Вокруг света на «Коршуне»

Только что «Коршун», отсалютовав английскому флагу, успел бросить якорь на великолепном рейде, полном военных и коммерческих судов и китайских неуклюжих джонок, и стать против живописно расположенного по склону высокой горы Гонконга, сияющего под лучами солнца своими роскошными постройками и купами зелени, как со всех сторон корвет был осажден «шампуньками» — большими и малыми китайскими лодками, необыкновенно ловко управляемыми одним гребцом, вертящим веслом у кормы.

С вахты дано было разрешение пустить на корвет нескольких торговцев, но этими несколькими каким-то чудом оказались все. С шампунек китайцы поднимались с самыми умильными физиономиями, как-то ловко проскальзывали мимо вахтенного унтер-офицера, и так как они, по выражению его, были все «на одну рожу», то он поневоле находился в затруднении: кого пускать и кого не пускать. Все приседали, кланялись, сюсюкали, делали умильные рожи и необыкновенно ласково говорили: «Люсиан, люсиан, холосий люсиан!» — и не прошло и пяти минут, как вся палуба корвета была запружена китайцами всевозможных профессий. Тут были и торговцы с разнообразной «китайщиной», уже разложившие свои товары и на палубе и в кают-компании, и портные, и шапочники, и комиссионеры, и прачки, и живописцы с картинами, и мозольные операторы… Они шмыгали наверху, пробирались вниз, заглядывали в каюты. Каждый что-нибудь да предлагал, суя в руки удостоверения и тыча в глаза образчики своих искусств.

Среди матросов ходило несколько китайцев с русскими фуражками и форменными матросскими рубахами и выкрикивали:

— Фуляски… любахи… люсиан!

— Эка длиннокосые… По-нашему брешут! — смеялись матросы и трогали китайцев за косы.

— Настоящая, братцы?

— Настоящая.

— Желторожие какие… И глаза у их узкие… И шельмоватый народ, должно быть…

— Вороватый народ! — подтвердил кто-то из матросов, ходивший в кругосветное плавание и знакомый с китайцами.

— Всякие между ими есть, надо полагать! — вставил Бастрюков, которому было не по сердцу огульное обвинение.

Матросы осматривали фуражки и рубахи с той придирчивой внимательностью, с какой обыкновенно осматривают вещи простолюдины, у которых копейки на счету.

— Ничего себе… крепко сшито. Почем продаешь фуражку, землячок, а? — обращались к плутоватому торговцу.

Тот понял вопрос и, показывая один палец, говорил:

— Один долари.

— Половину хочешь?

И в пояснение матрос предъявлял китайцу полпальца и клал на ладонь полдоллара.

Обе стороны торговались до изнеможения, и, наконец, китаец уступил, и многие матросы примеряли обновки.

В кают-компании толкотня была страшная. Кто только и чего только не предлагал! Некоторые счастливцы уже успели продать офицерам разной китайщины, портные снять мерку, чтобы сшить летние сюртуки… Кто-то заказал снять копию масляными красками с фотографии «Коршуна», а в каюте старшего штурмана старик-китаец с большими круглыми очками уже разложил свои инструменты и, опустившись на колени, с самым глубокомысленным видом, как-то нежно присюсюкивая губами, осторожно буравил маленьким буравчиком мозоль на ноге почтенного Степана Ильича.

— Что это он делает тут у вас, Степан Ильич? — спросил кто-то, заглядывая в каюту старшего штурмана.

— Мозоль снимает. Рекомендую, если нужно. Отлично они производят эту операцию. Правда, долго копаются, но зато с корнем извлекают мозоль, и ни малейшей боли.

Толпа китайцев между тем все прибывала да прибывала, и вокруг корвета стояла целая флотилия шампунек, в которых под навесом нередко помещались целые семьи и там же, на лодках, варили себе рис на маленьком очажке и лакомились жареными стрекозами и саранчой.

— Ишь, дьяволы, всякую нечисть, прости господи, жрут! — возмущались матросы.

— От бедноты, братец ты мой… Народу тьма тьмущая, а земли мало. Рисом да вот всякой дрянью пробавляются. Тоже есть что-нибудь надо, — заметил Бастрюков.

