Неточные совпадения
Подумайте! миллионы людей изнемогают, прикованные к земле
и к труду,
не справляясь ни о почках, ни о легких
и зная только одно: что они повинны работе, —
и вдруг из этого беспредельного кабального моря выделяется горсть празднолюбцев, которые самовластно декретируют, что для кого-то
и для чего-то нужно, чтоб почки действовали у них в исправности!
Здесь же, очевидно, ни на какие великие
и богатые милости
не рассчитывали, а, напротив,
и денно
и нощно только одну думу
думали: как бы среди песков да болот с голоду
не подохнуть.
Даже лес —
и тот совсем
не так безнадежно здесь смотрит, как привыкли
думать мы, отапливающие кизяком
и гречневой шелухой наши жилища на берегах Лопани
и Ворсклы.
Пусть читатель
не думает, однако ж, что я считаю прусские порядки совершенными
и прусского человека счастливейшим из смертных.
— Ваши превосходительства! позвольте вам доложить! Я сам был много в этом отношении виноват
и даже готов за вину свою пострадать, хотя, конечно,
не до бесчувствия… Долгое время я
думал, что любовь к отечеству выше даже любви к начальственным предписаниям; но с тех пор как прочитал брошюры г. Цитовича 33, то вполне убедился, что это совсем
не любовь к отечеству, а фанатизм,
и, разумеется, поспешил исправиться от своих заблуждений.
За всем тем, отнюдь
не желая защищать превратные толкования, я все-таки
думаю, что первая
и наиболее обязательная добродетель для тех, которые, подобно урядникам, дают тон внутренней политике, есть терпение.
Да
и эта самая Альфонсинка, которую он собрался «изуродовать»
и которая теперь, развалившись в коляске, летит по Невскому, —
и она совсем
не об том
думает, как она будет через час nocer [кутить] у Бореля, а об том, сколько еще нужно времени, чтоб «отработаться»
и потом удрать в Париж, где она начнет nocer уж взаправду, как истинно доброй
и бравой кокотке надлежит…
Я
не знаю, как потом справился этот профессор, когда телесные наказания были совсем устранены из уголовного кодекса, но
думаю, что он
и тут вышел сух из воды (быть может, ловкий старик внутренно посмеивался, что как, мол, ни вертись, а тумаки
и митирогнозия все-таки остаются в прежней силе).
Зато им решительно
не только нет времени об чем-либо
думать, но некогда
и отдохнуть, так как все эти лечения нужно проделать в разных местах города, которые хотя
и не весьма удалены друг от друга, но все-таки достаточно, чтоб больной человек почувствовал.
Некогда вы знали человека, ходившего чуть
не без штанов, потом потеряли его из вида,
и вдруг встречаете его здесь
и некоторое время
думаете, что перед вами мелькнуло сонное видение.
Они искали неизвестного«нового слова»
и,
не обладая достаточной изобретательностью, чтоб выдумать его, ни достаточным проворством, чтоб осуществить «невидимых вещей обличение»,
думали заменить это трубными звуками, многоточиями
и криком.
Откровенно говоря, я
думаю, что слова эти даже
не представляют для западного человека интереса новизны. Несомненно, что
и он в свое время прошел сквозь все эти"слова", но только позабылих.
И «неотносящиеся дела» у него были,
и «тоска» была,
и Тяпкин-Ляпкин, в качестве козла отпущения, был,
и многое другое, чем мы мним его удивить. Все было, но все позабылось, сделалось ненужным…
Едешь в вагоне
и во всяком соседе видишь сосуд злопыхательства; приедешь в гостиницу
и все
думаешь: да где же они, превратные идеи, застряли? как бы их обойти? как бы
не встретиться с"киевским дядей", который, пожалуй,
не задумается
и налгать?
Ежели эти мечтания осуществятся, да еще ежели денежными штрафами
не слишком донимать будут (
подумайте! где же бедному литератору денег достать, да
и на что?.. на штрафы), то будет совсем хорошо.
Я
думаю насчет этого так: истинные ораторы (точно так же, как
и истинные баснописцы), такие, которые зажигают сердца человеков, могут появляться только в таких странах, где долго существовал известного рода гнет, как, например, рабство, диктатура, канцелярская тайна, ссылка в места
не столь отдаленные (а отчего же, впрочем,
и не в отдаленные?)
и проч.
С тех пор как во Франции восторжествовало"законное правительство", с тех пор как буржуа, отделавшись от Мак-Магонских угроз, уже
не думает о том, придется ли ему предать любезное отечество или
не придется, Парижу остается только упитываться
и тучнеть.
Подумайте! он уже имеет в услужении"гарсонов"вроде Даркура
и Ноайля — отчего ж
не мечтать о"гарсонах"из породы Монморанси, Роган
и Конде 45.
