Неточные совпадения
Я
сам воспитывался в Московском университете, по словесному факультету, и в мое
время весьма справедливо и достойно славился Мерзляков.
Экзархатов схватил его за шиворот и приподнял на воздух; но в это
время ему
самому жена вцепилась в галстук; девчонки еще громче заревели… словом, произошла довольно неприятная домашняя сцена, вследствие которой Экзархатова, подхватив с собой домохозяина, отправилась с жалобой к смотрителю, все-про-все рассказала ему о своем озорнике, и чтоб доказать, сколько он человек буйный, не скрыла и того, какие он про него, своего начальника, говорил поносные слова.
— Значит, идет! — проговорил он и тотчас же, достав пачку почтовой бумаги, выбрал из нее
самый чистый, лучший лист и принялся, надев очки, писать на нем своим старинным, круглым и очень красивым почерком, по
временам останавливаясь, потирая лоб и постоянно потея. Изготовленное им письмо было такого содержания...
Семь губернаторов, сменявшиеся в последнее
время один после другого, считали его
самым благородным и преданным себе человеком и искали только случая сделать ему что-нибудь приятное.
Вообще герой мой, державший себя, как мы видели, у Годневых более молчаливо и несколько строго, явился в этот вечер очень умным, любезным и в то же
время милым молодым человеком, способным
самым приятным образом занять общество.
Лицо это было некто Четвериков, холостяк, откупщик нескольких губерний, значительный участник по золотым приискам в Сибири. Все это, впрочем, он наследовал от отца и все это шло заведенным порядком, помимо его воли.
Сам же он был только скуп, отчасти фат и все
время проводил в том, что читал французские романы и газеты, непомерно ел и ездил беспрестанно из имения, соседнего с князем, в Сибирь, а из Сибири в Москву и Петербург. Когда его спрашивали, где он больше живет, он отвечал: «В экипаже».
Знаете ли, что я и мое образование, которое по тому
времени, в котором я начинал жить, было не совсем заурядное, и мои способности, которые тоже из ряда посредственных выходили, и, наконец,
самое здоровье — все это я должен был растратить в себе и сделаться прожектером, аферистом, купцом, для того чтоб поддержать и воспитать семью, как прилично моему роду.
— Все вертишься под ногами… покричи еще у меня; удавлю каналью! — проговорил, уходя, Флегонт Михайлыч, и по выражению глаз его можно было верить, что он способен был в настоящую минуту удавить свою любимицу, которая, как бы поняв это, спустя только несколько
времени осмелилась выйти из-под стула и, отворив
сама мордой двери, нагнала своего патрона, куда-то пошедшего не домой, и стала следовать за ним, сохраняя почтительное отдаление.
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов капитана, если бы
сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал читать ее с большим вниманием. Несколько
времени продолжалось молчание.
Последние тяжелые сборы протянулись, как водится, далеко за полдень: пока еще был привезен тарантас, потом приведены лошади, и, наконец,
сам Афонька Беспалый, в дубленом полушубке, перепачканном в овсяной пыли и дегтю, неторопливо заложил их и, облокотившись на запряг, стал флегматически смотреть, как Терка, под надзором капитана, стал вытаскивать и укладывать вещи. Петр Михайлыч, воспользовавшись этим
временем, позвал таинственным кивком головы Калиновича в кабинет.
— Я
сам тоже писатель… Дубовский… Вы, может быть, и не читали моих сочинений, — продолжал молодой человек с каким-то странным смирением, и в то же
время модничая и прижимая шляпу к колену.
Во
время студенчества они жили на одной квартире, и если этот человек в
самом деле полный распорядитель при журнале, то все для него сделает.
Калинович некоторое
время недоумевал, поклониться с ним или нет, однако тот,
сам заметив его, очень приветливо протянул ему руку и проговорил...
— Все это,
сами согласитесь… — начал было он, но в это
время в кабинете послышался звонок, и проворно пробежал туда из лакейской курьер.
— Вы говорите: «Завлекали»! Кто же в наше
время решится быть Ловеласом; что ли? — возразил Калинович. — Но хоть бы теперь, я
сам был тоже увлечен и не скрывал этого, но потом уяснил
самому себе степень собственного чувства и вижу, что нет…
Сам он читать не может; я написала, во-первых, под твою руку письмо, что ты все это
время был болен и потому не писал, а что теперь тебе лучше и ты вызываешь меня, чтоб жениться на мне, но
сам приехать не можешь, потому что должен при журнале работать — словом, сочинила целую историю…
Настеньку первое
время беспокоила еще мысль о свадьбе, но заговорить и потребовать
самой этого — было очень щекотливо, а Калинович тоже не начинал.
— Он вот очень хорошо знает, — продолжала она, указав на Калиновича и обращаясь более к Белавину, — знает, какой у меня ужасный отрицательный взгляд был на божий мир; но когда именно пришло для меня
время такого несчастия, такого падения в общественном мнении, что каждый, кажется, мог бросить в меня безнаказанно камень, однако никто, даже из людей, которых я, может быть,
сама оскорбляла, — никто не дал мне даже почувствовать этого каким-нибудь двусмысленным взглядом, — тогда я поняла, что в каждом человеке есть искра божья, искра любви, и перестала не любить и презирать людей.
— Нездоровилось все это
время, — отвечал Калинович, действительно как-то совсем непохожий
сам на себя и с выражением какой-то странной решительности в глазах.