— Сказывают, они и мышей и крыс жрут?

— Жрут — это верно… А что ж? тоже божья тварь. Свинья, пожалуй, и грязнее будет, а мы же едим!

Старший офицер начинал сердиться, что китайцев набралось так много, и разнес вахтенного унтер-офицера, зачем он так много напустил.

— Ничего с ними не поделаешь, ваше благородие… так и лезут… А главное дело, все на одно лицо… никак не отличишь.

— Ну, довольно им тут быть… Очистить корвет от китайцев! Гони их всех, кроме тех, что в кают-компании… Да передай об этом боцману!

— Есть!

Но приказать это было легче, чем исполнить, тем более что нельзя пустить в ход линьков. И боцман и унтер-офицеры выбивались из сил и ругались что есть мочи, выпроваживая китайцев с корвета. Те собирались очень копотливо и как-то ухитрялись перебегать с места на место, пока, наконец, внушительная ругань Федотова и других унтер-офицеров, сопровождаемая довольно угрожающими пантомимами, не побудила китайцев покинуть негостеприимных «варваров» и перебраться на шампуньки и оттуда предлагать свои товары и делать матросам какие-то таинственные знаки, указывая на рот. Особенно были подозрительны шампуньки, вертевшиеся под самым носом и соблазнявшие матросов бутылками с водкой.

Один из офицеров, прежде бывавший в китайских портах, советовал осторожнее пускать торгашей в каюты и закрыть иллюминаторы.

— Зачем закрывать?

— Чтоб не удили разных вещей из каюты.

Этот совет был нелишний, и Ашанин чуть было не лишился своих часов, подаренных дядей-адмиралом.

Он переодевался в своей каюте в штатское платье, чтоб ехать на берег, и положил на маленький столик, бывший под иллюминатором, свои часы, как вдруг увидал в каюте тонкое удилище и на нем лесу с привязанными крючками. Крючки скользнули по столу и захватили часы с цепочкой, но Ашанин вовремя схватил тонкую и гибкую бамбуковую жердь и таким образом спас свое достояние. Заглянув в иллюминатор, он увидал маленькую лодчонку, быстро удалявшуюся от борта и скоро скрывшуюся среди тесно стоявших джонок.

Ашанин сообщил об этом на вахту, и тогда старший офицер приказал прогнать все шампуньки от борта.

Но ни ругань, ни угрожающие пантомимы боцманов и унтер-офицеров не действовали. Китайцы смеялись и, отъехавши на несколько сажен от борта, останавливались и, если не видали освирепевших от своего бессилия боцманов, снова приставали к борту.

— Как вам будет угодно, ваше благородие, а добром ничего не поделаешь с этими желторожими дьяволами. Извольте сами посмотреть, ваше благородие. Один отъедет, а другой, шельма, пристанет. Никак их, каналиев, словом не отогнать. Дозвольте припужать их, ваше благородие, — докладывал осипшим от ругани баском Федотов старшему офицеру.

— Как припугнуть?

— Брандспойтами, ваше благородие. Небось, разбегутся…

Старший офицер дал согласие. Тотчас же были вынесены брандспойты, и толстые струи воды пущены в китайские шампуньки.

Этот сюрприз заставил удалиться их на благородную дистанцию. Но они еще несколько времени держались вблизи корвета в ожидании, что их позовут, и только под вечер удалились в город.

В ту же ночь китайцы дали о себе знать своей необыкновенно ловкой и дерзкой вороватостью. Недаром же китайский квартал Гонконга считается притоном всякого сброда и гнездом пиратов, плавающих в Китайском море и нападающих на парусные купеческие суда.

Было за полночь, и на корвете все спали глубоким сном, кроме часового и отделения вахтенных с гардемарином, когда кто-то из матросов услышал какой-то странный шум около корвета, точно где-то работали над чем-то металлическим. Матрос сообщил вахтенному унтер-офицеру, тот доложил вахтенному гардемарину. Прислушались. Действительно, совсем близко раздавались тихие удары, и вслед за ними слышался лязг меди.

Немедленно осмотрели внимательно за бортом с фонарями в руках. Никого не было, и шум прекратился.

