Неточные совпадения
— Взял нищую с
дороги,
не дал с голоду умереть да еще жалованье положил, бесстыдник этакой! У самого дочка есть: лучше бы дочке что-нибудь скопил! — ворчала она себе под нос.
—
Дорога, сударь, милостыня в минуту скудости, — возражал почтмейстер, — вы меня, больного человека, в минуту душевной и телесной скорби
не утешили единственным моим развлечением.
Видимо, что это был для моего героя один из тех жизненных щелчков, которые сразу рушат и ломают у молодости
дорогие надежды, отнимают силу воли, силу к деятельности, веру в самого себя и делают потом человека тряпкою, дрянью, который видит впереди только необходимость жить, а зачем и для чего, сам того
не знает.
— Отстрадал, наконец, четыре года. Вот, думаю, теперь вышел кандидатом,
дорога всюду открыта… Но… чтоб успевать в жизни, видно, надобно
не кандидатство, а искательство и подличанье, на которое, к несчастью, я
не способен. Моих же товарищей, идиотов почти, послали и за границу и понаделили бог знает чем, потому что они забегали к профессорам с заднего крыльца и целовали ручки у их супруг, немецких кухарок; а мне выпало на долю это смотрительство, в котором я окончательно должен погрязнуть и задохнуться.
— А любовь, — отвечала Настенька, — которая, вы сами говорите,
дороже для вас всего на свете. Неужели она
не может вас сделать счастливым без всего… одна… сама собою?
— Действительно
не умею, — отвечал князь, — хоть и жил почти весь век свой между литераторами и, надобно сказать, имел много
дорогих и милых для меня знакомств между этими людьми, — прибавил он, вздохнув.
Калиновича между тем
не было еще у генеральши, но маленькое общество его слушателей собралось уже в назначенной для чтения гостиной; старуха была уложена на одном конце дивана, а на другом полулежала княгиня, чувствовавшая от
дороги усталость.
— В таком случае, извольте!.. Только вы, пожалуйста,
не воображайте меня, по словам князя, музыкантшей, — отвечала, вставая, Полина. — A chere Catherine [
дорогая Екатерина (франц.).] споет нам что-нибудь после? — прибавила она, обращаясь к княжне.
— Я
не обвиняю вас, а только прошу
не становиться мне беспрерывно поперек
дороги. Мне и без того трудно пробираться хоть сколько-нибудь вперед.
—
Не дам, сударь! — возразил запальчиво Петр Михайлыч, как бы теряя в этом случае половину своего состояния. — Сделайте милость, братец, — отнесся он к капитану и послал его к какому-то Дмитрию Григорьичу Хлестанову, который говорил ему о каком-то купце, едущем в Москву. Капитан сходил с удовольствием и действительно приискал товарища купца, что сделало
дорогу гораздо дешевле, и Петр Михайлыч успокоился.
Два дня уже тащился на сдаточных знакомый нам тарантас по тракту к Москве. Калинович почти
не подымал головы от подушки. Купец тоже больше молчал и с каким-то упорством смотрел вдаль; но что его там занимало — богу известно. В Серповихе, станций за несколько от Москвы, у них ямщиком очутилась баба, в мужицких только рукавицах и шапке, чтоб
не очень уж признавали и забижали на
дороге. Купец заметил было ей...
Пока старик бормотал это, они въехали в двадцативерстный волок.
Дорога пошла сильно песчаная. Едва вытаскивая ноги, тащили лошаденки, шаг за шагом, тяжелый тарантас. Солнце уже было совсем низко и бросало длинные тени от идущего по сторонам высокого, темного леса, который впереди открывался какой-то бесконечной декорацией. Калинович, всю
дорогу от тоски и от душевной муки
не спавший, начал чувствовать, наконец, дремоту; но голос ямщика все еще продолжал ему слышаться.
— Коли злой человек, батюшка, найдет, так и тройку остановит. Хоть бы наше теперь дело: едем путем-дорогой, а какую защиту можем сделать? Ни оружия при себе
не имеешь… оробеешь… а он, коли на то пошел, ему себя
не жаль, по той причине, что в нем —
не к ночи будь сказано — сам нечистой сидит.
—
Не думаю, чтоб много, — произнес он, — первое что, вероятно, будут в Москве дрова еще
дороже, а в Петербурге, может быть, ягоды дешевле.