— Что делать! — возразил Калинович и снова продолжал: — Ученым сделаться
время уж теперь для меня прошло, да и что бы могло повлечь это?
Самая высшая точка, которой можно достигнуть, это профессорство.
— Ну, скажите, пожалуйста, что он говорит? — воскликнула она, всплеснув руками. — Тебя, наконец, бог за меня накажет, Жак! Я вот прямо вам говорю, Михайло Сергеич; вы ему приятель; поговорите ему… Я не знаю, что последнее
время с ним сделалось: он мучит меня… эти насмешки… презрение… неуважение ко мне… Он, кажется, только того и хочет, чтоб я умерла. Я молюсь, наконец, богу: господи! Научи меня, как мне себя держать с ним! Вы
сами теперь слышали… в какую минуту, когда я потеряла отца, и что он говорит!
Конечно, ей, как всякой девушке, хотелось выйти замуж, и, конечно, привязанность к князю, о которой она упоминала, была так в ней слаба, что она, особенно в последнее
время, заметив его корыстные виды, начала даже опасаться его; наконец, Калинович в
самом деле ей нравился, как человек умный и даже наружностью несколько похожий на нее: такой же худой, бледный и белокурый; но в этом только и заключались, по крайней мере на первых порах, все причины, заставившие ее сделать столь важный шаг в жизни.
Когда, задумавшись и заложив руки назад, он ходил по своей огромной зале, то во всей его солидной посадке тела, в покрое даже
самого фрака, так и чувствовался будущий действительный статский советник, хоть в то же
время добросовестность автора заставляет меня сказать, что все это спокойствие была чисто одна личина: в душе Калинович страдал и беспрестанно думал о Настеньке!
Базарьев во все это
время так себя держал, что будто бы даже не знал ничего, и предоставил толстому Четверикову, откупщику целой губернии,
самому себя обстаивать, который повернул дело таким образом, что через три же недели вице-губернатор был причислен к печальному сонму «состоящих при министерстве», а губернатору в ближайший новый год дана была следующая награда.
— Очень рад, любезнейший Яков Васильич, познакомиться с вами, — встретил его тот несколько обязательным тоном, но в то же
время сейчас любезно предложил ему стул и
сам сел.
Теперь вот рекрутское присутствие открыло уже свои действия, и не угодно ли будет полюбопытствовать: целые вороха вот тут, на столе, вы увидите просьб от казенных мужиков на разного рода злоупотребления ихнего начальства, и в то же
время ничего невозможно сделать, а
самому себе повредить можно; теперь вот с неделю, как приехал флигель-адъютант, непосредственный всего этого наблюдатель, и, как я уже слышал, третий день совершенно поселился в доме господина управляющего и изволит там с его супругой, что ли, заниматься музыкой.
— У меня нет в отношении вас комплиментов, — отвечал Калинович, — и знаете ли что? — продолжал он довольно искренним тоном. — Было
время, когда некто, молодой человек, за один ваш взгляд, за одну приветливую улыбку готов был отдать и
самого себя, и свою жизнь, и свою будущность — все.
Старик заплакал, и следовавшее затем одушевление превышало всякую меру описаний. После обеда его качали на руках. Окончательно умиленный, он стал требовать шампанского:
сам пил и непременно заставлял всех пить; бросил музыкантам, во все
время игравшим туш, пятьдесят рублей серебром и, наконец, сев в возок, пожелал, чтоб все подходили и целовали его выставленное в окошечко лицо…
В прежние
времена не было бы никакого сомнения, что дело это останется за купцом Михайлом Трофимовым Папушкиным, который до того был дружен с домом начальника губернии, что в некоторые дни губернаторша, не кончивши еще своего туалета, никого из дам не принимала, а Мишка Папушкин сидел у ней в это
время в будуаре, потому что привез ей в подарок серебряный сервиз, — тот
самый Мишка Трофимов, который еще лет десять назад был ничтожный дровяной торговец и которого мы видели в потертой чуйке, ехавшего в Москву с Калиновичем.
— На этих словах Полина приостановилась, но потом, горько улыбнувшись, снова продолжала: — Обиднее всего для меня то, что
сам на мне женился решительно по расчету и никогда мне не был настоящим мужем, а в то же
время мстит и преследует меня за мое прошедшее.
Полина зарыдала… Но в это
время раздался шум, и послышались явственные шаги по коридору. Князь вздрогнул и отскочил от нее; та тоже,
сама не зная чего, испугалась и поспешно отерла слезы.
— Давно уж, друг мой, — начала она с грустной улыбкой, — прошло для меня
время хранить и беречь свое имя, и чтоб тебе доказать это, скажу прямо, что меня удержало от близкой интриги с ним не pruderie [стыдливость (франц.).] моя, а он
сам того не хотел. Довольны ли вы этим признанием?
— Было, — продолжала она, — что я в
самом деле полюбила его, привыкла, наконец, к нему и вижу в то же
время, что нравилась ему, потому что, как хочешь, он целые дни просиживает у меня, предупреждает малейшие мои желания, читает мне, толкует — а между тем деньжонки мои начинают подходить все.
По всему было заметно, что Калинович никак не ожидал удара с этой стороны. Удивленный, взбешенный и в то же
время испуганный мыслью об общественной огласке и другими соображениями, он на первых порах как бы совершенно потерялся и,
сам не зная, что предпринять, судорожно позвонил.
Никаких других побуждений он иметь не должен; но в то же
время кто не согласится, что это далеко не так бывает на
самом деле?..