Но не прошло и четверти часа, как снова послышался подозрительный шум.

Вахтенный унтер-офицер перегнулся за корму и тогда услыхал удары молотка по меди.

— Это они медную обшивку обдирают, шельмецы, и как раз под кормой, так что их не видать, ваше благородие… Дозвольте изловить длиннокосых и накласть им в косу, ваше благородие, чтоб помнили.

— Что ж, излови! — согласился вахтенный гардемарин.

Унтер-офицер спустился с двумя матросами в двойку, и, чуть слышно гребя, они подошли под корму и увидели китайцев, работающих над обшивкой. Уже значительная часть ее была отодрана.

— Ах вы, черти!

И с этими словами матросы кинулись на китайцев. Захваченные врасплох, они без сопротивления были взяты на двойку, и унтер-офицер уже торжествовал, что везет двух пленников, и крикнул об этом на корвет, как вдруг среди тишины раздались всплески воды и вслед затем унтер-офицер стал громко ругаться.

— Что такое? — окликнул гардемарин.

— Бросились в воду, ваше благородие, и поплыли… Теперь их, подлецов, и не видать!.. Ну, ж, и народец! — ворчал унтер-офицер, поднимаясь на палубу.

— А где их шлюпки?

— Унесло, должно…

Испытал в эту же ночь довольно сильные ощущения и Володя Ашанин.

Он был вечером в цирке, а потом зашел в гостиницу поужинать в надежде, что встретит там офицеров с «Коршуна» и вместе с ними вернется на корвет. Но офицеров не было — они только что ушли.

Поужинав, Ашанин отправился на пристань. Шлюпки с «Коршуна» не было, но зато было несколько вельботов с гребцами-китайцами, которые на ломаном английском языке предлагали свезти господина на судно.

— Мне на русский корвет…

— Знаем, сегодня пришел… Пожалуйте, сэр…

При тусклом свете фонаря Ашанин увидал весьма подозрительную физиономию китайца-рулевого, предлагавшего свезти Володю на корвет.

— Что стоит?

— Два доллара, но господин, верно, прибавит…

Ашанин хотел уже, было, садиться, как в эту минуту на пристани появился какой-то господин в европейском костюме и, увидав Ашанина, бесцеремонно дотронулся до его плеча и спросил по-английски:

— Извините, сэр… вы на рейд?

— На рейд.

— На какое судно?

— На русский военный корвет.

— Который сегодня пришел? Жаль, что ваш корвет стоит далеко, а то я довез бы вас на своей маленькой шлюпке… Я — капитан английского купеческого парохода «Nelli»… Он тут близко стоит… Если угодно переночевать у меня, койка к вашим услугам.

Ашанин поблагодарил и сказал, что торопится на вахту.

— Отойдите-ка в сторону, — неожиданно проговорил «каптэйн».

И когда несколько изумленный Ашанин отошел от пристани вместе с англичанином, тот задал ему вопрос:

— Вы первый раз в Гонконге?

— В первый.

— У вас есть с собой револьвер?

— Есть.

— Отлично… Так держите его наготове, когда поедете к своему корвету с этими разбойниками… И, главное, — не давайте рулевому править рулем, а правьте сами, и пусть старшина шлюпки гребет. Таким образом, все гребцы будут у вас на глазах, и, в случае чего, вы пустите пулю в лоб первому… Это на китайцев действует.

— Но разве на шлюпках опасно ездить?

— На этих, не на шампуньках, очень опасно, особенно по ночам. Они оберут и кинут в воду — здесь это не редкость. Ну, счастливого пути…

Они оба подошли к длинному вельботу, в котором было пять гребцов, и «каптэйн» внимательно поглядел на рулевого.

— Как зовут? — спросил он.

Китаец проговорил какое-то имя.

— Черт его знает… Он может быть сказал и не свое имя!.. Ну, да все равно… Теперь они поняли, что их опасаются, и не нападут… Они слишком трусы для этого… Прощайте!

Ашанин поблагодарил доброго человека за предостережение, сел на руль, и шлюпка отвалила.