Да-с,
не коммерция ваша, этот плут общечеловеческий, который пожинает теперь плоды, создала и изобрела железную
дорогу и винт: их создал романтизм в науке.
Не говоря уже там об оброках, пять крупчаток-мельниц, и если теперь положить minimum дохода по три тысячи серебром с каждой, значит: одна эта статья — пятнадцать тысяч серебром годового дохода; да подмосковная еще есть… ну, и прежде вздором, пустяками считалась, а тут вдруг — богатым людям везде, видно, счастье, — вдруг прорезывается линия железной
дороги: какой-то господин выдумывает разбить тут огородные плантации и теперь за одну землю платит — это черт знает что такое! — десять тысяч чистоганом каждогодно.
— Отказал, — повторил Калинович, — и, что ужаснее всего, сознаешь еще пока в себе силы, способности кой-какие, наконец, это желание труда — и ничего
не делаешь!.. Если б, кажется, имел я средства, и протекция открыла мне хоть какую-нибудь
дорогу, я бы
не остался сзади других.
— Совершенно другое дело этот господин, — продолжал князь, — мы его берем, как полунагого и голодного нищего на
дороге: он будет всем нам обязан.
Не дав вам ничего, он поневоле должен будет взглянуть на многое с закрытыми глазами; и если б даже захотел ограничить вас в чем-нибудь, так на вашей стороне отнять у него все.
— Они были у меня, ваше превосходительство, но я чувствовал себя с
дороги не так здоровым и
не мог их принять.
На такого рода любезность вице-губернаторша также
не осталась в долгу и, как ни устала с
дороги, но дня через два сделала визит губернаторше, которая продержала ее по крайней мере часа два и, непременно заставивши пить кофе, умоляла ее, бога ради, быть осторожною в выборе знакомств и даже дала маленький реестр тем дамам, с которыми можно еще было сблизиться.
— Mais, mon cher, je vous prie, ne vous emportez pas… [Но,
дорогой мой, прошу вас,
не горячитесь так… (франц.).] — забормотал он, — я могу эти деньги, если хотите, сегодня же доставить.
— Слышала, — отвечала вице-губернаторша,
не менее встревоженная. — Ecoutez, chere amie [Послушай,
дорогая (франц.).], — продолжала она скороговоркой, ведя приятельницу в гостиную, — ты к нему ездишь. Позволь мне в твоей карете вместо тебя ехать. Сама я
не могу, да меня и
не пустят; позволь!.. Я хочу и должна его видеть. Он, бедный, страдает за меня.
Три рубля серебром в месяц, а хлеба нынче пошли
дорогие; обуться, одеться из этого надобно прилично своему званию:
не мужик простой — артист!..
В продолжение
дороги кучеру послышался в экипаже шум, и он хотел было остановиться, думая,
не господа ли его зовут; но вскоре все смолкло. У подъезда Калинович вышел в свой кабинет. Полину человек вынул из кареты почти без чувств и провел на ее половину. Лицо ее опять было наглухо закрыто капюшоном.
Полевой работы я
не снесу по силам моим, к мастерствам
не приучен, в извозчики идти — званье
не позволяет, значит, и осталось одно: взять нож да идти на
дорогу.
— Хорошо играют, ваше превосходительство, — продолжал он,
не зная от радости, что говорить, — труппа чистенькая, с поведеньем! Ко мне тоже много артистов просилось, и артисты хорошие, да запивают либо в картишки зашибаются — и
не беру. Я лучше
дороже заплачу, да по крайней мере знаю, что человек исправный.
К дополнению этой
дорогой и ни с чем
не сравнимой для Калиновича сцены у косяка стоял с подносом в руках Михеич, нарочно отказавшийся суфлировать в последней пьесе и теперь даже снявший сапоги и надевший туфли из «Калифа Багдадского», чтобы
не так хлопать и ловче подавать чай.
— Более сорока лет живу я теперь на свете и что же вижу, что выдвигается вперед: труд ли почтенный, дарованье ли блестящее, ум ли большой? Ничуть
не бывало! Какая-нибудь выгодная наружность, случайность породы или, наконец, деньги. Я избрал последнее: отвратительнейшим образом продал себя в женитьбе и сделался миллионером. Тогда сразу горизонт прояснился и
дорога всюду открылась. Господа, которые очей своих
не хотели низвести до меня, очутились у ног моих!..
Исправники, почти
не выезжая из уездов, выбивали недоимку и сгоняли народ на
дорогу, чтоб привести все в благоустроенный вид.