Думаю, однако ж, что особенного повода для благодарности
не имеется,
и ежели бедняк въявь
не высказывает своей враждебности по поводу объедков, то по секрету все-таки прикапливает ее.
—
Не думайте, впрочем, Гамбетта, — продолжал Твэрдоонто, — чтоб я был суеверен… нимало! Но я говорю одно: когда мы затеваем какое-нибудь мероприятие, то прежде всего обязываемся понимать, против чего мы его направляем. Если б вы имели дело только с людьми цивилизованными — ну, тогда я понимаю… Ни вы, ни я… О, разумеется, для нас… Но народ, Гамбетта! вспомните, что такое народ!
И что у него останется, если он
не будет чувствовать даже этой узды?
Но пришел бандит
и,
не долго
думая, взял да
и погасил огонь мысли.
И в других странах существуют чины, подобные урядникам, однако никто об них
не думает, а у нас, поди, какой переполох они произвели?! как же
не изложить всенародно, в шутливом русском тоне, ту массу пустяков, которую вызвала эта паника в сердцах наших?!
Такие разоблачения могут измучить,
и хотя я
не говорю, чтоб на всех одинаково лежала печать подобных нравственных страданий, но
думаю, что в скрытом виде даже в отъявленном шалопае от времени до времени шевелится смутное ощущение неклейности
и бесцельности жизни.
Блохин выговорил эти слова медленно
и даже почти строго. Каким образом зародилась в нем эта фраза — это я объяснить
не умею, но
думаю, что сначала она явилась так,а потом вдруг во время самого процесса произнесения, созрел проекте попробую-ка я Старосмыслову предику сказать! А может быть,
и целый проект примирения Старосмыслова с Пафнутьевым вдруг в голове созрел. Как бы то ни было, но Федор Сергеич при этом напоминании слегка дрогнул.
Чуть было я
не сказал: ах, свинья! Но так как я только
подумал это, а
не сказал, то очень вероятно, что Захар Иваныч
и сейчас
не знает, что он свинья.
И многие, по той же причине,
не знают.
Часа четыре сряду я провозился на кровати,
не смыкаючи очей, все
думал, как мне поступить с Старосмысловым: предоставить ли его самому себе или же
и с своей стороны посодействовать его возрождению?
Гуляем да гуляем,
думаем, что
и конца этому гулянью
не будет,
и вдруг рассыльный из участка: пожалуйте!
Ясно, что он Капочке поправиться хотел,
думал, что за"периоды"она еще больше любить станет. А того
не сообразил, милый человек, что бывают такие строгие времена, когда ни любить нельзя, ни любимым быть
не полагается, а надо встать, уставившись лбом,
и закоченеть.
И чего-чего только он
не делал, чтоб из штата выйти!
И тайных советников в нигилизме обвинял,
и во всевозможные особые присутствия впрашивался,
и уходящих в отставку начальников походя костил, новоявленных же прославлял… Однажды, в тоске смертной, даже руку начальнику поцеловал, ан тот только фыркнул! А он-то целуя,
думал: господи! кабы тысячку!
Я
думаю, однако ж, что это только недоразумение,
и, одобряя любовь к отечеству с Измаилом
и без оного, никак
не могу одобрить тех, которые в сердце своем рассматривают отечество отдельно от начальства.
— Русские, действительно, чаще скучают, нежели люди других национальностей,
и, мне кажется, это происходит оттого, что они чересчур избалованы. Русские
не любят ни
думать, ни говорить. Я знал одного полковника, который во всю жизнь
не сказал ни одного слова своему денщику, предпочитая объясняться посредством телодвижений.
— Теперь это бодрая молодежь в цвете сил
и надежд, — восторженно прибавил Капотт, —
и любо посмотреть, как она поворачивает
и подтягивает! Один только де Сангло сплоховал: поехал на Афон,
думал, что его оттуда призовут (каких, мол, еще доказательств нужно!), ан его
не призвали! Теперь он сидит на Афоне, поет на крылосе
и бьет в било. Так-то, mon cher monsieur!
и богу молиться надо умеючи! Чтоб видели
и знали, что хотя дух бодр, но плоть от пристойных окладов
не отказывается!
Да если б он
думал иначе, если б он
не ждал, что сама жизнь непосредственно поступится чем-нибудь в пользу его, то он
и не добывал бы, ценою смертного боя, материалы, из которых созидаются исторические утешения.
Но всероссийские клоповники
не думают об этом. У них на первом плане личные счеты
и личные отмщения. Посевая смуту, они едва ли даже предусматривают, сколько жертв она увлечет за собой: у них нет соответствующего органа, чтоб понять это. Они знают только одно: что лично они непременно вывернутся. Сегодня они злобно сеют смуту, а завтра, ежели смута примет беспокойные для них размеры, они будут, с тою же холодною злобой, кричать: пали!