Одной рукой Ашанин правил, а другой нащупывал в кармане револьвер. Нервы его были напряжены до последней степени, и он не спускал глаз с первого гребца (загребного), предложившего было править.

Скоро шлюпка миновала ряд судов, стоявших близ города, и ходко шла вперед по довольно пустынному рейду. Ночь была темная. Ашанин испытывал не особенно приятные ощущения. Ему казалось, что вот-вот на него кинется загребной, здоровенный детина с неприятным подозрительным лицом, обратившим на себя внимание еще на пристани, и он зорко следил за ним и в то же время кидал взгляды вперед: не покажутся ли огоньки «Коршуна», стоявшего почти у выхода в море.

Китайцы навалились изо всех сил, и вельбот шел отлично.

Но вдруг гребцы о чем-то заговорили. Ашанину показалось, что заспорили. Ему сделалось жутко, и он вынул револьвер и взвел курок.

Должно быть, загребной увидал и револьвер и услыхал щелканье курка. Он что-то сказал резким отрывистым голосом, и все вдруг смолкли. Только среди ночной тишины раздавались всплески воды да стук весел об уключины.

И Ашанин несколько успокоился.

Наконец блеснули и огоньки «Коршуна». Еще несколько минут дружной гребли, и силуэт корвета вырисовался в ночной темноте.

— Кто гребет? — раздался с корвета обычный оклик часового.

— Матрос с «Коршуна», — отвечал Володя.

И голос его, слегка вздрагивающий от волнения, звучал радостными нотами.

Шлюпка пристала к борту. Фалрепные с фонарями освещали трап. Тогда Володя при свете фонарей еще раз взглянул на гребцов-китайцев. Действительно — лица, не обещающие ничего доброго.

Когда он подал загребному условленную плату, вынув кошелек, туго набитый серебром, у загребного, показалось Володе, сверкнули глаза.

— Не прибавите ли бедным гребцам, сэр? — проговорил китаец самым умильным голосом.

Володя кинул еще доллар, поднялся на корвет и почувствовал себя необыкновенно счастливым.

После уж он узнал, что возвращаться ночью из Гонконга на этих гичках и вельботах, ожидающих на пристани запоздавших моряков, довольно опасно.

Гонконг, блестящий город дворцов, прелестных зданий и превосходных улиц, этот город, высеченный в скале острова и, благодаря предприимчивости и энергии своих хозяев-англичан, ставший одним из важнейших портов Востока и по военному значению, и по торговле, — этот Гонконг в то же время является «rendes vous» [Местом встречи (франц.) .] китайских пиратов, и в его населенном, многолюдном и грязном китайском квартале, несмотря на английскую полицию, живут самые отчаянные разбойники, скрывающиеся от китайских властей.

Пираты в то время еще водились, да и теперь едва ли перевелись в Китайском море, и нападают они, конечно, не на военные суда и не на паровые купеческие, а на парусные… Заштилеет какой-нибудь корабль с медной одной пушчонкой и с восемнадцатью или двадцатью человеками матросов, как, откуда ни возьмись, на горизонте появляется десяток больших джонок, наполненных людьми, и медленно на веслах приближаются к заштилевшему кораблю. И горе бывает экипажу, если в это время не задует ветер и не даст возможности уйти от этих неуклюжих посудин. Расправа короткая и жестокая!

Случается, что и частные пароходы, содержащие сообщение между Гонконгом и близлежащими Макао (португальским городом) и Кантоном, находящимся на Жемчужной реке, подвергаются дерзкому нападению. Такой случай был как раз за месяц до прихода «Коршуна» в Гонконг, и о нем много писалось в местных газетах и говорилось среди англичан.

В самом деле, дерзость поразительная. Хорошо организованная шайка китайцев явилась на пароход в качестве палубных пассажиров, и когда пароход, выйдя из Гонконга в море, был на полпути до Макао, китайцы-разбойники бросились на капитана и его помощника, связали их и затем при содействии китайцев-матросов (бывших в заговоре) обобрали пассажиров-европейцев и благополучно высадились с награбленным грузом и пассажирскими вещами на подошедшую джонку, предварительно испортив машину парохода.

Несмотря на энергично веденное следствие, так концы и канули в воду.