль брата, глупого брата, когда он говорит о пистолетах, но мать, мать? Неужели ты не подумала, Лиза,
что это — маме укор? Я всю ночь об этом промучился; первая мысль мамы теперь: «Это — потому,
что я тоже была виновата, а какова мать — такова
и дочь!»
— Оставим мои дела; у меня теперь нет моих дел. Слушайте, почему вы сомневаетесь,
что он женится? Он вчера был у Анны Андреевны
и положительно отказался…
ну, то есть от той глупой мысли… вот
что зародилась у князя Николая Ивановича, — сосватать их. Он отказался положительно.